- Он наш постоянный клиент, интересуется литературой по этике и
эстетике.
- Говорят, меня в ИНЕБОЛе ищут? - спросил Ванечка, чтобы переменить
тему.
- Уже не ищут. Накрылся, похоже, наш ИНЕБОЛ медным тазом. Спонсоры
отказали в средствах на новые разработки. Свертывание военной программы,
мать их ети. Даже проект "Человек-рыба", говорят, нерентабельный. Ты теперь
у нас как тот неизвестный солдат, который не потому неизвестный, что
неизвестен, а потому что на хрен уже никому не нужен. - Он помялся и, будто
извиняясь, сказал: - С женой мы разводимся. Она не возражает, я - тоже.
- Мы с Сёмой едем в августе к Вале Стайеру в Сан-Франциско, он
пригласил, - сообщила рыжеволосая Эстер.
- А Испания?
- Какая Испания? - спросил Семен Семеныч, вновь подозрительно косясь
на Ванечкины штаны.
- Это у него шутка такая, - сказала Эстер. - Иван Васильевич, когда к
нам в магазин приходит, что его ни спроси, он всегда: "А Испания?" Сёма,
идем скорей, мы опаздываем. Через десять минут концерт.
- Такси возьмем, - улыбнулся Семен Семеныч.
- Привет от Александра Сергеича, - прощаясь с Ванечкой, сказала Эстер.
- Пушкина? - пошутил Семенов.
- Грибоедова, - сказала Эстер и тайком, чтобы не видел Семенов,
подмигнула Ванечке.
Леля фыркнула, потянула Вепсаревича за рукав, и они отправились
дальше,
Глава 13. Изгнание беса по-красноярски
Итак, Ванечку уволили из "Фанта Мортале". Медсестра Леля
Алдынхереловна Кок-оол тоже, выходило, автоматически вычеркивалась из
финансовых документов издательства, и денежные обязательства перед ней
ликвидировались до срока. Об этом Леля узнала после звонка Николаю
Юрьевичу, долго извинявшемуся и долго рассыпавшемуся в любезностях перед
Лелей лично и Шамбордаем Михайловичем заочно - короче, тянувшему жареного
кота за вымя и обещавшему непременно помочь. Но не сейчас - сейчас в
издательстве денег нет, издательство испытывает временные финансовые
трудности - естественно, по вине некоторых несознательных личностей, таких
как Вепсаревич Иван Васильевич, тормозящих редакционный процесс и вообще
своим поведением вносящих смуту в здоровый творческий коллектив лучшего
издательства Санкт-Петербурга.
Леля, Машенька, Ванечка и мама Ванечки Вера Филипповна сидели в
комнате перед телевизором и смотрели "Поле чудес".
Розовый Якубович на телеэкране примеривал водолазный костюм, подарок
участника капитал-шоу, немногословного спасателя из Северомуйска.
- Моя хозяйка на квартире, где я живу, - сказала Медсестра Леля со
смехом в голосе, - всегда, когда Якубович выступает, говорит: "У, дармоед!
Ужас как его ненавижу! Почешет языком, почешет, а я всю жизнь лопатилась,
света белого не видала. Вон подарков сколько опять огрёб. Так бы его вилами
и проткнула".
- Раньше так про Райкина говорили, - сказала Вера Филипповна.
- Райкин - гений, - покачал головой Ванечка и посмотрел на Медсестру
Лелю: - Ну как, не пора еще?
- Скоро, - ответила Леля и покраснела.
К лечению все было готово, ждали только совпадения каких-то
симпатических волновых частот между Лелей здесь и Шамбордаем там, под
Красноярском, в Сибири. Что это было такое, Леля объяснить не могла, но,
видимо, это было серьезно, раз из-за них приходилось ждать.
Машенька сидела, скучая. Она чувствовала себя ненужной и все пыталась
поддержать разговор, но выходило это как-то неловко, невпопад и на другом
языке. Так ей, во всяком случае, представлялось.
- Я читать не очень люблю, - сказала она зачем-то, когда розовый
Якубович с экрана объявил рекламную паузу. - В детстве у меня была книжка -
про крокодила. Я, когда ее открывала и видела эту ужасную пасть, визжала и
пряталась под кровать со страху. А после я взяла и залепила этого крокодила
пластилином, чтобы не так пугаться. Но читать все равно боялась.
- Леля, а это, правда, не опасно, ну эта ваша сибирская медицина? -
который раз спросила Вера Филипповна.
- Мама, - ответил за Лелю Ванечка, - меня в ИНЕБОЛе какой только
гадостью не травили, а тут даже в койку не придется ложиться? Верно?
Вопрос был задан Медсестре Леле. Та кивнула и опять покраснела.
"Что-то я сегодня слишком часто краснею, - подумала она про себя. -
Неизвестно, что подумают Маша и Ванина мама".
Без задней мысли она положила руки себе на грудь и вдруг
почувствовала, как сила груши, пропитавшая ее ладони тогда, в подвале,
потекла, потекла из пальцев, и груди ее стали расти, расти, наливаться, как
на бахче арбузы, и скоро сделались такие огромные, что перевесили остальное
тело и Леля с грохотом упала со стула.
- Ой! - сказала она, поднимаясь с пола.
- Что, частоты совпали? - удивленно спросила мама, разглядывая Лёлины
груди.
- Нет еще... - И тут в ее голове ясный голос Шамбордая сказал: "Может,
тебе Ваньку того? Присушить? Чтобы он от Машки отсох, а к тебе присох?
Съежилась вон вся, как бекасик. Сиськи себе новые отрастила". И через
секунду: "Шучу. Это тебя Фрейд баламутит - сидит в своем гнезде, старый
ворон, и нашептывает тебе всякую срамоту. - Голос его сделался строже: -
Ладно,начинаем. Готова?"
- Да, - сказала Леля, - готова.
"Ну, тогда вынимай свой бубен. Начинаю я, ты поддерживаешь".
Лодка ткнулась холодным боком в пружинящую береговую траву, и оттуда с
шелестом вылетели стрекозы. Они долго висели в воздухе, и в их жестких
изумрудных глазах блестели маленькие желтые стрелки, указывающие в глубину
острова.
Иван Васильевич шел, раздвигая стебли и думая о приятных вещах. Первая
приятная вещь была темная бутылка "Агдама", которую он купил на станции,
когда сходил с электрички. Какая станция, он не помнил - помнил только
платформу и спящего на лавочке мужичка с дымящейся папиросой во рту Мужик
показывал папиросой к северу, к хилому забору за елками, за которым был
спрятан ларек местных кооперативных работников. В ларьке продавали многое,
но Вепсаревич выбрал "Агдам".
Не помнил он станцию потому, что на самом деле ни в какой электричке
не ехал и все события происходили как бы не с ним, а с человеком, укравшим
его лицо и имя и даже некоторые из главных мыслей Ивана Васильевича. То
есть он, этот его двойник, их не крал, это сам Вепсаревич придумал такую
версию, иначе было не объяснить всей странности сложившейся ситуации.
Вокруг были квартира, и книги, и юродствующий в телевизоре Якубович, и
Машенька, и мама, и эта девушка, приехавшая его лечить, а вовсе никакая не
электричка, и мужика с папиросой не было, и ларька не было, и "Агдама". И
не хлюпала под ногами жижа, когда, руками раздвигая траву, он шел по берегу
на твердое место, на черную заваленную березу с черными наростами на
стволе.
Не хлюпала здесь, в квартире, но там, где над метелками камышей
звенели комариные стаи и небо разлетелось над головой, не сдерживаемое
кордоном стен, стопа ощущала зыбкую, обманчивую упругость почвы, и Ванечке
хотелось скорее выбраться на сухой пригорок.
Вторая приятная вещь, о которой он думал с гордостью, что вот ведь
какая штука - на этом острове он никогда не был, а знал его почему-то
лучше, чем собственную питерскую квартиру. Остров назывался Сибирь. Об этом
сказал ему лодочник на пристани на том берегу, где Ванечка взял напрокат
лодку.
Он знал, что от убогой березы начинается натоптанная тропа и ведет эта
дорожка сквозь лес к спрятавшейся среди кедров избушке.
Ванечка дошел до березы и, не задерживаясь, ступил на тропу. Лес был
сначала светлый, затем стал темнеть, хмуреть, и небо над головой менялось.
Из белого с розовыми отливами оно превратилось в низкое, цепляющееся за
колючие ветки и стреляющее северными ветрами. Другой бы на месте Ванечки
удивился подобной метаморфозе, но Ванечка понимал: так нужно.
В чаще птица-тетеревица напугала выкликом тишину, и поскакали по пням
да кочкам быстрые отголоски звука. Почти сразу же лес наполнился привычными
природными разговорами - заговорила в вышине белка, рыжие мохнатые муравьи
ругались, волоча ящерицу, перешептывались влюбленные коростели, бабочки
теряли пыльцу.
До избушки он дошел весело - надышавшись, наслушавшись всякой всячины,
насмотревшись на лесное житьё-бытьё. Вокруг дома не было ни забора, ничего,
похожего на ограду. Он ступил на низенькое крыльцо, прислушался - внутри
было тихо. Ванечка надавил на дверь.
В избушке, в паутинных углах, обитала застоялая темнота, шуршащая,
убаюкивающая, не страшная.
- Я в Сибири? - спросил он вслух непонятно у кого.
- В метафизической Сибири, - ответил ему непонятно кто голосом
Шамбордая Лапшицкого. То, что это был голос Лапшицкого, Ванечка тоже знал и
тоже непонятно откуда, - за мысленным Уральским хребтом, за древними горами
Рифейскими, где нас по обыкновению нет. Здесь каждое слово значимо, за
каждое слово ты должен держать ответ, здесь человек не может говорить ради
шума.
Тогда Ванечка вытащил бутылку "Агдама" и поставил ее на стол.
Сразу же в сенях завозились, и в облаке таежного духа в избушку вошел
хозяин.
Внешне Шамбордай был похож на поэта Максимилиана Волошина в период его
коктебельской жизни, но, в отличие от Волошина, был высокий, сутулый,
худой, седой, без бороды и со схваченными на затылке ленточкой волнистыми
волосами. На нем была длиннополая хламида из полотна, сработанного
одноуточной техникой, с поясом, тканным на бердечке ручным нестаночным
способом. В незатейливом рисунке на полотне преобладали глазково-циркульные
мотивы; косорешетчатый скелетный орнамент перемежался рамочными крестами и
стилизованными двуглавыми птицами, похожими на крылатых тянитолкаев.
В руке его была копоушка в виде узенькой золотой рыбки из сказки
Пушкина. Он бережно копал ею в ухе, весело поглядывая на Ванечку.
- Я чего сейчас вдруг подумал, - сказал Шамбордай Михайлович, пожимая
Ванечке руку. - Вепсаревич - ведь это когда вепса скрещивают с царевичем?
То есть вепс царской крови, верно? Может, мне тебя и называть для краткости
просто Царевичем? Или Иваном-царевичем? Ты не против? Да шучу я, шучу, -
усмехнулся ласково Шамбордай, заметив Ванечкино смущение. - Это я после
дерева отвык от человеческого общения, поэтому и шучу. Буду называть тебя
Ванькой. Не обидишься?
- Нет, с чего бы?
- А с того, что у нас в Сибири, кто к какому имени привыкает, тот ни
на какие другие не отзывается. Меня можешь называть просто паном Лапшицким.
А то Шамбордай Михайлович - язык сотрешь, пока выговоришь.
Шамбордай воткнул копоушку в специальное отделение в поясе и вынул из
соседнего отделения медно-зеленую лягушку-плевательницу. Сплюнул в нее
аккуратно и убрал плевательницу на место.
- Зиндахо ва мурдахо, - сказал он, вытирая губы ладонью.
- Что? - переспросил Ванечка.
- Такое специальное выражение. Типа "бляха-муха". Мое фирменное
заклинание.
- Заклинаниями меня лечить будете? - Ванечка улыбнулся.
- Ты не улыбайся, - сказал Шамбордай Михайлович. - И заклинаниями
тоже. Для твоей болезни любая тарабарщина подойдет. "Эники-бэники",
"аты-баты", "камлай, баба, камлай, дед, камлай, серенький медведь" - любая.
Главное, чтобы читать с выражением и в нужных местах делать страшную рожу.
- Весело, - сказал Вепсаревич.
- Весело будет, когда с демонами будем бороться. - Шамбордай кивнул на
бутылку, которую принес Ванечка. - Только эта твоя бормотуха нам не
поможет. Тут нужны напитки серьезные. Вот. - Он отдернул в сторону
занавеску, прикрывающую широкую настенную полку, уставленную бутылями и
бутылищами. - Водка легочная, водка желудочная, здесь сердечная, здесь у
меня супружеская, видишь плоская бутылка - здесь плоскостопная, в этой -
язвенная, в этой - против фурункулеза. Полбутылки перед обедом, целую во
время обеда, ну а после можно прибавить дозу. И фурункулы как рукой
снимает. Главное... - Он подмигнул Ванечке. - Главное в них- богородская
травка. Травка эта всем травам мать, потому что проросла она из слез
Богородицы, пролитых по Иисусу Христу, и заставляет любую нечистую силу
плакать. Когда же нечистая сила плачет, справиться с ней опытному
специалисту гораздо легче. Болезни ведь отчего? Оттого что человек перешел
гору, за которую ему нельзя заходить. Переплыл реку, которую ему
переплывать запрещается. Оттого что съел пищу, от которой ему лучше бы
воздержаться Надел на себя одежду, в которой ему ходить не стоило. Демоны
человека ловят и за эти его грехи наказывают, каждого - за свое. Тут важно
выяснить, какой из демонов - ведь имя демонам легион - наслал на человека
болезнь. Выясняется это так: посылается невидимый ээрень-помощник в те
места, где демоны обитают, он-то и выясняет причину и докладывает о ней
тому, кто его послал. Дальше начинается самая опасная для нас,
специалистов, работа. Приходится скакать на коне-бубне туда, где живет этот
вредоносный дьявол и вступать с ним в смертельный бой. Победил - значит,
больной вылечен. Проиграл - значит, больной безнадежен.
Шамбордай снял с полки бутылку с жидкостью цвета спелой моркови и
поставил ее на стол рядом с Ванечкиным "Агдамом".
- По звону даже сравни, - гвоздиком, вытащенным из пояса, ударил он по
бутылкам. - Тут малиновый, а в твоей... - Шамбордай Лапшицкий открыл обе
бутылки, принюхался. - А запах? Тут амброзия, здесь - портянка. - Чтобы
окончательно победить Ванечку в этом споре, им самим и затеянном, Шамбордай
вытащил из складок своей хламиды две походные граненые рюмки объемом в
половину стакана каждая, в одну налил до краев свою морковного цвета
жидкость, другую же наполнил "Агдамом". Выпил до дна из первой, также -
целиком - из второй, поморщился, занюхал полой хламиды. - Земля и небо, -
сказал он важно. - Каиново и авелево. - Затем внимательно посмотрел на
Ванечку и голосом, не терпящим возражений, объявил: - Что ж. мой молодой
друг, время дорого - пожалуй, начнем.
И уверенными движениями профессионала, как ударник на конвейерном
производстве, стал снимать с полки и передавать Ванечке одну за другой
бутылки, а бедный Ванечка, урывками утирая пот, уставлял ими необъятный
стол.
- Это на богородичной, - по ходу дела комментировал Шамбордай
Лапшицкий, - а это на майоране. Видел, мой огород? Не видел, еще увидишь.
Там чего у меня только нет - и чайот, и стахис, и хрен, и чеснок, и спаржа.
Ну, естественно - фенхель, чабер, иссоп, козелец, батат... На всем
настаиваю, любая овощь в дело идет, ни одной травки мимо не пропускаю.
Ночую даже, бывает, на огороде, когда, к примеру, хрущак японский, или
трещалка спаржевая, или другой вредитель на насаждения покушается.
Когда стол был заставлен полностью, Шамбордай удовлетворенно на него
посмотрел и сказал, потирая руки:
- С чего начнем? - И, не дожидаясь Ванечкиного ответа, взял в руки
бутылку легкого, празднично-морозного цвета и разлил из нее по рюмкам. -
Бухэ, - сказал он, когда разлил. - По-шамански, дословно - "сила".
Они выпили, и Лапшицкий сразу налил вторую.
- Бухэ бухэй, - поднял он вверх большой палец. Затем молча чокнулся с
Ванечкой, не дождавшегося никаких комментариев и выглядевшего поэтому
обалдело.
Когда выпили по третьей и по четвертой ("бухэли" и "бухэлхэни"),
Шамбордай объяснил Ванечке, рыщущему глазами по сторонам в поисках
чего-нибудь закусить:
- Пока есть силы терпеть - терпи, пей не закусывая. Демоны пуще всего
на свете боятся анорексии. Булемия же для демонов - тот крючок, на который
они и ловят нас, человеков.
- А существуют еще идропарастаты, то есть акварии, - рассказывал он
Ванечке между четвертой и пятой, - сектанты, причащающиеся вместо вина
водой. Эти - первые пособники демонов.
Ванечка его уже слушал плохо. Он глядел на странную фигуру в углу,
вырезанную, быть может, из дерева, но скорее всего из кости. Кого-то ему
эта фигура напоминала. Что-то было в ее лице знакомое, и если бы не шестая
рюмка, которую, как и пять предыдущих, они выпили без всякой закуски,
Ванечка бы вспомнил наверняка. В руке у костяного болвана был маленький
граненый стакан. Лапшицкий заметил взгляд, с каким Ванечка разглядывает
фигуру.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг