- А и пускай, - ужом вертелся в цепких руках Исаак, - или я уже не
мертв? Господь меня и так предназначил в жертву, ясно! Сам Господь! Так что
попробуй, тронь меня! Я - не твой! Я - его!
- Отца жалеешь, - пробормотал вестник тихо, и все ж громом отдавались
его речи в ушах Авраама, - а он тебя - пожалел?
- Его это дело! И Господа! И не стой между ними! Или сам Господь ты,
что расселся тут, как хозяин?
Тень от вестника поползла по земле, растет, ширится, всю вершину
покрыла тень, и сам он - тень, черная прорезь в синеве небес, пылает на
голове венец огненный, глаза холодным серебром сияют, точно луны.
- Смотри на меня, ягненочек, смотри хорошенько!
Исаака отшвырнуло на землю, упал, всхлипывая, вновь вскочил...
- Все равно, - вытирая нос рукавом, - не верю я, что ты - от Господа.
Разве стал бы Господь так отца моего обижать? Господь добрый! Он по правде
судил бы! По справедливости!
В вышине вспыхнули серебряные глаза.
- Добрый? Господь не добрый. И не справедливый. Он - Господь.
- А кому он нужен - такой? - удивился мальчик.
Вскинулся Авраам, рукой глаза прикрыл.
- Молчи, - шепчет Исааку. - Нельзя с Ним так! Молчи...
Испепелит ведь, да что там - испепелит... Все горы Мориа до основания
сроет!
Усмехается Голос.
- А тебе кто нужен, крикун? Или не свободны вы в выборе своем, что все
на Господа валите? Или вы впрямь агнцы бессловесные? Или дети малые? Или,
хуже того, умом скудны, что без пригляду да опеки сгинете, все, как один? А
Господь - Он не пастырь, не нянька! Не внемлющих взыскует - ведающих!
Исаак вновь рванулся вперед, заслонил отца, стоит, запрокинув голову.
- Тогда с меня и спрашивай, - задохнулся, продолжал торопливо, - это я,
я во всем виноват! Это я струсил! Из-за меня Измаил погиб!
- Замолчи, - хрипло проговорил Авраам, наконец, опомнившись, - что ты
еще выдумал?
- Нет, я правду говорю, - торопился Исаак, - тогда, в холмах, вдвоем с
Измаилом... смоква там росла, потянулся я к плодам, Измаил сзади шел, со
своим луком. Кричит: "не двигайся! Замри!". Рядом со мной просвистела
стрела, вонзилась в ствол. "Теперь гляди, - говорит, - за какую ветку хотел
ты ухватиться. Впредь смотри, куда лезешь!" Змея там была, на дереве, стрела
прямо в голову ей вошла, прибила к стволу. Колени у меня подогнулись, сел я,
где стоял, гляжу - мама бежит. Подбежала, схватила на руки. Измаил стоял
гордый, довольный, благодарности ждал, наконец-то мир будет под кровлей
шатров - или не спас он сейчас меня у нее на глазах? Поглядела она на него,
как обожгла, отвернулась и уж больше не глядела. И меня увела.
- Что ж ты молчал, сынок?
Опустил голову Исаак, на Вестника не смотрит, да и на отца тоже. Потом
поднял взгляд, глянул прямо в душу.
- Боялся.
- Чего боялся? Или не любил я Измаила?
- Любил... А только... Мама сказала, не знаешь ты, агнец мой, что такое
злоба людская! Может, спасти он тебя хотел, а может, и нет... Господь
разберется. Он все видит, Он и это видел
- Что ж мне не сказал? Я бы отправил за ними... Вернул...
Отправил? Сам бы побежал, поскакал бы, на лучшей верблюдице своей, на
белой, коврами бы выстелил дорогу домой перед смуглыми ногами ее...
- Прости, отец. Подумал я, вот, Господь повелел, и ты повелел, и ушел
Измаил... У него свое царство, у тебя - свое, один я теперь у тебя, значит,
и любовь твоя вся - теперь мне. Да и мама говорила - приворожила тебя
колдунья египтянка, да и против меня злое умышляет. Что я для них что бельмо
на глазу, хозяйский сын, любимый. Я и не верил, а все ж и верил... Прости
меня отец, стыдно мне.
Дрожит, щеки горят, но не плачет - в глаза смотрит.
Подошел на негнущихся ногах, обнял за плечи.
- Твоя вина во сто крат меньше моей вины. Или не в ответе я, пастырь
своих стад, за тебя, за него, за Агари смерть в пустыне раскаленной, за ложь
саррину? Или не стал я своему племени судией неправедным?
Гладил по голове, в небо не глядел.
Повернулся - где исполин в венце из молний? Вновь отрок сидит на
валуне, болтает ногой.
- Ладно уж, Авраам, - вздохнул, - довольно, ступай. Принял Господь
жертву.
- Мою? - вскинулся, спину выпрямил гордо. Царь земли своей, пастырь
стад своих, прародитель народа своего. Поют ли в ушах колокольчики, звенят
ли? Нет, тишина на плоской вершине, ветер лишь чуть свистит в кустах
терновых
Качает отрок кудрявой головой, смотрит на Авраама, с жалостью смотрит.
- Не твою - Исаака. Мальчишка-то твой, сынок балованный, добровольно на
алтарь пошел. Ради тебя, дурня старого - он же не побоялся руку на меня
поднять, чтоб тебя, ах ты, трусливый пастырь трусливых, от Господнего гнева
прикрыть собою. Ступай же, ибо отпускаю я его, благословенного, да и тебя
отпускаю, ибо ты теперь - с ним, не он - с тобой.
- А великий народ... - заторопился, - породит он великий народ? Мой
народ?
- Породит, - отмахнулся, - а то от таких, как ты, великие народы не
бывают? Да и малый-то твой покрепче тебя будет. Погоди, еще станут потомки
его рассказывать своим потомкам, и про тебя, и про него... такого
наплетут...
- Господь, - выговорил с трудом, но все ж выговорил, едва шевеля
непослушными губами, - пускай не гневается на Исаака.
- Торгуешься, пастырь народов, - усмехнулся отрок, - ладно-ладно, не
тревожься, будет он в руке Господа до дней кончины своей. Да только пускай
он запомнит, ягненочек твой, - на вершине своей жизни стоял он сейчас! Ибо
предстал он перед Богом и стоял достойно.
Вырвалось из трещины в черном алтаре пламя, встало столбом, ширится
столб света, заполняет собой всю вершину, глазам смотреть нестерпимо.
Вот она, милость Господня, думал Авраам, жестокая, опаляющая, а все
же - милость! Столько миров у Господа, столько светил, сонмы ангелов у него,
моря света, озера мрака. Что ему за дело до судьбы одного единственного
человека, ему, рушащему крепости? А все ж, выходит, есть дело... И, если
учимся мы постигать величие Его, не так ли и Он учится милосердию? Агарь,
Измаил... Что ж, если Господь пожалел одного отрока, почему бы Ему не
пожалеть другого? И ежели Ему ведомо, что такое любовь, разве не сжалился он
над горькой любовью несчастного, перепуганного скотовода?
- Кто может узреть Господа и остаться в живых, - пробормотал Авраам,
заслоняясь рукой от нестерпимого света, - кто может нести Его ношу? А все
же... Кто знает, быть может, когда-нибудь... кто-нибудь из твоих потомков,
сын мой, сможет без страха смотреть в Его глаза?
За скальным выступом истошно орал перепуганный осел.
Исаак стоял, судорожно сцепив руки, ослепительный горний свет сиял в
его глазах, но он не отводил взгляда, запрокинув голову, приоткрыв рот,
глядел туда, где, гремя, катилась в лазури золотая колесница. Потом моргнул,
повернулся, взял отца за руку.
- Пойдем, отец, - проговорил он, - пора домой...
- Вот так и был заключен новый договор, - завершил свой рассказ
незнакомец.
Гиви поднял голову и увидел, что тьма вокруг костра побледнела, сам
костер почти прогорел, верблюды мирно дремлют, пережевывая жвачку, а птица
худ-худ, сидевшая все это время на плече Шейха, приподняла голову и
встопорщила хохолок.
- Точно! - воскликнул Шендерович, хлопнув себя рукой по колену, - а я
что всегда говорил!
- Ты хочешь сказать, о, скиталец, что сия история тебе знакома? -
вежливо спросил Шейх.
- Конкретно эта версия нет, - уклончиво пояснил Шендерович, - я имел в
виду, что если власть на тебя давит, делай по-своему. А то понаставили
рогаток в частном бизнесе...
- Я рек не о корыстных стремлениях, - назидательно заметил Шейх, -
Впрочем, не стоит слишком сурово взыскующих благ земных, поскольку без оных
и вовсе худо. Но речь сейчас не о том. Полагаю, вас тревожит будущая участь.
- Истину ты рек, о, Шейх, - печально заметил Гиви, - однако же, не всю
истину, поскольку "тревожит" еще слабо сказано.
Он настороженно оглянулся. На близлежащих скалах птицы Анка
перекликались и чистили перья, приводя себя в порядок после ночного сна.
- Добавлю, что ветер переменился и несет вам перемену судьбы, - Шейх
прислушался к тихому щебету птицы худ-худ, которая, привлекая к себе
внимание, нежно ущипнула его за ухо, - я же вас покидаю, ибо там, куда вы
проследуете, у вас будут иные покровители.
- Надеюсь, не столь могущественные, - кисло сказал Шендерович.
- Могущество их велико, однако ж, лежит в пределах, доступных простому
смертному, - успокоил его Шейх.
- А, - обрадовался Шендерович, - местные власти?
- Ну, - задумался Шейх, - в общем, да. Что до меня, то исполнил и я мне
предназначенное, а потому удаляюсь. И не советую пускаться в бега, - заметил
он, правильно истолковав вдруг ставший рассеянным взгляд Шендеровича, -
поскольку, лишившись покровительства, вы подвергаете себя нешуточной
опасности.
Он как-то по особенному сложил губы и мелодично засвистел. Птица
худ-худ прислушалась, склонив на бок голову, потом сорвалась с места и
полетела на восток - птицы Анка снялись с места и организованной вереницей
потянулись за ней. Черная лента мелькнула в светлеющем небе и растворилась в
дымке на горизонте. Шейх проводил их взглядом.
- Ну, мне пора, - сказал он доброжелательно. - Можете не провожать.
- Эй! - возопил Шендерович, - постойте... Я хотел спросить...
Но тот поднялся, дружелюбно помахал рукой и исчез за скалами. Гиви
прислушался, приоткрыв от напряжения рот, но в развалинах было тихо. Их
ночной собеседник исчез.
- Эх! - печально проговорил Гиви, - этот-то приличный человек
оказался...
- Да, - согласился Шендерович, задумчиво почесывая затылок, - Корректно
себя повел, в общем и целом. Кстати, кому этот ребе нас сдал, а, корабль
пустыни?
- А он сдал? - без особого интереса спросил Гиви.
Ему хотелось, чтобы их, наконец-то кому-то сдали. Кому-то относительно
вменяемому, кто, во-первых, не варит змею живьем, во-вторых, не волочит
куда-то с диким гиканьем и свистом, а тихо-мирно оформит все бумаги и
посадит в приличную тюремную камеру, желательно с кондиционером, дожидаться,
пока их дело не передадут атташе по международным связям. Боже мой, подумал
он, это ж сколько времени уйдет! Меня же главбух живьем сварит!
- А то! Всю ночь караулил, чтоб не заснуть, майсы травил, птицами
обложил. Вот уж не думал, что они освоили такие методы!
- Кто? - насторожился Гиви.
- Агенты, разумеется, - пожал плечами Шендерович, - бойцы невидимого
фронта.
- Какого фронта?
- Невидимого, - отчеканил Шендерович. - Ну-ну, не притворяйся, что
ничего не знаешь! Между прочим, о, мой скрытный друг, возможно, мы с тобой
первые, кто наблюдал в действии телеуправляемых птиц, это секретное оружие
тайных группировок, рвущихся к власти. Поелику попали мы с тобой в самое
сердце секретного международного заговора.
- Не сходится, - уныло возразил Гиви.
- И прекрасно все сходится. Техника на высшем уровне, гипноз, эта...
трансформация. Сначала на нас отработают, потом постепенно подменят такими
вот маньяками все ключевые политические фигуры... И кто различит? Ноги, ноги
делать надо, пока нас не устранили, как нежелательных свидетелей...
- Ох, Миша, боюсь, беда в том, что мы, как раз желательные свидетели.
Вцепились в нас, понимаешь, как бубалоны какие-то.
- Да, - вздохнул напарник, - неувязочка вышла. Может, нас с тобой с
кем-то спутали, уроды эти. А потому, повторю, о, мой мастер внедрения,
хватай вон тот бурдюк, поскольку в нем еще плещется на дне этот вонючий
кефир, и пошли...
- А шейх этот велел не дергаться... - возразил Гиви, которому было
неуютно в развалинах, но брести по палящему солнцу тоже не особо хотелось.
- А ты и не дергайся. Просто двигай.
- Он сказал, местные власти уже на подходе.
- Где? - разозлился Шендерович, - ты их видел? Он их видел?
- На подходе, - упрямо повторил Гиви.
Шендерович мрачно посмотрел на него, покачал головой и полез на
верхотуру груды камней, когда-то служившей остатком городской стены.
- На подходе, - бормотал он злобно, - сейчас, разбежались... ты кому
поверил? Странствующему фокуснику? Этому артисту-трансформатору? Местные
власти, местные власти... Бандиты это, а не местные власти...
- Он бандитов, Миша, между прочим, убрал, - уговаривал снизу Гиви.
- Конкурентов он убрал, ясно? - шипел сверху Шендерович. - Да и то...
Он вдруг умолк, и Гиви отчетливо услышал, как его напарник хватает ртом
воздух. Обожженное солнцем пустыни лицо Шендеровича стремительно побледнело,
глаза выпучились. Он скатился вниз и ошеломленно покрутил головой.
- Что там, Миша? - испуганно вопросил Гиви.
Шендерович сделал глубокий вдох.
- Местные власти, - наконец, выдохнул он.
Гиви приподнялся на цыпочки, вытягивая шею, но ничего не увидел.
Шендерович сделал неопределенное движение указательным пальцем, тыча
его вверх.
Гиви тоже вздохнул и, в свою очередь, полез на груду камней. До самого
горизонта простирались барханы, покрытые песчаной рябью, но там, вдали,
шевелилась, приближаясь, темная полоса. Горячие верховые кони плясали под
всадниками, за ними следовала вереница верблюдов, на утреннем ветру
развивались узкие знамена, алел шелк попон, сверкали белизной одеяния,
солнце плясало на остриях копий.
- Ничего себе! - пробормотал он.
- Местные власти, - снова пояснил снизу Шендерович.
* * *
Гиви осторожно слез.
- Ну? - хладнокровно спросил овладевший собой Шендерович - видал?
Кажется, это за нами!
- Это... да... Миша, но это же целая армия!
- Типа того... - Шендерович на миг задумался, рассеянно меряя взглядом
безрадостное окружение, - Ладно! Раз, два, взяли! Давай, лезь на это вонючее
жвачное. И поскорей!
- Зачем, Миша?
- Мы, - провозгласил Шендерович, отряхиваясь и тщетно охорашиваясь, -
встретим их, как подобает отважным мужам, сынам пустыни. Мы не будем таиться
в развалинах, как какие-то шемхазайцы! Мы выступим им навстречу! На этих
великолепных животных! Стой спокойно, ты, падаль!
Он деловито ткнул белую верблюдицу кулаком в бок и та, к удивлению
Гиви, покорно подогнула мосластые передние ноги.
- Вот так, - назидательно проговорил Шендерович, умащиваясь в седле, -
А теперь вира помалу. Ах ты, волчья сыть, травяной мешок! Давай, Гиви,
шевелись, что стал, как соляной столб. Ногой его! Ногой!
- Уместно ли это, Миша? - все еще сомневался Гиви, осваивая могучие
всхолмления. Его верблюд, презрительно оглянувшись, с размаху шлепнул по
земле огромным стоптанным копытом. - Некоторая нескромность, нет?
- Всего лишь вежливость, - отозвался со своей вершины Шендерович;
верблюдица под ним втянула воздух длинной верхней губой и вдруг радостно
заревела, раззявив огромную желтозубую пасть. - Во! Да ты на девочку
погляди - как трепещет! Стремится к обществу. В свет, так сказать! Ах ты,
моя Наташа Ростова!
Где-то за барханами ей откликнулся отчетливый, чистый звук рожка.
- Э-эх! - вздохнул Гиви.
В затерянных пространствах его души трубы ответили трубам...
Он распрямил плечи, насколько это было возможно в данных условиях, и
потрусил вслед за Шендеровичем, гордо возвышавшимся на разукрашенном седле
покойного Предводителя.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг