Но так долго шел он, что еще двенадцать лун минуло, прежде, чем оказался он
дома. И, вот, шел он по красной, сухой, благословенной земле Израильской,
говоря - я ваш царь, Сулейман, вернулся, ибо был я в изгнании. И кто верил
ему, а кто не верил.
И так проходил он мимо одного дома, и вышел ему навстречу хозяин,
человек богатый, и поклонился, и сказал - Государь мой, царь! Соблаговоли же
зайти ко мне и призреть на меня сегодня. И повелел тот человек провести
Сулеймана в верхние комнаты и подать на стол тельца жареного и всякие яства
и, когда Сулейман, возрадовавшись, приступил к пище, начал говорить - то-то
ты едал, когда был царем?
И заплакал Сулейман, и встал, и вышел, и сказал - вот, всякий теперь
торжествует надо мною... и так, плача, прошел он мимо хижины бедняка, и тот,
завидев его, выбежал навстречу и сказал - Государь мой, царь! Окажи и мне
честь, зайди же ко мне!
- Уж не затем и ты зовешь меня, чтобы посмеяться над моею бедою? -
вопросил Сулейман.
- Государь, ответил тот, - нет у меня яств роскошных, нету и верхних
покоев, однако ж, все, что есть у меня, готов я отдать тебе. И позвал его в
хижину, и омыл ему ноги, и подал на стол все, что было в доме (дикий чеснок
и горькие травы) и, пока Сулейман ел, утешал его. Благословен ты у
Всевышнего, - сказал бедняк, - и возвратит он тебе царство твое, ибо Господь
как наказует - так и милует. А царское достоинство не умаляется в изгнании.
И возрадовался Сулейман, и пошел он ко дворцу своему и велел позвать
советников. А был он в рубище и с посохом, и стража решила, что это
помешанный, возомнивший себя государем. Но все ж, помня наставления Бенаи,
сына Иегодиады, поставили его перед советниками в диване, и те, не узнав
его, спросили - Кто ты?
- Я царь Сулейман, государь ваш, - отвечал тот.
- Воистину безумен этот старик, - сказали советники.
- И тогда вмешался Беная, сын Иегодиады, и спросил - а не знаешь ли ты
то-то и то-то?
- И на все вопросы отвечал Сулейман связно и разумно, и поразил
спрашивающих мудростью великой.
Тогда еще раз спросили его - Кто ты?
- Сказано вам, царь Сулейман я, государь ваш, - вновь ответствовал
Сулейман.
- Странно, - сказали мудрые старцы, - обыкновенно юродивым
однопредметное помешательство не свойственно. Ну, раз ты утверждаешь, что ты
наш царь, поглядим, примет ли тебя Престол твой?
И они ввели Сулеймана в тронный зал, и лишь ступил он на первую ступень
престола, как изваяния возрадовались, и лев и ягненок протянули лапы свои,
чтобы мог Сулейман, опершись на них, взойти на трон. И слетела горлица
серебряная с возвышения и возложила венец на царскую главу, и все
воскликнули - воистину, вот царь!
И Беная, сын Иегодиады, воскликнул - воистину, так!
И затрубили трубы на площади, и Сулейман облачился в царские одежды и
весь день пребывал на Престоле своем и судил праведно и справедливо. И пошел
он в храм, и вознес молитву господу, за свое счастливое возвращение, и по
всей земле Израильской разнеслась весть, что вернулся царь Сулейман, и враги
устыдились, а друзья возрадовались. И позвал Сулейман Бенаю верного, и
спросил - что было тут в мое отсутствие?
Вечно бы ты отсутствовал, о, царь времен, - ответствовал Беная верный,
если бы не Суламифь, возлюбленная жена твоя, ибо всех перехитрил Азаил, ее
одну перехитрить не смог.
И велел тогда Сулейман позвать Суламифь мудрую, и когда облачилась она
в лучшие одежды и появилась в сопровождении служанок своих, и склонилась
перед царем, и воскликнул тогда Сулейман - "Вот, возлюбленная моя! Голубица
моя в ущелии скалы, под кровом утеса! Покажи мне лице твое, дай мне услышать
голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно. Жительница
садов! Товарищи внимают голосу твоему, дай же и мне послушать его!"
И отвечала Суламифь - "Вот возлюбленный мой! Шестьдесят сильных вокруг
него, из сильных Израилевых! Пойдите и посмотрите дщери Сионские на царя
Сулеймана в венце! Уста его - сладость и сам он - любезность! Вот кто
возлюбленный мой, и кто друг мой, дщери Ерусалимские!"
И воскликнули все - Вот он, истинный царь и истинная царица!
И сбежал Сулейман с престола и склонился перед Суламифью, и сказала
она - "Вот он, перстень твой, ибо сберегла я его для тебя! Положи же меня,
как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как
смерть, любовь..."
Так сказала Суламифь, а Сулейман надел перстень и заплакал, и проводил
Сулафмифь в ее покои, и окружил великим почетом, а глупых жен удалил от
себя, ибо не могли они отличить чистого от нечистого. И жили с тех пор
Сулейман и Суламифь в мире и радости, пока не пришла к ним разрушительница
наслаждений и разделительница собраний. И вот что сталось с Сулейманом и
Суламифью. А только говорят, что с тех пор случалось так, что когда жаркий
ветер дул из пустыни, начинал Сулейман тревожиться и в сердце его вступало
беспокойство, и он скрытно поворачивал перстень и говорил Шем-Гамфарош, и
уносился телом и душой в странные области, где бродил под странным небом и
чужими звездами, и учил неразумных и просвещал мудрых и помогал советом и
утешал притчами, ибо понял он, что нет таких земель и таких времен, где бы
не нуждался человек в совете и утешении, будь до таких земель пятьсот лет
пути... И еще говорят, что грызла его совесть за бедного петуха Бар, невинно
загубленного по наущению Азаила и с тех пор возлюбил он всех тварей полевых
и лесных, и находил один язык со всякой птицей в небе и зверем в норе, и
служили ему все твари Господни, ибо милость Господня велика, а благость
неизмерима. Ибо ведомо Господу, что нет безгрешных, но есть мудрые, нет
безупречных, но есть кающиеся, и если один упадет, то другой его подымет, и
тем истинные люди и отличаются от всяческих бесов и порождений ночи. Хотя
говорят, что и порождениям тьмы ведома любовь и раскаянье, но это уже другая
история, о, повелитель!
* * *
Ветер Гиви не понравился. Он был каким-то неправильным и дул с тупым
постоянством, словно исходил от механических лопастей, спрятанных в скальном
основании.
Склоняющееся солнце окрашивало базальт в глубокие багровые тона,
длинные тени от утесов расчертили землю слегка скособоченными квадратами,
отчего та слегка смахивала на шахматную доску. Если тут действительно
обосновались джинны, то им присущ некий извращенный юмор, подумал Гиви.
Ударный отряд Шендеровича остановился, вздыбив песок.
Шендерович, гарцуя на Аль-Багум, из-под руки обозрел окрестный пейзаж.
Гиви с завистью обозрел Шендеровича.
Смотрелся Миша великолепно.
И как это у него так лихо получается, вздыхал про себя Гиви, вон, как
сидит на этой своей верблюдице - словно это... родился в седле! И походная
короткая мантия как красиво лежит у него на плечах. И... вообще, какая
стать! Царская стать!
Сам Гиви ерзал на крепком муле - на горячего боевого коня взобраться он
так и не рискнул. Что, в общем и в целом, не говорило в его, гивину, пользу.
Из всего ударного отряда на муле кроме него, Гиви, сидел один лишь Дубан. Но
ему можно. Он старенький.
Вон, Масрур, уже почти оправившийся от тлетворного влияния суккуба,
гарцует на эдаком, понимаешь, жеребце! Огонь, а не жеребец! С крепкими
бабками и все такое...
Может, Миша правильно Алку изолировал? Миша знает, что делает...
Впрочем, как заметил Гиви, Масрур все-таки выглядел бледновато.
Озабоченно как-то... Он тоже обозрел окрестности, не столь живописно как
Шендерович, но вполне профессионально, жеребец его сделал несколько нервных
кругов на одном месте, а потом коротким галопом приблизился к Аль-Багум.
Аль-Багум на всякий случай презрительно оттопырила губу.
- Ты уверен, что знаешь, что делаешь, о, повелитель? - несколько
неуверенно вопросил Масрур, - ибо солнце вот-вот зайдет!
- Вот и хорошо! - жизнерадостно отозвался Шендерович, - мы их выманим,
этих гадов!
- Но во мраке они окажутся неизмеримо сильнее нас!
- Никто, - холодно отозвался Шендерович, - не может быть сильнее царя
времен.
Гиви вздохнул.
- Эти джинны, - обернулся он к Дубану, - и правда боятся солнечного
света?
- Так, о, везирь, - мрачно ответил Дубан, который был не слишком
воодушевлен своей ролью научного консультанта, и, предпочитал держаться в
арьергарде, - Ибо, лишь стоит прорезаться первым утренним лучам, ангелы с
дозволения Всевышнего мечут в проклятых огненные стрелы! Вот они и
укрываются во мраке пещер, откуда осмеливаются нападать на проходящие
караваны, ибо солнце не проникает вглубь гор Мрака...
- Ага! - сказал Гиви, и, ударив в бока своего мула пятками, поскакал к
Шендеровичу.
Впрочем, поскакал - это сильно сказано. Так, потрусил...
- Миша, - сказал он, задирая голову, чтобы поглядеть Шендеровичу в
глаза, - ты уверен, что выбрал подходящее время суток?
Шендерович пожал облаченными в мантию плечами.
- Опять ты трепещешь, о, мой везирь, - скучно произнес он, -
расслабься! Ты ж погляди, какая у меня армия! Тысяча человек выступила
супротив каких-то жалких джиннов. Орлы! Львы! И никто, заметь, не боится.
- Я-то не орел, - горестно сказал Гиви.
Шендерович пожал плечами. При этом мантия, окутывавшая его царственную
фигуру, заструилась на ветру, хлопая крыльями, подобно гигантской птице.
Шендерович раздраженно оборвал алмазную застежку, бросив драгоценный шелк
под копыта Аль-Багум.
Скалы были пустынны. Казалось, их избегали даже мухи. Ветер монотонно
выл в расщелине. За спиной Шендеровича на внушительном расстоянии замер
выстроенный в боевом порядке ударный отряд, возглавляемый воодушевленным
эмиром.
Гиви оглянулся.
Армия щетинилась копьями, конные гарцевали, сдерживая горячих скакунов,
пешие блистали щитами, реяли узкие знамена... Хорошая армия.
- Миша, - робко произнес Гиви, - а... разве они все смогут войти в
ущелье? Они ж там не развернутся!
- Ты, друг мой, - снисходительно проговорил Шендерович, - если ничего
не понимаешь в высоком искусстве сражения, то и соваться нечего со своими
дурацкими вопросами! Им и не нужно туда входить, ясно?
Он вновь из-под царственной руки гордо обозрел окрестности. Вход в
ущелье чернел, словно горлышко огромной бутыли. Все ждали, преисполненные
молчаливого почтения.
- Ну, значит так, - наконец, подытожил Шендерович, - Лично я, как царь
времен, самую трудную часть задачи беру на себя. Ибо углубляюсь в скалы.
Постараемся выманить этих тварей. Ежели они то, что, ты говоришь, то
солнечные лучи будут для них гибельны. Ежели они - создания из плоти и
крови, то стрелы моих храбрецов будут для них не менее гибельны. Вот, такой,
друг мой Гиви, задуман тактический план!
- Тогда поторопись, Миша, - печально сказал Гиви, - а то солнце
сядет...
- Я и тороплюсь, - пожал плечами Шендерович, озирая замершее невдалеке
войско. - А теперь мне нужны добровольцы. Две дюжины по меньшей мере, о,
Масрур!
- Сомневаюсь, что ты получишь много добровольцев, о, повелитель, -
заметил Дубан. - Ибо никто не захочет соваться в пасть джиннам.
- Что есть доброволец? - рассеянно произнес Шендерович, - человек, у
которого за спиной стоит другой человек, вооруженный луком и крепкой
стрелой!
Гиви вновь невольно поежился, но затем заставил себя расправить плечи и
набрать в грудь как можно больше воздуха. Когда Миша в таком состоянии, с
ним лучше не спорить!
- Кому, как не тебе, о, водитель армий, знать все хитрости военного
дела, - осторожно сказал Дубан, однако же, позволь заметить, что у нас в
Ираме люди привыкли с уважением относиться к нечистой силе. И, смею уверить
тебя, боятся ее не меньше крепкой стрелы.
- Дави на благородство, Миша, - рискнул вмешаться Гиви.
- А, ладно! - махнул рукой Шендерович, - передай своим людям, о,
Масрур, что тот, кто последует за мной, станет главой шестидесяти и получит
четырех невольниц, двух белых невольников, двадцать сиклей серебра, и коня
из моих конюшен, коего сможет выбрать сам.
- Слушаю и повинуюсь, отец народов, - мрачно ответил Масрур, - однако
же, позволь заметить...
- И передай своим главам шестидесяти, что не иначе, как на собственное
их место заступят храбрые, достойные! Итак, ступай и возвращайся с отрядом
отважных, однако ж, не гонись за числом, ибо проходы в скалах узки!
- Слушаю и повинуюсь, - вновь ответил Масрур, приложив руку ко лбу,
развернул коня и поскакал к ощетинившемуся копьями войску.
Гиви с тоской проводил его взглядом. Черногривый кохейлан эмира,
большегубый, малоголовый, с мощными бабками и огненным взором, пожирал
пустыню, подобно гигантскому аршину землемера.
Гиви вновь ударил пятками своего мула, который застенчиво отворачивался
от скальных расселин, пытаясь развернуться к ним задом и без проблем
ускакать откуда прискакал.
- Миша, - вновь завел Гиви, - ты все-таки это? не слишком ли плотно...
это... запахнулся в одеяние уверенности? Все ж таки джинны...
- Что для царя времен какая-то нечисть? - отмахнулся Шендерович.
- А ты уверен, что ты царь времен?
- А то, - холодно сказал Шендерович.
- А джинны об этом знают?
Шендерович сверкнул глазами. Потом оглянулся на Дубана, поманил Гиви
пальцем и, склонившись с седла, интимно произнес.
- Слушай, ты, романтик! Ты что, веришь в эти сказки? Ну, какие джинны?
Засели какие-то уроды в скалах, пускают пиротехнику, людей пугают. Этого
шарика-тарика помнишь? Ну, дружки его какие-то тут окопались, вот и все...
- Никто, Миша, - твердо ответил Гиви, - никто в Ираме ни разу не сказал
про Шарр-ат-Таррика, что он - джинн! Что мерзавец, говорили, что злодей -
говорили. Но, чтобы, извиняюсь, джинн? Уверяю тебе, они тут прекрасно
разбираются, кто джинн, а кто - нет.
- Слушай, - сквозь зубы прошипел Шендерович, - помнишь, что сказал тот
тип, про гулей? Ежели ты в них веришь, они есть, ежели не веришь, нету...
очень правильная позиция, между прочим! Робкий ты, Гиви, вот в чем дело.
Ладно, укороти повод своей судьбы, и поехали. Вон, Масрур уже добровольцев
пригнал! Крепкие мужи, всадники ночи, трубящие зорю - вот что сейчас
потребно! Ибо нет лучше средства против нечисти, чем холодное железо в
могучих руках. Давай, о, Дубан, шевелись!
- Я предпочел бы остаться здесь, - с достоинством произнес Дубан.
- Ты с кем споришь? - удивился Шендерович, - с царем времен? Да не
трясись ты, звездочет! Все будет путем! Выманим их наружу и дело с концом!
- Прости меня за дерзкие слова, о, повелитель, но твой покорный слуга
позволит высказать сомнение... Просто крохотное сомнение... насколько я знаю
джиннов, в своих жилищах они неизмеримо сильны и истребят всякого, кто
осмелится их потревожить.
- Тогда, - раздраженно произнес Шендерович, - если они истребляют
свидетелей, да и являются лишь во мраке, откуда вы вообще знаете, что это
именно джинны?
- А кто же это еще может быть, о, повелитель? - удивился Дубан.
Шендерович сделал знак Масруру, который, крепкой рукой удерживая
встревоженного жеребца, встал во главе отряда.
Гиви покосился на звездозаконника. Ему показалось, что тот озирает
Шендеровича с холодным академическим интересом. Эх, думал Гиви, так и
следит, когда Миша поскользнется...
Шендерович бок о бок с эмиром въехали в скальный проход. Гиви неохотно
последовал за ними, направив мула так, что тот почти упирался мордой в
белоснежный зад Аль-Багум. Заходящее солнце било всадникам в спины, но
караванная тропа, вьющаяся в ущелье, терялась во мраке. Глубокие тени
окрасили узкое боевое знамя в черный цвет.
За спиной у Гиви приглушенно шептались лучники и копейщики. Им было
неуютно.
Под копытом гивиного верблюда что-то хрустнуло. Гиви осторожно скосил
глаза, ожидая увидеть, понятное дело, человеческие кости, выбеленные песком,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг