На улицах Старого Города было пусто и темно. Я мчался, не
зная куда, но, сделав несколько поворотов, понял, что инс-
тинкт ведет меня в определенном направлении. Я повторял тот
путь, которым бежал беглец в 35-м году. Пронесся короткой
Кайзеровской и свернул на Гинденбургштрассе. Редкие прохожие
шарахались с дороги, пугаясь шума и грохота, которые следо-
вали за мной. Я бежал прямо к тому дому на маленькой площади
Ратуши, где черная лестница сообщается с парадной. И было
неизвестно, повезет ли мне больше, чем тому мужчине с прядью
волос через лоб.
Раздался один выстрел, другой. Легкий топот чьих-то боти-
нок был почти рядом за мной. Я чувствовал, что это Крейцер.
Почти вплотную, один за другим, мы вынеслись на площадь
Ратуши. На ходу я мигнул длинноносой каменной красавице и
бросился во двор знакомого дома.
Черная лестница была освещена. Мне уже не хватало возду-
ха, легкие жгло огнем - так мчаться мне не приходилось уже
лет восемнадцать. Я вбежал на второй этаж и остановился.
И Крейцер, задыхаясь, с вытаращенными глазами, остановил-
ся тремя ступеньками ниже. Он тоже больше не мог.
Он прошептал умоляюще:
- Георг... Ну, Георг...
- Да, - сказал я. - Что?
Грудь у него подымалась и опускалась. Он повторил проси-
тельно:
- Георг... Стой, прошу тебя. Обещаю тебе, что...
Но тогда я ногой с размаху ударил его в зубы. И он ска-
тился под ноги тем, что кричащей грудой уже поднимались со
двора.
Я кинулся в коридорчик, ведущий на парадную лестницу,
снял пиджак, бросил его на руку, расстегнул ворот рубашки,
чтобы придать себе вид человека, только что второпях выбе-
жавшего из своей квартиры, спустился на два марша и с ходу
упал в толпу, уже запрудившую всю площадь.
Непрерывно спрашивая "Что?.. Что тут такое?", я стал вы-
бираться с площади. А люди лезли все вперед и вперед, и уже
стоял крик, что пойман тот, кого надо было поймать.
Я вытеснился на внешний край толпы. Подбегали новые любо-
пытные. Двое посмотрели на меня подозрительно.
Я сказал:
- Слушайте, у меня в давке сорвали с руки часы. Золотые.
Что мне теперь делать?
Они тотчас потеряли ко мне интерес и ринулись в толпу.
Я пошел, держа в руке пиджак и ко всем встречным обраща-
ясь с тем же вопросом.
Я вернулся опять к Гальбпарку и тут почувствовал, что
смертельно устал. Куда идти? О том, чтобы выбраться сейчас
из города, не могло быть и речи. У меня не хватило бы сил.
Потом меня осенило - Городская библиотека. Вот уж где ни-
кому не пришло бы в голову меня искать.
Было без четверти одиннадцать. Библиотека работала до по-
ловины одиннадцатого. Я войду туда, возьму какую-нибудь кни-
гу, а потом спрячусь в книгохранилише между стеллажей. Если
нужно будет выйти, я просто спрыгну со второго этажа в сад.
Я был уверен, что библиотекарша впустит меня. Мы были
знакомы почти тридцать лет. С той поры, когда я в первый раз
робко попросил "Annalen der Physic". Мне было тогда четыр-
надцать лет, а библиотекарше - двадцать четыре, и она была
невестой одного очень милого молодого человека. Но она так и
осталась на всю жизнь невестой. Милого молодого человека по-
садили в концлагерь, и он уже не вышел оттуда. Второй ее же-
них погиб в 42-м году в России. Потом был еще один - инвалид
войны, - который умер от старой раны, и тоже до того, как
она успела надеть свое давно приготовленное белое платье.
Библиотекарша осталась вечной невестой. Ее звали фройляйн
Кох, но она была, конечно, не та Кох, которая в Бухенвальде
сдирала кожу с заключенных. Нет-нет, отнюдь. Настоящая немка
она была, немецкая женщина, и с ее лица фашизм так и не су-
мел стереть выражения доброты и готовности помочь всякому,
кто нуждался в ее услугах...
- Очень хорошо, господин Кленк, что вы зашли. Почему вас
так давно не было? Мы как раз получили новый номер "Physical
Review", в котором есть статья, помните, того молодого скан-
динавского ученого... Что вы, вы меня совсем не затруднили.
Напротив, целый день я лентяйничаю. Сегодня нет почему-то ни
одного человека. Можете работать, сколько вам нужно будет. А
потом просто захлопните дверь. Она с французским замком...
Время проносилось над старушкой-девушкой, не задевая ее.
"Молодой скандинавский ученый" стал уже великим физиком. Что
же касалось меня, то сегодня я сделался для всех "человеко-
ненавистником" и "кровавым маньяком", а для нее оставался
все тем же юношей, который когда-то впервые скромно вошел в
зал с зелеными лампами.
Она пошла за журналом, а я вышел на балкон выкурить сига-
рету.
Я сел на скамью, вытянул усталые гудящие ноги. Вместе с
пачкой сигарет из кармана вынулся листок. Что такое?.. О,
господи! Это было опять письмо Бледного, которое я так и не
успел прочесть. Что же он мне пишет оттуда, где уже невоз-
можно получить ответ?
Я придвинулся ближе к свету.
"Имейте в виду, у меня было распоряжение в крайнем случае
попросту убить Вас. Убрать. Так что не воображайте, что Вы
уж очень от меня отличаетесь. Мы оба прошли одной дорогой,
только я был последовательнее.
И вообще, если открытие никому не принадлежит, его все
равно, как нету. Что же до Вашей теории "усилия", то поду-
майте, что было бы, если б Валантен написал свои картины, а
потом уничтожил их.
С уважением Ф. Цейтблом".
В этом и заключался его последний аргумент. Он высказал
его в письме, чтобы у меня не было возможности возразить.
Хотел уйти, обманув всех.
Я закурил.
Действительно, наши дороги сходились. Дико и странно, хо-
тя я всю жизнь трудился, а он не делал ничего. С разных сто-
рон мы двигались, и вот пришли к одному и тому же.
Ужасно!.. А между тем я уже начал было бороться. Только я
боролся против, против Крейцера и Дурнбахера. А за что?.. И
чего я достиг? Крейцер вставит себе новые зубы, и у нас все
пойдет по-старому. Моей теории и в самом деле нет, если она
не принадлежит никому. Мертвый Цейтблом прав: деяние, а не
усилие - вот смысл бытия.
Я чувствовал себя совсем разбитым, и на сердце было бес-
конечно пусто. Неужто нет никого, кто протянет мне руку?
Не должен ли я был начать мыслить политически?
Я вошел в зал библиотеки и сел на стол. Какая-то книга
лежала передо мной, я механически потянул ее к себе.
XIV
Утро на Рейне.
Высоко стоит уже солнце. Высоко небо. Я иду луговой доро-
гой среди трав. Желтеют поздние цветы мать-и-мачеха, тяжелые
шмели гудят над медуницей. Полевые вьюнки перемешались с фа-
солью, и чертополох важно наклоняет головку.
Все выше я поднимаюсь по холму.
Прекрасно утро. В чистом воздухе дальние планы кажутся
близкими, как на картинах Каналетто. Видно далеко-далеко. В
темно-зеленых дубовых рощах отчетливо вырезан каждый листок.
Отчего мне так счастливо?
Как будто бы я слышу музыку. Как будто нечто собирается и
реет вокруг, и светлый дерзновенный ремажор готовится отк-
рыть великую симфонию.
Вчера я снова встретил девушку, за которой гнались тогда
в Париже. И она протянула мне руку.
В библиотеке на столе я увидел книгу "Последние письма
борцов европейского Сопротивления". Там было письмо и этой
девушки. Ее звали Мари Дорваль. Она действительно стреляла в
Шмундта.
"Дорогой папа и дорогая мамочка. На допросе в комендатуре
меня пытались заставить говорить. Меня избивали, привязав к
столу. Удары сыпались градом. Но ни разу не вырвалось у меня
ни одно имя. Я могла бы спасти свою жизнь, но предпочла
смерть измене. И вот я умираю, любящая вас и гордая сама со-
бой. Мари".
Я думал, что она была одна. Но я ошибался. Я читал эту
книгу всю ночь. Сотни писем были в ней, и я понял, что все
эти люди были окружены друзьями и единомышленниками. Великое
Сопротивление вело войну в Европе и по всему миру. За девуш-
кой-француженкой стояли могучие русские армии, помогая ей,
партизанские пулеметы били в горах Югославии, бойцы-итальян-
цы подбирались ночами к нашим немецким позициям. Своей тон-
кой рукой от имени всего человечества эта девушка наносила
сильнейший удар в самую сердцевину Зла. И не напрасно бе-
шенствовали эсэсовцы, потому что девушка метила в глубокую
сущность их притязаний на власть-в ложь об одиноком бессилии
человека.
Но я не знал этого. Горько, но я не знал этого! Как я
прожил жизнь? Как в глухом загоне. Десятилетиями власть иму-
щие отгораживали меня от мира. Каждому они старались вну-
шить, что он одинок, что никто не думает так, как он. Лгали
газеты, радио, книги - весь огромный аппарат пропаганды и
насилия. Во время войны выстрелы в фашистских солдат в окку-
пированных странах нам объясняли действиями отчаявшихся оди-
ночек. После войны в Западной Германии все внушало, будто
люди живут лишь для карьеры и денег.
И я поверил этому.
Я чуть не предал их всех - Валантена, расстрелянную де-
вушку, батрака, тех несчастных, которые были повешены в
средневековом Париже...
Ночью я прочел эту книгу, а потом взял подшивку газет. И
мир, перекрещенный напряженными линиями борьбы, предстал пе-
редо мной. Стреляли в Анголе и в Алжире, Африка выпрямлялась
перед испуганными глазами колонизаторов. Создавались атомные
и водородные бомбы, но велась битва за то, чтоб они никогда
не были применены. В Париже демонстранты несли по Елисейским
Полям тело рабочего, убитого оасовцами. Россия предлагала
государствам великий план разоружения.
И мир шел вперед.
Так неужели же я не найду никого, кому я мог бы отдать
свои открытия?
Пусть не в этом городе. Пусть не в этой стране.
Я спустился к Рейну напротив замка Карлштейн. Светла была
чистая речная вода. Стрекозы вились над прибрежными травами,
и жаворонок взлетел в высоту.
Этот месяц был преодолением чего-то. Я чувствовал, что
разорвал некий круг, в котором прожил всю жизнь. Я вступил в
борьбу с Бледным и Крейцером и разрушил нечто темное в самом
себе. Теперь пришел новый этап. Может быть, я был последним
ученымодиночкой, но я перестану быть им. Мысль об ответс-
твенности знания должна привести меня к людям.
Я напился воды и пошел дальше.
Слова Френсиса Бекона пришли мне на память. Я шагал и
повторял их. Солнце светило ярко, и бесконечен, как в детс-
тве, открылся синий свод неба.
"Теперь, когда повсюду в мире так много тяжелого, пришло
самое время говорить о Надежде".
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 05.02.2008 23:04
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг