бумаги "восемь сот", показал барону.
- Принято. Поднимаю еще на столько же.
Трещали свечи. Леблан с откупщиком затаили дыхание. Чтобы продолжать
борьбу, князю надо было добавлять цену выездной столичной кареты. Он плеснул
себе вина в бокал, сжав зубы, уставился на свои карты.
- Ну? - нетерпеливо прозвучал голос хозяина.
Смаилов поднял на барона ненавистный взгляд.
- Прошу положить карты. - И тотчас спохватился. Глупость! Раз уж решил
кончать скандалом, а он именно так и решил, - стоило идти до проверки.
Но Калымский уже открыл на столе свои - четыре мелких.
Откупщик крякнул. Леблан после минутного молчания захлопал в ладоши.
Князь, багрово покрасневший, вскочил.
- Нет, господа! Дело нечисто, так не торгуются. - Он потянулся к
денежной куче барона. - Я этой игры не признаю.
Однако Калымский опередил. Мгновенным мягким движением, вставши,
положил Смаилову руки на плечи.
- Что вы сказали, князь? Дурно себя чувствуете?
И кавалер с откупщиком ясно увидели, как быстрым, коротким движением
кулак барона ткнулся Смаилову пониже груди. Туда, где часы с брелоками на
ремешке. У князя замутнели глаза, падая на стул, он стал ловить ртом воздух.
- Федька! - Хозяин обернулся к дверям. - Воды! Князь нездоров.
Мгновенно распахнулись обе половинки дверей. Чернявого слугу будто
ветром вдуло в залу.
Калымский плеснул воды в лицо Смаилову, расстегнул ворот рубашки.
- Ничего, оправится. - Он прошелся по зале из угла в угол. - Признаюсь,
господа, поклонник я физических упражнений. Чтобы не впасть в дородство.
(Взгляд в сторону толстого Бишевича). Как древние нас учили: в здоровом теле
здоровый дух. К тому же полезно, чтобы вору ночному не поддаться, честь
защитить от обидчика. Побыв во многих странах, обучился искусству без оружия
сразиться со злодеем, даже с двумя-тремя. Вот, к примеру, замахиваются на
меня...
Бросил на спинку стула отделанный мехом шлафрок, остался в рубашке, в
кюлотах. Шагнул к Смаилову.
- Князь, замахнитесь.
- Эй, хо... холопы мои! - Смаилов, приходя в себя, тщился встать.
- Ну, смелее, - подбодрил хозяин. - Поднимите руку!
Рывком поставил Смаилова на ноги, сам задрал правую руку. Партнеры не
поняли, каким манером то произошло, но Князевы башмаки с серебряными
пряжками мелькнули под потолком. Макушкой Смаилов только-только не ударил в
пол, а через момент уже стоял как прежде, но с растрепанными волосами,
блуждающим взором.
Бант у князя соскочил с косички. Багрово-красный Смаилов силился что-то
сказать и не мог. Только шлепал губами.
Калымский небрежно толкнул его в кресла, вскинув голову, остро глянул
на француза с откупщиком.
- То было против хама, мужика. А если оскорблен дворянином... Федор,
шпагу, пистолеты!
Взял поданную слугой шпагу, передернул плечами, разминаясь.
- Кавалер, прошу, сударь. Обнажите ваше оружие и нападайте... Ну!
Леблан неуверенно поднялся.
- Так... Крепка ли ваша рука?
Клинок сверкнул перед глазами француза, лицо барона вдруг оказалось
рядом. Какая-то сила вывернула рукоять из пальцев Леблана, шпага его
взлетела, а барон уже стоял на прежнем месте. И все это было сразу: лицо
Калымского вблизи, возвращение хозяина на середину залы. Только шпага
кавалера долго взлетала и опускалась.
Правая рука вся онемела у француза.
- Или пистолеты...
Слуга тем временем поднял со стола туза пик, наткнул на торчавший в
стене гвоздь.
Калымский отошел к столу - отсюда до цели было шагов десять. Взял один
из трех пистолетов, расставив ноги, чуть потоптался, как бы проверяя, прочен
ли пол. Медленно поднял руку, прицеливаясь.
- Повязку!
У чернявого уже был приготовлен темно-красный бархатный шарф. Он
наложил его барону на лицо, завязал сзади. Затем отнес в сторону шандал,
освещавший карту. Теперь и партнерам не было видно.
- Князь Николай! - Шарф закрывал лицо Калымского от бровей до
подбородка, и это прозвучало глухо. - Князь, слышите меня?
- Слышу. - Голос Смаилова был дребезжащим, какого Леблан с откупщиком
прежде не знали.
- Сочтите мне.
- Счесть?
- Ну да, до трех.
- Раз, - начал Смаилов. - Два... три!
Еще не до конца отзвучало "и", как три выстрела грянули, почти
сливаясь. Барон хватал пистолеты со стола, бросал обратно с быстротой
фокусника. Повязка тут же была сорвана, Калымский подбежал к стене, снял с
гвоздя карту, стал совать гостям. Карта была в трех местах пробита пулями.
- Это, судари мои, память мускулов, стрельба не глядя. - Повернулся к
слуге: - Все убрать, нам новую колоду.
Прошелся по зале.
- Что ж, друзья, отдохнули, рассеялись. Можем продолжать?
Гости молчали. Смаилов вдруг, пригнувшись, опустив голову, пошел к
дверям. Тремя легкими шагами Калымский нагнал его.
- Куда же вы, князь?
- Д-домой. Устал. - Тихий, неуверенный голос.
- Нет, князь, вы не пойдете.
- Не пойду? - Смаилов посмотрел в лицо хозяину.
- Нет, конечно. - Хозяин подвел князя к столу, посадил. - Господа,
обязан сообщить, что, соблюдая свое достоинство и особливо честь играющих со
мной партнеров, я неожиданного выхода из игры, каковой тень на всю компанию
бросает, прощать не могу. То долг мой по отношению к гостям - недопущение
двусмысленностей. - Глаза захолодели, он вел взгляд с одного лица на другое,
будто прицеливался. - Случалось мне за такие экивоки отхлестать обидчика
публично по щекам (рот скривился в гневе), да потом прострелить пустой лоб.
Не скрою, из важных европейских столиц и хороших городов принужден бывал
после дуэлей уезжать по наговорам недоброжелателей. Однако всегда
возвращался по разъяснении дела. Так что здесь, любезный князь, - похлопал
Смаилова по плечу, улыбаясь с нежностью, - здесь будьте вполне надежны.
Ничьим внезапным удалением ваше имя замарано быть не может. - Резко
повернулся к другим гостям: - Поиграем, други, раз уж собрались. - Отбежал к
двери. - Федька! Буди эконома. Поваров с поварятами поднять, пусть пекут,
жарят. А нам сюда кофею и вина... Князь, благоугодно ли вам начать? Ваша
сдача.
От стола не поднимались больше суток. Ставку по настоянию барона
повышали трижды. Кто засыпал, того хозяин будил, заставлял взять карту.
Гости уж думали только, как живыми уйти. Огромный капитал проиграл откупщик,
но впятеро - князь. Француз лишь тем отделался, что сопротивления не
оказывал, сразу отдавая за каждый кон - сперва наличными, потом записками.
Кончили в седьмом часу утра.
Проводив партнеров, Калымский взял с вешалки шубу, принял бобровую
шапку из рук подскочившего Федора. Небрежно запахнувшись, вышел, побрел,
усталый, задумчивый, мимо обывательских трехэтажных домов. Мороз чуть
отпустил. Иней светлым пухом лежал на ветках подстриженных лип вдоль широкой
Невской перспективы, дымкой одел камень зданий, отчеканивая углы, грани.
Вельможный Санкт-Петербург еще крепко спал, но проспект шевелился почти
неслышным теневым движением. Исполняя вчерашним вечером наказанное, бежали с
поручениями комнатные девки, казачки, черный трубочист шагал (за спиной
мешок, где сажа - тоже важный товар), прилежные лошаденки везли ко дворцам
припас из пригородных усадеб, фонарщик плелся - в руках масляная бутыль и
лесенка. Молочницы-чухонки несли к базару горшки со сметаной, дворники
сгребали снег.
Барон повернул влево, оставляя за спиной Адмиралтейство, пошагал
приподнятым над мостовой бульваром. Просторные луга у Фонтанки были завалены
штабелями бревен - с весны решили гатить низкий, топкий берег, ставить
набережную. Город почти кончался здесь - за рекой только конные дворы
Преображенского полка, а после уж темный финский лес.
На другой стороне проспекта у открытых ворот к Аничкову дворцу
вереницей выстроились сани с сеном, ждали, когда допустят. Калымский перешел
туда. В глубине хозяйственного сада тускло светились оранжереи, шел сбор
фруктов к царскому завтраку. Оттуда выбежал мальчишка в заплатанном
полушубке, тоненько спросил кого-то невидимого:
- Дяденька, а дяденька, Парфен Ваныч не проходили?
Вблизи ворот ответили хрипло, со злобой:
- А ты кто такой про Парфен Ваныча спрашивать? Я вот счас стану...
Мальчишка растерянно переступил с ноги на ногу, вытер рукавом нос,
побежал прочь. Сбившиеся в кучу мужики-возчики помалкивали.
Особая ниша в жизни столицы, отдельная система, где настолько велик
Парфен Иванович, что даже осведомляться о нем не всякому дозволено. Трудно
было верить, что не так уж далеко в будущем вдоль этой же стены к Публичной
библиотеке, что на углу, где Садовой улице пролечь, пойдут гордые
студентки-филологички, толковые, острые на язык ребята-электронщики, которым
проектировать атомные гиганты конца двадцатого столетия. Люди совсем
изменятся, а вот Аничков дворец таким же войдет, словно мыс, в море времени.
Резко рисовался контраст между благородной простотой, спокойствием дивных,
навечно пребудущих строений юного Петербурга и самодурством, суетливостью
тех, кто живет и властвует в них сейчас.
Камень умней!
В тот же день к вечеру барон отправился на Большую Морскую к Смаилову.
Князь, сказавшись больным (да он и был болен), потщился не принять.
Калымский расшвырял прислугу, ворвался, предъявил, ссылаясь на нужду,
записки к расчету. Сумма была неимоверная, скоро собрать ее Смаилов не мог,
предложил в уплату одно из родовых имений. Вступать во владение пришлось
хлопотно. Указом просвещенной государыни карточные долги запрещалось
взимать. Составили фиктивную купчую. Сломленный князь всему подчинялся, но
дело тянулось до весны.
Эх, и лихо возвеселилось дворянство после того, как в старой столице на
болоте возле Кремля стукнула об доски помоста отрубленная голова бесчестного
самозванца Емельки! И те из бар, кто (позабыть скорее!) в одном исподнем от
Казани скакал до Белокаменной, теперь орлами глядят. Мужика, неблагодарного
лапотника, осадили, и жаловаться на господина запрещено лежебоке, начинщику
непослушания. Палками его взъерошить, в кандалы! Благородному же сословию за
исконное старание престолу пора и награждену быть. По холмам, над рекой
чудом встают дворцы-усадьбы. Ну, понеслась охота по полям-перелескам! Кони
ржут, псы кишат в сворах, прислуги не счесть, господа в бархате. А пиры!
Фейерверки, пушечная пальба, катание на лодках с роговой музыкой - сорок
молодцов, у каждого рог, из коего единственный тон можно извлечь, но столь
строга выучка, что вместе составляется симфония со всеми триолями, трелями.
Где же еще узришь, услышишь то? А хлебосольство! Дворянин с каретою, с
лошадьми, десятком лакеев не минует ни одной губернии государства, по месяцу
станет жить в чужих поместьях, но кошелек ему будет излишен. В обеих
столицах в доме вельможи на кухне стряпня день и ночь, в любое время суток
приходят знакомцы, приводя с собой всякое число неизвестных хозяину лиц, и
тотчас на столах горами дичь, балыки, икра. Истинно золотой век настал. И
виновница всему - великая царица. Наконец-то сделала русскому человеку
любезным его отечество.
Выехал барон в новоприобретенную усадьбу только в мае. Впереди карета с
гербами, сзади кибитка для камердинера Федора и эконома Тихона Павловича.
Тертого, пожившего этого мужчину из петербургских мещан Калымский от
Нецбанда переманил.
В нежной карете двигались не шибко - две упряжки в день верст по
тридцати. На шляху то и дело фельдъегерская тройка, щеголь в атласном
кафтане рысит с визитом к соседке-помещице, погорельцы бредут с сумой огнем
бог наказал. Обозы, обозы с кирпичом, тесаным камнем. А более всего возов,
рогожей покрытых, где юфть, сало, полотна, пенька, - эти в Кронштадтский
порт. Останавливались у крестьян. Барон, по причуде своей купцом одетый,
беседовал как с равными. В дому мужика-однодворца позвали с полатей ужинать
колбасами парня молодого, тоже ночевщика. Тот видом чистый ангел. Волос
русый до плеч, лицом тонок, бел, глаза ясные. Сказался крепостным актером.
Умеет акцию, на клавире, танец, может делать театральную машину. В
Санкт-Петербургском Оперном доме пел Солимана в "Трех султаншах",
аплодисменты имел, похвалы удостаивался. Два же года назад барин-старик
отозвал в имение, велел научить пению, танцу да италианскому языку девицу
четырнадцати лет, каковую сдать ему неповрежденной в нравах и сердце.
- Сдал ли? - спрашивает его барон.
- Сдал, - отвечает парень. И заплакал.
Этого было решено тоже взять, оброк за него платить барину. Алексей ему
имя.
Поздно, как все по лавкам легли, наговорившись, Калымский вышел на
крыльцо.
Отрозовела, погасла вечерняя заря, пахло березовым листом. Майские
низкие звезды сияли над головой, словно вывешенные в глубокую черноту неба.
От тишины и отсутствия наземного света казалось, будто после огородишка за
непробивными кустами бузины мир кончался. Будто здесь же, в двух шагах,
земная твердь обморочно опрокидывается в эфирную пропасть вселенной. Но
Русь, хоть и невидимая, была. Раскинулась во все стороны. Ему бы не знать,
человеку у крыльца! Как в глухой сибирской деревеньке оттерли его, нагим
явившегося, он и лес валил, и землю пахал, с коробом легкого товару ходил по
селам, сам на лесной дороге купца останавливал, городскую управу ночью
взламывал ради бумаги, печатей. Насмотрелся. Вооруженным террором народ
загнан в ярмо, ошеломлен, осмирнел после Пугачева. В барской среде еще вовсе
нет идеала, брюхо да девки - вот вся помещичья служба отечеству. В роскошном
покое, в душной лакейской вырабатываются страшные черты характера. Дико,
будто свету конец, выскочки-фавориты грабят государство, взятки повсюду.
Диктат материи. Закон природы обязывает атомы соединяться в молекулы, велит
организму развиваться, хищнику - охотиться, помещику и вельможе - ублажать
себя властью. Крепостное право, издевательство сильных над слабыми, лесть,
карьеризм, воровство, засилье бюрократов - все диктат...
Вдруг треснула ветка поблизости, что-то двинулось в кустах.
Калымский повернул голову - корова? Или кто любопытный из соседских
мужиков?.. Шагнул туда, и тотчас странная, во что-то гладкое одетая фигура
тронулась с места.
Легкий, сразу стихший звук шагов.
Перескочил через кусты.
Человек, как бы облитый чем-то серебряным, стоял на шляху возле старой
липы. И одежда, и повадка не мужицкие. При свете звезд стало различимо лицо
незнакомца. Узкое с большими глазницами. Не русское.
Мгновенье, и мужчина в серебряном ступил в тень, под липу. И исчез. Как
растворился.
Калымский ринулся к липе. Никого... Шлях и поле за ним пусты... Был - и
не стало.
Кто?.. Неужели слежка? Но почему? Если до царицы дошло насчет Смаилова,
послали бы поручика- доставить на допрос.
Постоял, закусив губу. А может, и не было ничего. Галлюцинация.
Нервность от перегрузки.
Но идя в избу, знал - вспоминаться будет серебряный.
- Сим объявляется... во владение его сиятельства... Обязаны иметь к
нему полное повиновение и беспрекословное послушание. - Из губернского штата
чиновник с глубоким поклоном подал бумагу Калымскому. - Вот вам, крестьяне,
ваш новый господин. Усердствуйте ему, он вас своей милостью не оставит.
Толпа опустилась на колени. Торжественно было. У самой лестницы на
террасу кучкой стояли управляющий из поляков со льстивой улыбкой на губах,
приказчики, дворецкий, главный конюший, староста.
Вперед, на коленях же, вдруг посунулся древний старик. На голове редкий
пух, члены дрожат - такому терять нечего.
- Батюшка-государь, - зашамкал, - пожалей нас, сирых. Прежний барин да
управитель жениться парням не велят, девок сперва зовут на смотрение. (У
толстого управляющего перекосило рот.) Милостивец наш, дозволь...
- Дозволяю!
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг