копье, и оно, перехваченное на лету, ударилось о столб вскользь, отскочило
прочь с гулом и воткнулось в песок, покачиваясь. Публика застонала, старики
ужали в яму свои лысые головы. Одним прыжком одолел я метры, разделяющие
нас, схватил удальца за ноги, согнул дугой, побежал с ношей в сторону ямы,
остановился на ее краю, заметив мимоходом, что почтенная элита лежит на дне
пластом. Я пробежал по твердым, как доски, спинам и посадил задом славного
рыцаря на яйцо киня. Не посадил, а воткнул. Скорлупа лопнула, лицо мое
окропило липкой жижей, следом со змеиным шипением ударил в нос такой гнилой
дух, что я еле устоял на ногах и, стараясь дышать реже, кинулся назад
быстрее лани. "Яйцо-то тухлое!"
Скала на взгорке дрыгался, будто его поставили на красные уголья - он
торжествовал, пил полным горлом сладкое вино победы, но пил он его недолго:
как только до брата моего докатился дух тухлого яйца, он захлопнул рот со
звуком, какой издает камень, упавший в воду, изумленно глянул на меня и с
раздирающим сердце воем кинулся в сторону танкетки, отбрасывая ногами
струйки песка. На его шее болтался "лингвист". "Расколотит аппарат! -
загоревал я. - Обязательно ведь расколотит!"
- Эй, попридержись, дорогой!
Скала не слышал меня и скрылся в кустах. Я пересилил себя и досмотрел
происходящее до конца.
Корзина шевелилась, будто живая, и упала в яму, оттуда тараканами
поползли старики, народ у деревни смело единым махом - зрители рекой втекли
в ворота, листья на стенах возделись и упали на перекладины, городище опять
закрылось шапкой, готовое стойко встретить бедствие. Старики шевелили
острыми лопатками - ползли домой, втыкаясь головами в Отраву, чтобы
отдышаться; малое время спустя из яйца вылез облепленный скорлупой силач.
Невезучему молодцу суждена была горькая доля изгоя. Он спотыкаясь поплелся
куда глаза глядят, наобум - позор народа, его бесславье. Я показал
страдальцу путь к реке;
- Тебе срочно надобно отмыться, уважаемый! Силач вдруг остановился и
робко оскалился: давай, мол, если хочешь, сразимся еще? Я, сглатывая
тошноту, тумаками погнал этого недотепу к воде и приказал танкетке
поспешать за нами.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
- Как тебя зовут? - Я искупался и лежал на поляне, подстелив под себя
одежду; здешняя трава была тверда и упруга, как проволока.
Силач, с которым я час назад состязался в удали молодецкой, сидел в
речке, из воды торчала лишь большая его голова. На толстых щеках героя
смешались краски, и лицо потеряло свирепость-парень казался даже каким-то
домашним, похожим на повара или на доброго родственника. Скала сидел на
корточках у бровки берега и наблюдал с любопытством за соплеменником.
- Как тебя зовут? - повторил Скала. - Хозяин спрашивает.
Увалень молчал, он не смирился с позором и страдал, униженный. Что ж,
я ему даже сочувствовал.
Скала покачал головой со снисходительной укоризной:
- Он дурак, Хозяин. Сильный, а дурак. Старики отбирают дураков. А где
ты жил, толстый? Я не знаю, где вы живете. И никто не знает, где живет
племя дураков.
Брат мой, я заметил сразу, испытывал нечто вроде ревности к богатырю,
он ему не приглянулся с первого взгляда.
- Дай ему мыла, Скала.
- Не дам я ему мыла, самим не хватит.
- Хватит.
- Не хватит!
Пока мы пререкались, силач вылез на берег, медленно разгребая
коленями тугую струю, ни с того ни с сего схватил Скалу за горло и начал
душить, пригибая. Брат мой захрипел, глаза его округлились, и в них был
ужас. Я ударил силача кулаком по затылку, поднял его и бросил (это было уже
лишним). Обмягшее тело покатилось вдоль берега. Укатилось оно далеко,
ударившись о песок с хлюпающим звуком. Меня окатило жаром от мысли, что
совершено убийство и что душа мол осквернена до конце дней. "Неужели я
способен убить?!" Скала повалился на колени, держась руками за горло. Ему
было туго. Я осторожно пошел вдоль среза воды, присел возле бездыханного
тела. Силач лежал, раскинув руки, на его губах пузырилась пена, лоб
пожелтел. Я пощупал пульс, он пробивался редко и едва различимо. "Вот
хорошо! Груз ты великий снял с меня, парень! Очухаешься, ты крепкий. А
зачем такой коварный и нечестный, парень?"
В нашу сторону, пьяно качаясь, шел Скала и волочил по песку копье.
- Куда?
- Я добью дурака, Хозяин?
- Нет.
- Почему?
- Все люди - братья, друг мой.
- Ты тоже дурак, Хозяин!
- У тебя разве нет друзей, Скала?
- Есть.
- Пусть и этот, - я показал на бездыханное тело, - будет тебе другом.
Потерпи.
- Я добью его! - Ты хочешь лечь рядом с ним?
- А ты разве бросишь меня так же, как и его?
- Я брошу тебя дальше, потому что ты хочешь убить беззащитного!
Скала с опущенной головой вернулся к танкетке и подчеркнуто аккуратно
прислонил к ее гусеницам свое копье.
- Ты воин, Пришелец. Ты имеешь каменное сердце, как подобает воину, и
я тебя боюсь. Все будут тебя бояться. Силе твоей нет предела, отвага твоя
простирается неохватно, ты бросаешь удальцов, будто мелкие камни, тебе
суждено властвовать даже без помощи твоего дома под названием Мозг. Я
повинуюсь и принадлежу тебе.
- Примем к сведению, друг мой, и давай обедать.
Мы обедали, когда силач зашевелился - он пытался подняться, ноги его
подламывались. Наконец упрямец одолел себя и, спотыкаясь, стал удаляться
вдоль реки, все убыстряя шаг, потом припустил бегом и скрылся в темпом
кустарнике.
- Голова!
- Слушаю.
- Возьми под свое крыло этого парня, который убегает, он отвергнут и
в печали.
- Понял.
- Вот и ладненько.
2
Деревня была "под шапкой" и встретила нас молчанием. Чувствовалось,
угадывалось, что за нами наблюдают десятки глаз.
- Открывайте! -весело крикнул Скала. - Пришел Хозяин. Он добрый, и у
него много вкусной еды. Он хочет жить с нами, пока ему не надоест, он
полюбит нас, если будет возвышен.
Ни звука, ни шороха. Мне казалось, что я слышу за стеной, отделяющей
нас, натужное сопение.
- Вы видели: Хозяин бросает силачей, вскормленных яйцом киня, будто
камешки. Он - содрогатель и сотрясатель!
Никакого впечатления!
Я позвал танкетку и велел выстрелить лазерной пушкой по маковице.
Пушка ударила издали, из-за рощицы, и маковица повалилась, словно цветок,
срезанный ножом, она повалилась, рассыпая лепестки со скрежетом железа.
- Он может сейчас же сделать большую дыру, и в ту дыру провалится
наша деревня! - -закричал Скала. - И в ту дыру вам суждено, глупые, падать
вечно.
Демонстрация силы, как я и предполагал, подействовала
незамедлительно; листья начали подниматься и я увидел столбы, вкопанные
глубоко и соединенные вверху толстыми жердями. На поперечные жерди и
привязывались листья, составляющие нечто вроде лат, какие надевали когда-то
рыцари на нашей старой и доброй Земле. За первым рядом столбов была еще
стена, закрытая наглухо. В просвете же, открытом перед нами, не наблюдалось
ни одной живой души. Я дал знак Скале, чтобы он оставался на месте, сам же
осторожно шагнул вперед. Встретили меня копья, они летели густо и со
свистом. Я увернулся от смерти играючи, но Скала сзади застонал, и тело его
слышно стукнулось об утоптанную дорогу.
- Голова, займись братом моим!
- Тебе грозит опасность, Ло!
- Займись братом, говорю!
- Есть!
Мне нельзя было оглядываться, я успел скатить со столбов жердь и,
ослепленный яростью, рванул в полутьму круглого коридора, сминая по пути
теплые и твердые тела. Оборона была прорвана, она рассыпалась с нестройными
криками, распалась. Я не убивал, просто валил все, что попадалось на пути,
с неистовостью носорога. Наступила полная тьма, я не останавливался, потому
что останавливаться было уже нельзя. Я кричал исступленно:
- Индейцы твердолобые! Не хотите мира, получайте войну!
Меня давило отчаяние; я понял, как дорог сердцу моему лукавый
ребенок, брат мой Скала. "Неужели они погубили его?" В коридоре слева
обозначился просвет, последние метры были преодолены с бешеной скоростью, в
грудь ощутимо бился ветер с запахами раздолья. Несколько позже я догадался,
что сделал круг по внешнему обводу городища и вернулся туда, откуда начал
свою бестолковую атаку.
Скала лежал на бугорке неподалеку от главного входа; когда я нагнулся
над ним, он вяло открыл глаза - влажные и затуманенные болью.
- Что с тобой, друг?
- Переверни меня на живот, Хозяин.
На спине парня, ниже правой лопатки, кровоточила рваная рана: он
все-таки успел увернуться, и копье ударило вскользь. Это не смертельно,
слава судьбе! Я взял раненого на руки и побежал к танкетке.
3
К вечеру брат мой запел песни. Он ел абрикосовое варенье, выплевывал
косточки в горсть и блаженно жмурился. Абрикосовое варенье принесла на
космодром любимая мною женщина. Она не печалилась, когда мы расставались,
она смеялась. Ей представлялось, что лечу я ненадолго, и, потом, она не
имела понятия, как нам быть дальше. Я забавлял ее поначалу, потом же
наскучил по той причине, что был однообразен в своем упрямстве.
- Ты станешь вспоминать обо мне? - спросил я. Она не умела лгать и
рассеянно пожала плечами:
- Наверно... Ты вернешься, и я сварю тебе абрикосовое варенье. Ты же
так его любишь!
Я его ненавижу - слишком оно сладко.
Космодром был затоплен людьми. Сплошь лица, они белели, чернели,
желтели над бетонным полем, как плоды, как обильный урожай моей Земли. Было
много цветов, но не было радости; над всеми довлела мысль, что встреча,
если она состоится, будет только через века. Может статься, эта встреча
будет уже на другом поле. Многое не суждено нам знать и предвидеть.
Я сказал женщине:
- Прощай, Наташа.
- Прощай, Логвин.
- Я жду напутствия.
- Сделайся таким, как все, и заживешь счастливо, Логвин.
- Попробую...
Мы присели перед дальней дорогой на столбик ограждения, сквозь
который была продета черная цепь. Столбы и цепи через все необъятное поле.
Это - граница, и через нее посторонним ступать запрещено. Корабль стоял
далеко, у самой черты горизонта, и отсюда, охваченный радугой, светился
лишь его острый нос с оранжевым отливом. Я думал о том, что никогда больше
не увижу ее, что я умираю, но умираю, обремененный памятью, и память та
пойдет за мной по пятам, во мне станут жить два существа, резко
разделенные, как это взлетное поле, черной цепью. Старая, земная память
ничем уже не пополнится с той самой минуты, когда корабль с жалобным ревом
оторвется от бетона и унесет меня в другой мир где начнется другая память,
новая.
Мы присели перед дорогой, и у нас недостало слов сказать самое
заветное.
- Прощай, Наташа! Прощай, Земля. ...Я лежу в танкетке, уставясь в
макушку прозрачного купола, и меня терзают недобрые мысли.
- Скала, как ты думаешь, многих я там покалечил?
- Где?
- В твоей деревне?
- Я не видел.
Брат мой доедает третью банку варенья и поет. "Лингвист" переводит;
"Я сказал ему; "Человек, у тебя есть дочь. Разреши, я приду к ней темной
ночью, и мы поладим. Ты говоришь, я ничего не умею делать? Правильно, я
ничего не умею делать. Предки Мои копали землю и выращивали вкусные корни,
но поля наши отобрали стрекотухи. Я молод и всем подчинен. Один день меня
посылают собирать хворост для костра, другой день я собираю жерди для
ограды, третий - таскаю на плечах слабых и старых. Меня пинают все, кому не
лень. Но я умею, отец, то, чего не умеешь ты; я могу делать детей в большом
количестве. Пусти к своей дочери ночью, и ты убедишься, что я не вру. Не
пустишь? Тогда спи крепко, я найду твою дочь в темноте, потому что она мне
нравится. Я найду, ее, если ты будешь крепко спать..." С этим парнем не
соскучишься!
- Скала, какие наши планы?
- Ты не печалься, Хозяин, они явятся сами, чтобы просить тебя о мире.
- Кто явится?
- Старики. Не верится что-то.
- Я могу съесть все ягоды, брат?
- Ешь на здоровье, только не лопни.
- Я не умею лопаться. Ты успокойся, сейчас Скала сбегает за соком
черного дерева - сок помогает убрать печаль.
...Опять я пил странный напиток, глотал холодную мякоть, впадая в
забытье. И видел снова огромную сосулину, внутри которой мельтешили острые,
блики, видел женщину в проеме окна, протягивающую руку навстречу мне. Глаза
ее, голубые, зовущие, спрашивали: "Почему душа твоя туманится?" - "Я жесток
и не умен". "Она ответила:
"Терпи, страдай, да снизойдет к тебе покой".
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Три дня мы прожили в тишине.
Мы были у черного дерева, и я изладил Скале лук, подзапасся на всякий
случай стрелами. Я был разбит, вял и задавлен переживаниями, мне все
чудилось, будто со стороны деревни доносятся стенация раненых, плач женщин
и детей. Скала, брат мой, стрелял из лука по мишеням, и всякий раз, когда
попадал в цель, всплясывал, бил себя кулаком в грудь и требовал громкой
похвалы. Я гладил его по голове;
- Ты великий воин!
- Я великий, конечно, но никогда не стану таким, как ты.
- Может, и станешь. Со временем. Кстати, сколько тебе лет?
Он не понял моего вопроса, пришлось долго втолковывать ему, что срок
жизни измеряется, как измеряется, допустим, высота дерева или длина пути от
мест охоты до деревни. Скала задумался и ответил спустя несколько минут.
- Про то знают старики, обитающие под землей. Теперь я понял.
Оказывается, посреди городища есть отверстие, куда спускаются старики и
живут там, поднимаются они на свет божий лишь в исключительных случаях,
когда, скажем, в яму бросается мало еды. Оттуда же, из подземелья,
поднимается по полому столбу Пророк, чтобы прокричать Истину. Иногда
старики посылают силачей, чтобы наказать виновных. Отступников и бунтарей
силачи часто забирают с собой, и назад никто еще не возвращался. Забирают
они и самых красивых девственниц.
- И меня, Хозяин, стащут в яму, если ты не заступишься, потому как на
мне лежит большая вина.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг