без разбора кровь пьет. Веснушчатой секретарше Гале (она стояла рядом, как
и все конторские, впрочем) было приказано:
- Ты этого Лямкина Никиту достань мне, пусть вечером на квартиру
зайдет! - Ненашев возвращался постепенно к намерению порвать на Вите
марлевку (пока шло объяснение с туристами, было пробуравлено еще две ямы),
но роковой шаг, грозивший в конечном итоге судом за мелкое хулиганство, не
свершился: конфликт исчерпался с помощью силы могучей и таинственной.
Заместительница Гриши Суходолова Вера Ивановна - (она, конечно, тоже
присутствовала) первой, как утверждала после, заметила, что сперва по
Глупому лицу прораба разлились пятна - исключительно красные и
исключительно белые, потом Витя по-солдатски опустил руки вдоль тела,
натужно выпучился, хотел, видимо, заматериться и уже распахнул рот с этой
целью, однако, лишь оскалился и не произнес ничего, приподнимаясь над
землей метр за метром этак неспешно и вроде бы шутя, затем тело его начало
вращаться, волосы на голове вздыбились гребнем и по ушам (это видела лишь
Вера Ивановна) просверкнули искры, как под дугой трамвая, с левой ноги
Ковшова (это видели все) свалился и упал на кабину грузовика красный туфель
стоимостью в пятьдесят пять рублей, модный и, странно, отечественного
производства, ленинградской фабрики "Скороход". Свалился туфель
закономерно, потому как геолог ходил без шнурков. Витин подчиненный Володя,
сверливший дыры, выскочил из кабины очень скороспешно, воздел ладони к небу
и закричал:
- Куда же ты?!
Шоферу Володе вовсе ни к чему было нести ответственность в одиночку,
он смел был за спиной начальства, а начальство некстати возносилось.
Милиционер Голощапов пощипал сивый ус и сказал, следя за полетом
Ковшова с раздумчивостью и без удивления:
- Достукался парень! - И добавил, адресуя слова свои исключительно
подрастающему поколению. Так бывает с каждым, кто нарушает закон.
Конторский сторож Серафимыч, согбенный и выцветший, как моль, прикрыл
мокрые глаза ладошкой и - покачал головой.
- Ишь до чего нынче хорошо стало - летают! Выгодно это - летать. В
сельпо, например, или дальше куды.
Вера Ивановна Клинова заплакала на всякий случай, утирая слезы
пальцем, потом она достала платок и натурально зарыдала, но ее стенания
никого не тронули ни сразу, ни после. Гриша Суходолов приплясывал на
крыльце, как участник грузинского ансамбля, вставал на носки и радостно
потирал руки, он понял, что друг сердечный Федя, представитель иной
цивилизации, не потерял интереса к их мелким делам, зорко следит за
колхозом и добрый его дух витает рядом. Приятно. Лестно.
Председатель Ненашев тоже, конечно, догадался, почему Витя Ковшов
взмыл и удаляется. Через несколько секунд тело геолога уменьшилось до
размеров коршуна, потом - ласточки, потом уж и до размеров точки. Ковшов
размылся и пропал. Председатель сразу начал размышлять о том, что же будет
дальше. Перспектива выплясывалась, в общем-то, невеселая: обязательно
начнется следствие: нагрянет в село всякий серьезный люд из района и
области, волнами, с приливами и отливами, пойдут комиссии с портфелями.
Начнется все с милиции, понятно, а вот кончится кем? Проверяющих - тьма.
Живешь на свете долго и не ведаешь, какие, есть организации, и они,
организации, при чрезвычайных обстоятельствах шлют на низы своих
полномочных представителей, которые, коли ты уж сделался козлом отпущения,
требуют и не умеют улыбаться при исполнении служебных обязанностей.
...Народ долго, до ночи, гомонился возле конторы, свидетели подробно
рассказывали тем, кто не сподобился видеть чудо, куда и как взлетел буровой
мастер Витя Ковшов. Ночью все село глядело в небо. Кто-то предположил, что
Ковшов вполне может стать спутником и белую его рубашку будет видать ясно.
Но Витя среди звезд так и не возник.
Участковый Голощапов увез на председательском газике шофера Володю,
непосредственного исполнителя злой Ковшовской воли, в район для дальнейшего
разбирательства, повелел взять преступнику с собой харчишек и пару белья.
3
Председатель Ненашев уже забыл, что Никита Лямкин должен нанести
визит вечером на квартиру, что сам же приказал секретарше Гале найти
мелкого проказника и обеспечить, так сказать, его явку. Наказ был, значит,
выполнен. Никита осторожно заглянул на кухню и кашлянул. Ненашев стоял
возле электрической плиты, одетый в спортивное трико, и жарил яичницу на
ужин. Яичница, как всегда, подгорела.
- Тебя еще не хватало! - осерчал Сидор Иванович и поставил сковородку
на стол. - С тобой еще лаяться!
- Зачем со мной лаяться? Вот мы сядем рядком да поговорим ладком. -
Никита присел на табуретку возле двери и устало потер колени руками. Был он
причесан, умыт (на разметленной бороде Ненашев заметил капельки воды), я
косоворотке с перламутровыми пуговицами, сапогах и белой кепочке с куцым;
козырьком. Кепку. Лямкин снял и доложил на подоконник.
- Ты, брат, на кого-то похож сегодня, а вот на кого ты похож - не
могу вспомнить, - председатель отмахнул ладонью - дым от лица и накинул на
сковородку полотенце. - Айда-ко в горницу, начадил я здесь, горло дерет.
...Никита все натирал колени, угловатые его плечи были опущены, он
казался старым.
- На кого же ты похож, брат? Вертится в голове что-то такое, -
Ненашев притронулся пальцем к виску, а вот вспомнить не могу. Не пьяный ты?
- Я теперь не пьющий. - Извини, не верю.
- А мне решительно все равно, верите вы или не верите.
- На берегу давеча туристов пугал? Днем?
- Было дело.
- Зачем пугал?
- Тут непросто все.
- По-моему, так проще и не бывает: подпил, с утра, и на лиходейство
тебя потянуло. Тебе сколько, лет, Никита?
- Тридцать три года.
- Вполне зрелый ты - четвертый десяток грядет, а я с тобой, да и не
только я, как с подростком разговариваю, как с пятнадцатилетним, например.
Стыда по этому поводу не чувствуешь?
- Тут непросто все.
- Тут как раз все просто!
- Я не ради шутки туристов пугал, жалко мне всего живого, красоты
жалко. Я вообще с некоторых пор считаю, что человек на Земле, он, Сидор
Иванович, гармонию рушит.
- Вот те раз! Лишний, значит, человек на Земле? И я - лишний? И ты, и
Варя твоя?
- Да. Все мы - лишние. Человек природой вообще не предусмотрен.
- Откудова же он взялся тогда?
- Неясного тут много, но, полагаю, интеллект привнесен к нам
искусственно.
- Гриша Суходолов говорит в таких случаях, что он про это где-то
читал, отсюда вывод: ты неоригинален, Лямкин. Это первое. И второе.
По-какому такому поводу посетили тебя столь крамольные мысли?
Никита на вопрос не ответил, он заложил ногу на ногу, поник головой.
Ненашев видел его: мосластую шею с ложбинкой и мятый волос на ней. "Кого же
он мне напоминает, калина-малина? Не успокоюсь ведь, пока не вспомню. Вот
еще докука привалила, калина-малина!"
- Что за цветок? - спросил вдруг Лямкин, разгибаясь и хрустя новыми
сапогами, - хромовыми, между прочим, каких в наши дни вроде бы уже и не
шьют, но если и шьют, то исключительно для высших армейских чинов. Цветок
стоял в горнице на круглом столе, невидное растеньице с красноватым листом.
Ненашев после некоторого замешательства ответил:
- Ваня мокрый. Это - по-народному. А но науке как он зовется, убей,
не помню. Женщины принесли. Стоит. Обещали - цвести будет, а он не цветет,
представь.
- Он воды просит, не чувствуете разве?
- Почему это я должен чувствовать?
- И горшок для него тесный - стонет.
- Кто стонет?
- Цветок.
- Представь, я и стона не слышу!
- А я вот слышу! - Лямкин вздохнул с печалью и потер худое свое
колено ладошкой.
Ненашев, слегка озадаченный и пристыженный (цветок ведь стонет!),
вылил полную железную кружку в горшок, вода ушла в сухую землю, будто в
пустую яму, председатель тут вроде бы даже услышал вздох облегчения,
проистекший от цветка, и пожал плечами с улыбкой на губах: и чего только не
причудится, прости господи, если внушишь себе; Так вот, наверно, и с ума
сходят?
- Хотите расскажу, как помирал?
- Кто это помирал?
- Я. И воскресал.
- Было такое, верно. И воскресал ты, это я лично видел. Шутки твои,
они, брат, диковатые для взрослого мужика-то.
Никита не обратил на укоризну председателя внимания, вздохнул:
похоже, рассказывать о смерти и воскрешении не составляло удовольствия,
однако, рассказывать он начал:
- Сперва было темно. И темнота была особая, липкая, я бы подчеркнул,
живая. Меня, знаете, будто сажей печной обмазали, даже кожа повсюду
зачесалась.
- Повсюду, значит?
- Повсюду. Да. И услышал я свист в ушах. Вот когда, например, стоишь
на взгорке и перед грозой - такой же свист идет.
- Да, вроде бы так, - кивнул председатель Лямкину снисходительно,
будто имел дело с натуральным недоумком. - Когда особо на горе стоишь,
тонкое, брат, наблюдение!
- Я без шуток, Сидор Иванович!
- И я без шуток.
- ... И чувствую: крутит меня, по спирали крутит. Соображаю: значит,
лечу. В абсолютной темноте лечу. И с приличной скоростью. "Не дай бог,
думаю, на что-нибудь наткнуться, тогда - хана!"
- Натуральная хана! - подхватил председатель уже без ехидства, потому
что вспомнил геолога Витю Ковшова - Витя ведь тоже штопором крутился,
прежде чем исчезнуть. Сидор Иванович был уверен Ковшов на днях вернется -
такой же развязный и неряшливый. От этой очевидности председатель заскучал,
он зевнул и потрогал пальцами листья цветка вани мокрого. Листья были
холодные и шершавые.
- Ну, а дальше?
- Лечу и чувствую: светлеет. Впереди появилось этакое серое пятно,
мерцание такое.
- Пятно, значит?
- Да, и оно все разрасталось.
- Разрасталось, значит?
- И высмотрел я помаленьку, что нахожусь вроде бы в трубе и труба та
похожа... На что же она похожа? На горло, может быть: поперек на ней кольца
проглядывались, ребра такие.
- Ребра? Как в трубе старого противогаза, так?
- Примерно.
- Диаметр, если на глазок? Трубу имею в виду. Никита Лямкин
зажмурился, поднес ко рту кулак и засопел, соображая.
- Метров пять поди, если на глазок брать. А посветлело потом, Сидор
Иванович, разом, пронзительно, и ослеп я на какое-то мгновение.
- Ослеп, говоришь?
- Да. И накатило на меня, Сидор Иванович, несказанное блаженство.
Лечу и радуюсь, лечу и думаю - как хорошо-то. Как хорошо!
- Ишь ты, несказанное блаженство, значит?
- Можете себе представить: душа моя запела на самой высокой ноте.
- Помирать, выходит, и не страшно?
- Так я ведь забыл, что помер, - думал: сон вижу.
- Ну, а после что? - Председатель опять потрогал цветок, и ему
показалось, что листья его уже не такие шершавые, как еще минуту назад.
Возникло ощущение даже, будто от цветка исходит изморозный ветерок и
кончики пальцев покалывает, как на охолодевшем железе. Сидор Иванович встал
и приник к окну, створка которого была растворена. С улицы нежно пахло
травами. - Потом что было?
- Потом... - Никита оперся локтями на колени. - Я услышал Голос.
Громкий такой и внятный. Голос сказал следующее: "Отныне и до конца дней
твоих страдания мира лягут на твои плечи. Ты будешь видеть то, чего не
видят другие, и слышать то, чего не слышат другие. Дар этот ниспослан тебе
как благо и как месть".
- Месть - за что?
- Больше Голос не сказал ничего, но я так понимаю: месть та - за
годы, прожитые бездарно, за мою бездумную и безалаберную молодость.
- А что, это интересно даже! - Ненашев оживился, повеселел. - Яичню
есть будешь? И сто грамм налью.
- Не хочу, спасибо.
- И водки не хочешь?
- И водки не хочу. - Лямкин с прищуром посмотрел на люстру,
продолжал: - По первости, когда в гробу очнулся, и после еще, довольно
продолжительно, представлялось, что полет в трубе и все прочее просто
причудилось, однако нет: сижу я после своих поминок на крылечке, дождь
моросит, пусто кругом. Тошно. Да. И тут корова соседская к калитке
подбрела. Далеко она стоит, а я слышу, как бьется, шуршит ее сердце, как
кровь, представляете, по телу струится. У, меня волосы на голове дыбом
встали!
- Понимаю. С похмелья был? На этот вопрос Лямкин не ответил.
- Ну, а дальше?
- Дальше уж совсем непонятное началось. Смотрю, вечером дело было,
Витька Ковшов идет к себе в будку, а на плече лосенка убитого тащит. Я за
Витькой, конечно. Зло меня душит: говорю себе, до чего же ты докатился -
браконьерничаешь, сволочь, да нагло еще так! Я - за ним.
- За кем это?
- За Витькой. Хоть я слабей его физически, но в гневе неистовый в на
смертоубийство способен. Задаю себе задачку: спрошу сперва, почему он,
ирод, жалости никакой не имеет?
- Жалости он не имеет, верно, - Сидор Иванович опять стал вспоминать
с натугой, на кого же похож Лямкин? Вопрос этот гвоздем сидел в голове, и
не было от него покоя.
В дверь постучали негромко, но настойчиво. Хозяин сразу догадался,
кого опять черт несет - Гришу Суходолова черт несет! "Ни днем, ни ночью
покоя нет от него!" - подумал с досадой председатель и громко крикнул:
- Входи, не заперто там!
Никита Лямкин медленно встал со стула:
- Пойду, однако.
- Так мы ж не договорили малость?
- Я завтра в контору к вам наведаюсь, после обеда. Ненашев даже
расстроился: он не хотел, чтобы Лямкин уходил - разговор у них затеялся
все-таки любопытный, но и знал Сидор Иванович: не даст Гришка развернуться
задушевной беседе, поэтому сказал:
- Ну, что ж, забегай. Лучше вечером вот так же и забегай - домой ко
мне, понял. В конторе там все люди да люди.
- Хорошо, домой и зайду.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Сидор Иванович растворил окно, налег на подоконник грудью и посмотрел
вверх. Небо еще не наполнилось ночной чернотой, звезды были еще желтые и
острые, горизонт загораживали тучи, лишенные прозрачности, они лежали
плотно и не меняли форму, точно прибитые. На штакетник падал свет из дома,
он дробился и пестрел, высветливая изумрудную траву. За дорогой было
смутно, казалось, что там, дальше, кончается этот мир и начинается другой -
необетованный и странный. Ненашев не обернулся, когда услышал в горнице
шаги главбуха Суходолова.
- Яичню будешь?
- Только что поужинал, - бодро ответил Гриша и сел в аккурат не стул,
где сидел недавно Никита Лямкин.
- Чего это он к тебе заповадился?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг