Русская фантастика / Книжная полка WIN | KOI | DOS | LAT
Предыдущая                         Части                                  
необыкновенною яркостью  алого цвета. Этот цветок  и поразил больного, когда
он  в  первый день  после  поступления  в  больницу  смотрел  в  сад  сквозь
стеклянную дверь.
     Выйдя  в  первый  раз  в сад, он прежде  всего,  не сходя  со  ступеней
крыльца, посмотрел на эти  яркие  цветы.  Их было всего только два; случайно
они росли отдельно от других и на невыполотом месте, так что густая лебеда и
какой-то бурьян окружали их.
     Больные  один за другим  выходили из  дверей, у которых  стоял сторож и
давал каждому  из них  толстый  белый,  вязанный из бумаги колпак с  красным
крестом на лбу. Колпаки эти побывали на войне и были куплены на аукционе. Но
больной,  само  собою  разумеется,  придавал этому красному  кресту  особое,
таинственное значение. Он снял с себя колпак  и посмотрел на крест, потом на
цветы мака. Цветы были ярче.
     - Он побеждает, - сказал больной, - но мы посмотрим.
     И он сошел  с крыльца. Осмотревшись  и  не  заметив  сторожа, стоявшего
сзади  него, он  перешагнул грядку и протянул  руку к  цветку, но не решился
сорвать его. Он почувствовал жар и колотье в  протянутой руке, а  потом и во
всем теле, как будто бы какой-то сильный ток неизвестной ему силы исходил от
красных лепестков и пронизывал все его тело. Он придвинулся ближе и протянул
руку  к  самому цветку,  но цветок,  как ему  казалось,  защищался, испуская
ядовитое, смертельное дыхание. Голова его  закружилась; он  сделал последнее
отчаянное  усилие и уже схватился за стебелек,  как вдруг тяжелая рука легла
ему на плечо. Это сторож схватил его.
     - Нельзя рвать, - сказал старик-хохол. - И на грядку не ходи. Тут много
вас,  сумасшедших,  найдется:  каждый  по  цветку,  весь  сад  разнесут,   -
убедительно сказал он, все держа его за плечо.
     Больной  посмотрел  ему  в  лицо,  молча  освободился  от  его руки и в
волнении пошел по дорожке. "О несчастные!  - думал  он. -  Вы не видите,  вы
ослепли  до  такой степени, что защищаете его.  Но во что бы  то ни стало  я
покончу с  ним.  Не сегодня, так завтра  мы  померяемся  силами.  И  если  я
погибну, не все ли равно..."
     Он гулял  по саду до самого  вечера, заводя знакомства и ведя  странные
разговоры, в  которых каждый  из  собеседников слышал только ответы  на свои
безумные мысли, выражавшиеся нелепо-таинственными словами. Больной ходил  то
с одним товарищем,  то с другим и  к концу дня еще  более убедился, что "все
готово", как он сказал  сам себе. Скоро, скоро распадутся  железные решетки,
все эти заточенные выйдут  отсюда и  помчатся во все концы земли, и весь мир
содрогнется, сбросит  с  себя  ветхую  оболочку и  явится  в  новой,  чудной
красоте. Он почти забыл о цветке, но, уходя из сада и поднимаясь на крыльцо,
снова увидел в густой потемневшей и уже начинавшей роситься траве  точно два
красных  уголька. Тогда  больной отстал  от толпы  и, став  позади  сторожа,
выждал удобного  мгновения.  Никто не видел, как он перескочил через грядку,
схватил цветок и торопливо спрятал его  на своей  груди под  рубашкой. Когда
свежие, росистые  листья коснулись его  тела,  он  побледнел как смерть  и в
ужасе широко раскрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу.
     В  больнице  зажгли  лампы;  в  ожидании ужина  большая  часть  больных
улеглась на  постели, кроме нескольких  беспокойных, торопливо  ходивших  по
коридору и залам. Больной с цветком был между ними. Он ходил, судорожно сжав
руки у  себя  на  груди  крестом: казалось,  он хотел  раздавить, размозжить
спрятанное  на  ней растение. При  встрече с другими он  далеко обходил  их,
боясь прикоснуться  к  ним  краем  одежды.  "Не подходите, не  подходите!" -
кричал он. Но в больнице  на такие возгласы мало кто обращал внимание.  И он
ходил все скорее и скорее, делал шаги все  больше и больше, ходил час, два с
каким-то остервенением.
     - Я утомлю тебя. Я задушу тебя! - глухо и злобно говорил он.
     Иногда он скрежетал зубами.
     В столовую подали ужинать. На большие столы без  скатертей поставили по
нескольку деревянных  крашеных и  золоченых мисок  с жидкою пшенною кашицею;
больные уселись на лавки; им раздали по ломтю черного хлеба. Ели деревянными
ложками  человек  по  восьми  из  одной  миски.   Некоторым,  пользовавшимся
улучшенной  пищей,  подали  отдельно. Наш  больной,  быстро  проглотив  свою
порцию,  принесенную  сторожем,   который  позвал  его  в  его  комнату,  не
удовольствовался этим и пошел в общую столовую.
     - Позвольте мне сесть здесь, - сказал он надзирателю.
     -  Разве  вы не  ужинали?  -  спросил надзиратель, разливая  добавочные
порции каши в миски.
     - Я очень голоден. И мне нужно сильно подкрепиться. Вся моя поддержка в
пище; вы знаете, что я совсем не сплю.
     - Кушайте, милый, на здоровье. Тарас, дай им ложку и хлеба.
     Он подсел к одной из чашек и съел еще огромное количество каши.
     - Ну,  довольно, довольно, - сказал, наконец,  надзиратель,  когда  все
кончили ужинать,  а наш больной еще  продолжал сидеть над чашкой, черпая  из
нее одной рукой кашу, а другой крепко держась за грудь. - Объедитесь.
     - Эх, если бы вы знали,  сколько сил мне нужно, сколько сил!  Прощайте,
Николай Николаич, - сказал больной, вставая из-за стола и крепко сжимая руку
надзирателя. - Прощайте.
     - Куда же вы? - спросил с улыбкой надзиратель.
     -  Я?  Никуда.  Я  остаюсь.  Но,  может  быть, завтра  мы не  увидимся.
Благодарю вас за вашу доброту.
     И он еще раз крепко пожал руку надзирателю. Голос его дрожал, на глазах
выступили слезы.
     -  Успокойтесь,  милый,  успокойтесь, -  отвечал надзиратель.  - К чему
такие мрачные мысли?  Подите, лягте да засните  хорошенько. Вам больше спать
следует; если будете спать хорошо, скоро и поправитесь.
     Больной  рыдал.  Надзиратель   отвернулся,   чтобы  приказать  сторожам
поскорее  убирать остатки ужина. Через  полчаса в  больнице  все уже  спало,
кроме  одного человека, лежавшего  нераздетым  на своей  постели  в  угловой
комнате.  Он дрожал как  в  лихорадке и судорожно стискивал  себе грудь, всю
пропитанную, как ему казалось, неслыханно смертельным ядом.

        V 

     Он  не спал всю ночь. Он сорвал этот цветок,  потому  что видел в таком
поступке  подвиг, который  он был обязан сделать. При первом  взгляде сквозь
стеклянную дверь алые лепестки привлекли его внимание, и ему показалось, что
он с  этой минуты вполне постиг, что именно  должен он совершить на земле. В
этот  яркий  красный  цветок собралось  все  зло мира. Он знал, что  из мака
делается опиум; может быть,  эта мысль,  разрастаясь  и  принимая чудовищные
формы, заставила его  создать страшный  фантастический призрак. Цветок в его
глазах  осуществлял собою  все  зло; он  впитал в себя всю невинно  пролитую
кровь (оттого он и был так  красен), все слезы, всю желчь  человечества. Это
было  таинственное,   страшное  существо,  противоположность  Богу,  Ариман,
принявший скромный и невинный вид. Нужно было  сорвать его и убить. Но этого
мало, - нужно было  не  дать ему  при издыхании излить  все свое  зло в мир.
Потому-то  он и спрятал его у себя на груди. Он надеялся, что к  утру цветок
потеряет всю  свою силу. Его зло перейдет в его грудь, его душу, и там будет
побеждено или победит  - тогда  сам он погибнет, умрет, но умрет как честный
боец  и как  первый  боец  человечества, потому  что  до сих  пор  никто  не
осмеливался бороться разом со всем злом мира.
     -  Они  не  видели его.  Я увидел. Могу  ли  я оставить его жить? Лучше
смерть.
     И он лежал, изнемогая в призрачной, несуществующей борьбе,  но все-таки
изнемогая. Утром фельдшер застал его чуть живым. Но, несмотря на  это, через
несколько времени возбуждение взяло верх, он вскочил с постели и по-прежнему
забегал  по  больнице,  разговаривая  с  больными  и  сам  с собою громче  и
несвязнее, чем когда-нибудь. Его не пустили в сад; доктор, видя, что вес его
уменьшается, а  он все не спит и все  ходит  и ходит, приказал впрыснуть ему
под  кожу большую дозу морфия. Он не сопротивлялся: к  счастью, в  это время
его безумные мысли как-то совпали с этой операцией. Он скоро заснул; бешеное
движение прекратилось, и постоянно сопутствовавший ему, создавшийся из такта
его  порывистых шагов, громкий мотив исчез  из ушей.  Он забылся и  перестал
думать обо всем, и даже о втором цветке, который нужно было сорвать.
     Однако он  сорвал его через три  дня, на глазах у старика, не успевшего
предупредить  его. Сторож  погнался за ним.  С громким торжествующим  воплем
больной вбежал в больницу  и,  кинувшись в свою комнату, спрятал растение на
груди.
     - Ты  зачем  цветы  рвешь?  -  спросил  прибежавший  за  ним сторож. Но
больной, уже лежавший на  постели в привычной  позе  со скрещенными  руками,
начал говорить такую чепуху, что  сторож только молча снял с него забытый им
в  поспешном  бегстве  колпак  с красным крестом и ушел. И призрачная борьба
началась  снова. Больной  чувствовал,  что  из цветка длинными, похожими  на
змей,  ползучими  потоками  извивается зло;  они  опутывали  его, сжимали  и
сдавливали члены и пропитывали все тело своим ужасным содержанием. Он плакал
и  молился Богу в промежутках между проклятиями, обращенными к своему врагу.
К вечеру  цветок завял.  Больной  растоптал  почерневшее растение,  подобрал
остатки с  пола  и  понес в ванную.  Бросив  бесформенный  комочек зелени  в
раскаленную  каменным  углем  печь,  он долго смотрел, как его  враг  шипел,
съеживался  и наконец  превратился  в нежный  снежно-белый  комочек золы. Он
дунул, и все исчезло.
     На  другой день  больному стало  хуже. Страшно  бледный, с ввалившимися
щеками,  с глубоко ушедшими внутрь глазных  впадин горящими глазами, он, уже
шатающеюся  походкой и часто спотыкаясь,  продолжал свою  бешеную  ходьбу  и
говорил, говорил без конца.
     - Мне  не хотелось  бы прибегать  к  насилию, - сказал своему помощнику
старший доктор.
     - Но ведь необходимо остановить эту работу. Сегодня в нем девяносто три
фунта веса. Если так пойдет дальше, он умрет через два дня.
     Старший доктор задумался.
     - Морфий? Хлорал? - сказал он полувопросительно.
     - Вчера морфий уже не действовал.
     - Прикажите связать его. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы он уцелел.

        VI 

     И  больного  связали.  Он лежал, одетый в сумасшедшую рубаху,  на своей
постели, крепко привязанный широкими полосами холста к железным перекладинам
кровати. Но бешенство движений  не уменьшилось, а скорее возросло. В течение
многих часов он упорно силился освободиться от  своих пут. Наконец  однажды,
сильно  рванувшись,  он  разорвал  одну  из  повязок,  освободил   ноги   и,
выскользнув  из-под  других,  начал  со  связанными  руками  расхаживать  по
комнате, выкрикивая дикие, непонятные речи.
     - О, щоб тоби!.. - закричал вошедший  сторож. - Який  тоби бис помогае!
Грицко! Иван! Идите швидче, бо вин развязавсь.
     Они  втроем  накинулись  на  больного,   и   началась  долгая   борьба,
утомительная  для  нападавших  и  мучительная  для  защищавшегося  человека,
тратившего  остаток  истощенных  сил. Наконец  его  повалили  на  постель  и
скрутили крепче прежнего.
     -  Вы не понимаете,  что вы делаете! - кричал  больной, задыхаясь. - Вы
погибаете!  Я видел третий, едва  распустившийся. Теперь он уже готов. Дайте
мне кончить дело!  Нужно убить его, убить!  убить!  Тогда все будет кончено,
все спасено.  Я послал бы вас, но это могу сделать только один я. Вы  умерли
бы от одного прикосновения.
     -  Молчите, паныч, молчите! - сказал старик-сторож, оставшийся дежурить
около постели.
     Больной вдруг  замолчал. Он решился обмануть  сторожей. Его  продержали
связанным  целый  день и  оставили  в таком положении на ночь.  Накормив его
ужином, сторож постлал  что-то около постели и улегся. Через минуту  он спал
крепким сном, а больной принялся за работу.
     Он  изогнулся   всем  телом,   чтобы  коснуться   железной   продольной
перекладины  постели,  и, нащупав ее спрятанной в длинном рукаве сумасшедшей
рубахи кистью  руки,  начал быстро и  сильно тереть рукав  об  железо. Через
несколько  времени толстая  парусина подалась, и он высвободил  указательный
палец.  Тогда дело  пошло  скорее. С  совершенно  невероятной  для здорового
человека  ловкостью и  гибкостью он развязал  сзади  себя  узел, стягивавший
рукава, расшнуровал рубаху  и после  этого  долго  прислушивался  к храпению
сторожа.  Но старик спал крепко. Больной снял рубаху и отвязался от кровати.
Он был свободен.  Он  попробовал дверь:  она  была заперта изнутри, и  ключ,
вероятно,  лежал в  кармане  у  сторожа.  Боясь разбудить его, он  не посмел
обыскивать карманы и решился уйти из комнаты через окно.
     Была тихая, теплая и темная ночь; окно было открыто; звезды блестели на
черном небе. Он смотрел на них, отличая знакомые  созвездия  и радуясь тому,
что они, как ему казалось, понимают его  и сочувствуют  ему. Мигая, он видел
бесконечные  лучи,   которые  они  посылали   ему,   и   безумная  решимость
увеличивалась.  Нужно было отогнуть  толстый прут железной решетки, пролезть
сквозь  узкое  отверстие  в  закоулок, заросший  кустами, перебраться  через
высокую каменную ограду. Там будет последняя борьба, а после - хоть смерть.
     Он  попробовал  согнуть  толстый  прут  голыми  руками,  но  железо  не
подавалось. Тогда, скрутив из крепких рукавов сумасшедшей рубахи веревку, он
зацепил ею за выкованное на конце прута  копье  и повис на  нем всем  телом.
После  отчаянных усилий, почти истощивших остаток  его сил, копье согнулось;
узкий  проход был открыт. Он  протискался  сквозь  него,  ссадив себе плечи,
локти и  обнаженные  колени,  пробрался сквозь  кусты  и  остановился  перед
стеной. Все  было тихо; огни  ночников слабо освещали изнутри окна огромного
здания; в них не было видно никого. Никто не заметит его; старик, дежуривший
у его постели,  вероятно,  спит крепким сном.  Звезды ласково мигали лучами,
проникавшими до самого его сердца.
     - Я иду к вам, - прошептал он, глядя на небо.
     Оборвавшись после первой попытки, с оборванными ногтями, окровавленными
руками и коленями, он стал искать удобного места.  Там, где ограда сходилась
со стеной  мертвецкой, из нее и из  стены выпало несколько кирпичей. Больной
нащупал эти впадины и воспользовался  ими. Он  влез на  ограду, ухватился за
ветки вяза, росшего по ту сторону, и тихо спустился по дереву на землю.
     Он  кинулся  к  знакомому  месту  около  крыльца.  Цветок  темнел своей
головкой, свернув лепестки и ясно выделяясь на росистой траве.
     -  Последний!  -  прошептал больной.  -  Последний!  Сегодня победа или
смерть. Но это для меня уже все равно. Погодите, - сказал он, глядя на небо:
- я скоро буду с вами.
     Он вырвал  растение,  истерзал его, смял и,  держа его в руке, вернулся
прежним путем в свою  комнату. Старик спал.  Большой, едва дойдя до постели,
рухнул на нее без чувств.
     Утром  его  нашли мертвым. Лицо его  было спокойно и светло; истощенные
черты  с  тонкими  губами  и  глубоко впавшими  закрытыми  глазами  выражали
какое-то горделивое счастье. Когда его клали на носилки, попробовали разжать
руку  и вынуть красный цветок. Но  рука закоченела,  и он унес свой трофей в
могилу.

     1883

--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 18.09.2003 15:51


Предыдущая Части


Купить фантастическую книгу тем, кто живет за границей.
(США, Европа $3 за первую и 0.5$ за последующие книги.)
Всего в магазине - более 7500 книг.

Русская фантастика >> Книжная полка | Премии | Новости (Oldnews Курьер) | Писатели | Фэндом | Голосования | Календарь | Ссылки | Фотографии | Форумы | Рисунки | Интервью | XIX | Журналы => Если | Звездная Дорога | Книжное обозрение Конференции => Интерпресскон (Премия) | Звездный мост | Странник

Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг