А пока что я оглядываю салун, в котором царят полумрак и тишина,
подобные темной воде в застойном омуте. И все в холле ведут себя так, как
будто и не было никаких выстрелов, несколько минут назад и никто не падал
сверху на столики (куда, кстати, этот парень делся? Его нигде не видно), и
как будто никто не догадывается, что здесь начнется через пару минут. И
грузный бармен полирует полотенцем стаканы, от которых скоро останутся лишь
осколки. И тапер дремлет, положив руки и голову на крышку пианино, и пыльный
солнечный луч освещает его лохматую шевелюру, высвечивает висок и
подбирается к подрагивающим векам. И шериф, как ни в чем не бывало, сидит,
подпирая стенку и вытянув ноги, и смотрит перед собой пустым взглядом. (Руки
в карманах брюк; стул качается на двух ножках). Над шерифом огромное, чуть
ли не на всю стену полотно в тяжелой, золоченой раме с изображением битвы
при Геттисберге. И все делают вид, что и не подозревают (а может, и впрямь
не подозревают), что скоро в холле пальбы и дыма будет больше, чем на
картине...
Все заняты своим. И группа шулеров, лениво гоняющих по столу
затасканную колоду карт - без денег, "на мелок". И несколько ковбоев за
другим столиком, пьющих виски, (Это с утра-то, когда им давно пора со своими
стадами ни пастбищах быть. Такие же, видать, ковбои, как и этот Боб Хаксли).
Когда начнется заварушка, все они с готовностью похватаются за невесть
откуда взявшееся оружие и с удовольствием, не разбираясь, кто и что,
ввяжутся в сражение, хотя никто их об этом не просит...
Наконец-то!.. С треском распахиваются дверцы, и врываются в салун
веселые ребята в широкополых шляпах и с кольтами в руках, и начинается...
У входа, кстати, неизвестно откуда возникает бочка. Та самая, для меня
предназначенная. Секунду назад ее не было.
Трах-бах-тарарах...Вжиу-у-у...А-а-а! У-у-у!!!
Звон бьющейся посуды. Зеркала вдребезги, в картину сажают пулю за
пулей, пороховой дым заволакивает поле битвы, под напором падающих тел
разлетается на куски мебель, а звонкие плюхи и треск сворачиваемых челюстей
заглушают даже выстрелы.
А... вот он спрыгивает со своей галереи, эффектно приземляется на
столике полковника (тот продолжает читать газету) и открывает стрельбу. Уму
непостижимо, как это он даже в полете и в пылу любой драки умеет выкроить
время для самолюбования. Нарцисс поганый! На долю секунды во мне
пробуждается раздражение. Но я его подавляю. В конце концов, он не виноват,
такая у него роль в этом спектакле...
Вот его сшибают со стола. Внимание! Мой выход.
Я выскакиваю вперед и на лету хватаю его за руку, и его сапоги
впечатываются в пол, а я помогаю ему сохранить равновесие и наши зрачки
встречаются...
Вот он, этот миг, короткая доля секунд, когда мы стоим рука в руке и
глядим друг другу в глаза, и между нами полное понимание, и мы знаем, что
нам предстоит, и знаем, что мы это сделаем. Будет тяжело, но ведь все
продлится не дольше секунды. Надо продержаться.
И вот вместо того, чтобы подчиниться воле неведомых богов и продолжать
разыгрывать дурацкий фарс, мы просто стоим на месте, крепко сцепив руки, и
ничего не делаем и не собираемся ничего делать.
И вот оно - навалилось. Все тело наливается свинцом и в глазах темнеет и
тяжесть все нарастает. Надо держаться. Вдвоем. Поодиночке не сможем. В
глазах совсем черно. Ничего не вижу, как самой кромешной ночью. И боже,
какая тяжесть! Как будто я стою на дне самой глубокой впадины океана,
заполненного ртутью. Мрак и тяжесть, и только пульсирует жалкая искорка
сознания: "Держаться! Надо держаться... Надо!.."
И чудо свершается. Тяжесть наваливается, давит непереносимо, жутко, а
потом начинается отлив, ртуть просачивается сквозь тело и испаряется,
становится легко, и мрак рассеивается, и мы стоим, рука в руке, и смотрим
друг другу в глаза, еще не смея поверить. И тишина! Какая тишина вокруг!
Никто не орет, не стреляет, не ломает мебель. Все застыли в
неподвижности и изумленно смотрят на нас.
Наконец мы нерешительно разнимаем руки, шевелим пальцами, оглядываемся,
и все с недоверчивыми лицами подходят к нам, медленными шагами, и мы глядим
друг на друга, еще не вполне понимая, что произошло. И с пола встают
раненные и убитые и, рукавами вытирая кровь с рубах и жилеток, тоже
недоуменно вертят головами и вопросительно глядят на нас.
Учитель снимает и выбрасывает свои очки - они ему не нужны, у него и
так хорошее зрение - и хрипло кричит:
- Мы свободны!
И тут до всех нас доходит, что мы действительно свободны и можем делать,
что захотим, и незачем нам больше бегать, прыгать и стрелять друг в друга,
подчиняясь чьей-то чужой воле, на потеху каким-то невидимым богам.
Кто-то из нас пинает ногой стену салуна, и она исчезает без следа, и
солнечный свет заливает разгромленный холл, и солнце весело поблескивает на
разбитых бутылках, и от осколков зеркал бегут зайчики, высвечивая темные
углы с паутиной и шляпками гвоздей.
И мы все выходим на широкую улицу, на залитые светом просторы, и со всех
сторон подходят люди; тут и Коттонфилд со своей компанией - вот они идут, на
ходу расстегивая кожаные ремни, отцепляя пояса с кобурами и бросая кольты и
карабины на землю. Тут и полковник Бакстер со своей сигарой, и тысячи и
тысячи других. Ковбои и фермеры, солдаты в голубых мундирах и краснокожие
индейские вожди в перьях и боевой раскраске, за ними идут еще и еще.
Лесорубы и моряки, конквистадоры в кирасах и крестоносцы в плащах и
кольчугах, римские сенаторы в тогах с пурпурной каймой и зеленые человечки с
летающих тарелок, монахи и привидения, мошенники, адвокаты, брачные аферисты
и счастливые любовники, Наполеоны, Клеопатры, Тарзаны, роботы, астронавты и
пришельцы из иных галактик...
И все мы кричим ура и качаем наших освободителей - безымянного учителя
и авантюриста Боба Хаксли - человека мысли и человека действия.
Но вот мы видим, что учитель хочет что-то сказать и тогда кто-то
прикатывает большую бочку и ставит ее вверх дном и учитель забирается на
бочку и начинает говорить, но проходит еще несколько секунд, прежде чем
окончательно смолкает гул толпы и становятся различимыми его слова:
- ... нам навязывали эту жизнь. Мы не могли выбирать. Теперь мы можем
действовать по своей воле. Осталось только одно. Я часто думал - зачем мы
нужны нашим повелителям? И я пришел к выводу, что наши господа, наши боги,
эти дивные и свободные существа, обитающие в каких-то лучезарных просторах
неведомых нам миров, они в нас нуждаются. Мы, несвободные, нужны им для
того, чтобы они могли быть свободными. Так же как господину, чтобы быть
господином, нужен раб. Но мы освободились. И если раньше они смотрели на нас
и диктовали нам свою волю, то теперь, возможно, мы сможем посмотреть на них
и узнать, наконец, кто они такие...
Восторженный рев заглушает его слова. Да! Да! Мы хотим, наконец,
увидеть их, нам интересно посмотреть - кто же они такие, эти могущественные,
таинственные существа, наши боги и повелители.
- Смотрите, смотрите! - кричит кто-то.
И мы видим, как в утренней небесной синеве бесшумно возникают большие и
малые черные прямоугольники с закругленными углами. Одни совсем близко от
нас, другие - подальше, третьи кажутся соринками вдалеке. Вскоре все небо
усеяно этими черными звездами.
И тогда мы стали подходить к ним поближе, а иные в нетерпении взмывали
в воздух, подлетая к тем, что висели над нашими головами.
И мы все разом заглянули в эти темные провалы. И мы, наконец, увидели
своих могучих богов и повелителей, бывших вершителей наших судеб.
Мы глядели на них со всех экранов всех стереовизоров,
видеомагнитофонов и стеревизионов. Мы заглянули в темные, маленькие пещерки
их квартир и в темные, большие пещеры их кинозалов. Мы созерцали своих
богов.
Их вялые, тщедушные тела, отравленные никотином, алкоголем и
наркотиками. Их бледные, ничего не выражающие лица. Их пустые глаза, в
которых не читалось ни единой мысли.
Сначала как шорох листвы, как ропот ветерка, а после нарастая, как
прибой в штормовую погоду и под конец с ревом снежной лавины шарахнулся по
долине хохот, эхом отбился от горных склонов и вернулся назад. Мы смотрели с
экранов и смеялись.
Мы хохотали, глядя на этих ничтожеств, потому что мы освободились от
них. И теперь наши жизни принадлежали только нам. И чтобы мы ни делали, мы
теперь будем это делать по своей собственной воле. По своей воле мы будем
пересекать моря и пустыни, открывать неведомые острова и штурмовать горные
вершины, по своей воле мы будем улетать к звездам, нырять за жемчугом в
глубины теплых морей, охотиться на львов, драться на дуэлях, петь серенады и
обсуждать странные и глубокие вопросы на диспутах в залах старинных
университетов... Все это мы будем делать лишь тогда, когда сами захотим. А
этим, которые своими руками отдали нам все самые интересные занятия, какие
только были в их жизни, этим остается только одно - сидеть в своих темных
пещерах и быть бессильными свидетелями наших веселых подвигов и вольных
приключений. И это будет единственной радостью в их тусклых жизнях. Ради
этого они покорно будут ходить на ненавистную работу и отдавать ей свои силы
и свое время, а потом, задыхаясь в переполненных автобусах, рваться в свои
пещеры, чтобы, наскоро проглотив безвкусный ужин прильнуть к экрану.
И так будет день за днем, месяц за месяцем, год за годом. И никто из
них никогда не вырвется из замкнутого круга этого рабского существования.
Весь этот цикл будет повторяться раз за разом, как осточертевшая пьеса
испорченной шарманки и так будет всю их недолгую жизнь. Но самое смешное,
что все эти рабы будут мнить себя по-прежнему счастливыми, сильными,
независимыми и свободными.
Свободными!
Пусть станут эпитафией над их никчемными жизнями строки из "Заблудших"
Андреаса Грийиуса:
Ужели только смерть прозреть заставит вас
И силой вытащит из дьявольского круга?!
Вот только одна... да... одна мысль... омрачает... Неужели... неужели
настанет время, когда и нам понадобится изобретать кино?..
1984
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 13.02.2008 23:05
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг