Евгений Дрозд
КЛИНОК ВОЛКОЛАКА
Днем Всеслав суды судил народу
И ряды рядил между князьями,
В ночь же волком побежит, бывало,
К петухам в Тмуторокань поспеет,
Хорсу путь его перебегая!
СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
в переложении А. Н. Майкова.
ПРОЛОГ. ПОЛОЦКАЯ ЗЕМЛЯ, ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА 1050. ЛЕТО.
Заключенный в фиал из горного хрусталя цветок папоротника светился
ровно и ярко, указывая, что клад находится прямо под ногами.
Галт-кладоискатель упрятал фиал в суму, развернул длинный сверток из линялой
козьей шкуры, извлек из него заступ и кликнул сироту Тапейку, дожидавшегося
в кустах его сигнала. Когда отрок, сверкая тощим телом сквозь прорехи в
ветхой одежонке, подошел к Галту, тот вручил ему лопату и указал:
- Здесь копай.
Сам же попятился назад и остановился лишь на краю поляны.
Клады обычно не зарывают глубоко, и вскоре лопата Тапейки наткнулась на
некий предмет.
- Есть что-то! - крикнул сирота. - И неглубоко совсем. Зачем ты,
дядька, меня только нанял? И сам бы справился...
- Давай-давай, вытаскивай! - крикнул Галт.
Как же, вот так он и выложит, зачем ему Тапейка понадобился!
Профессионалы знают, что на каждое зарытое сокровище накладывается охранное
заклинание, насылающее всяческие напасти на голову любого, кто попытается
это сокровище прибрать к рукам. Галт, конечно, знал самые распространенные в
землях кривичей, полочан, родимичей и дреговичей охранные заклятья, равно
как и контрзаклинания, но ведь надо же знать, какое именно выбрал хозяин
сокровищ. Для этого у Галта был простой и надежный метод.
Тапейка не без труда извлек на свет божий глиняный жбан.
- Тяжелый!- сдавленно выдохнул он.
Галт ничего не ответил, только крепче сжал в ладони талисман-оберег,
висевший у него на груди на кожаном ремешке.
Яркая вспышка озарила поляну, в голубом, почти безоблачном небе
прокатился одинокий, но мощный громовой раскат.
Все было ясно. Согласно наложенному на клад заговору, откопавшего
сокровище чужака должен был поразить своей стрелой сам Перун. Что и
произошло.
Галт быстро прочитал соответствующее контрзаклинание и без опаски
подошел к упавшему навзничь сироте. Широко раскрытые глаза Тапейки смотрели
в небо с выражением безмерного удивления. Галт только сейчас заметил, что
они разные - левый глаз голубой, а правый - зеленый. "Бог шельму метит",
подумал он, выдирая из окаменевших пальцев отрока сосуд, заполненный
серебряными дирхемами и денариями, сердоликовыми бусами, золотыми
браслетами, обручами и фибулами. Галт пересыпал все это в прочную суму, а в
опустевший жбан закинул один дирхем - отступное стерегущему подземные
сокровища Кладнику, вернул сосуд в ямку и небрежно забросал землей.
Поднялся, потыкал носком кожаного сапога в неподвижное тело отрока, пожал
плечами и отправился прочь. Очередной сирота, из-за исчезновения которого
никто не станет поднимать шума.
Глава 1. ПОЛОЦКАЯ ЗЕМЛЯ. 10 ЛЕТ СПУСТЯ. КАНУН РОЖДЕСТВА. УТРО.
Укрыв дорогие княжеские одеяния под грубым плащом простого дружинника,
Всеслав Брячиславович Полоцкий, он же Всеслав-Чародей, выскользнул тыльными
ходами за пределы посада и упругим звериным шагом направился к чащобе
окружающего Полоцк леса, где привык он вершить свои чародейства и
волхования.
Князь, однако не сумел уйти из города незамеченным. Неведомо откуда
взявшийся монах преградил ему путь, согнулся в поклоне и протянул чашу для
подаяний. Князь скривился. Монах был ему знаком. Брат Евстохий уже долгое
время изводил Всеслава просьбами о пожертвовании на строительство храма,
напирая при этом на некий данный им в свое время обет. Князь же, оставшийся
в душе язычником, но вынужденный поддерживать новую веру из политических
соображений, считал, что достаточно уже сделал для христианства, воздвигнув
в Полоцке Софийский собор. Больше он на эти дела тратиться не желал. По
крайней мере, в ближайшее время. И уж тем паче не нужен ему был христианский
монах здесь и сейчас. Поэтому Всеслав не стал разводить церемонии, а
обратился к монаху со словами хоть и кроткими, но исполненными такой
неприкрытой угрозы, что монах, кажется, и сам сообразил, какую допустил
ошибку, предположив, что канун Рождества настроит князя на более благостный
лад. Он, ни слова не говоря, попятился, развернулся и зашагал прочь,
проваливаясь в сугробы и путаясь в полах длинной монашеской свиты. Князь
проследил тяжелым взглядом, пока монах не скрылся из вида среди посадских
стен, и направился в лес.
Выйдя на знакомую поляну, Всеслав огляделся - не привел ли за собой
кого еще? Нет, вроде чисто. Плохо лишь то, что следы на снегу отчетливо
видны, а занесет их не скоро, да тут уж ничего не поделаешь. Всеслав смахнул
рукавом снеговую шапку с широкого, старого пня, торчащего посреди поляны, и
всадил в самый центр вековых колец лезвие кинжала с рукояткой,
заканчивающейся серебряной головой рыси. На месте глаз у рыси были два
изумруда.
Еще раз обернувшись по сторонам, Чародей быстро разделся догола, сложил
одежду и обувь в плащ дружинника, свернул в узел и, укрыв сверток в норе под
корнями пня, забросал его снегом.
Выпрямился в полный рост, на несколько мгновений застыл перед пнем
неподвижно, шепча заклинания, затем, резко и сильно оттолкнувшись,
кувыркнулся над рукояткой ножа. На снег по ту сторону пня приземлился,
спружинив на четырех лапах, громадный волк. Издав короткий низкий рык, волк
метнулся в лесную чащобу.
Какая нужда заставила князя прибегнуть к волхованию в канун Рождества,
осталось неведомым, но одно можно сказать наверняка - в Тмуторокань он не
направлялся, ибо к вечеру должен был успеть вернуться в стольный Полоцк.
Князь-волколак спешил и не оглядывался, а зря. Из густого ельника на
опустевшую поляну вышел брат Евстохий, медленно дошел по человечьим следам
до пня и остановился, глядя на рукоять ножа, на цепочку звериных следов,
идущих от пня, и сокрушенно качая головой. Затем вздохнул, осенил себя
знамением креста и, подняв очи горе, глядя в голубой просвет над верхушками
старых заснеженных елей, принялся творить молитву. Завершив, еще раз
перекрестился и, ухватившись за рукоятку обеими руками, с трудом - тверда
княжеская длань! - вытянул нож из пня. Уложил его на дно своей дорожной сумы
и отправился туда, где можно будет в тепле скоротать время до вечера.
Брат Евстохий так рассуждал: без ножа князь не сможет вернуть себе
человечье обличье, а если он не успеет превратиться в человека до Рождества,
то так навсегда и останется волком, поэтому к вечеру князь-волколак будет
гораздо сговорчивее. Обдумывая детали предстоящей беседы, чернец направлялся
к придорожной корчме Павилы, расположенной на левом берегу Двины. Негоже,
конечно, монаху обретаться в злачных местах, но до обители, к которой
Евстохий был приписан, идти долгонько, а в корчме можно еще и кое-какое
жертвование собрать - народ во хмелю добрым становится.
Глава 2. ПОЛДЕНЬ.
Корчма Павилы располагалась на бойком месте, где летом налаживали
паромную переправу. Со двора ее видны были стены нового полоцкого замка,
выстроенного на холме, на правом берегу, у самого слияния Двины и Полоты.
Удобное размещение - к городу близко, но все же на другом берегу, а стало
быть в стороне от княжеского догляда, - делали корчму популярной среди
самого разного люда.
Сегодня в жарко натопленной светлице было особенно людно. Хотя народ
еще не вполне привык к праздникам новой веры, но лишний повод пображничать
воспринимал с пониманием. В более светлой и просторной половине помещения
стояли лишь два длинных стола. За одним несколько княжеских дружинников
играли в зернь, попивая хмельной мед. За другим угощались зайчатиной и
жареными голубями купцы - смоленские и рижские. В половине для простого люда
столов было больше, стояли они теснее. Здесь мужики и ремесленные люди пили
пиво, брагу и зеленое вино, закусывая мочеными яблоками, квашеной капустой и
солеными огурцами. Было шумно.
Кладоискатель Галт, забившись в дальний угол, чувствовал себя одиноким
среди шумного скопа. Отдавшись мрачным мыслям, он экономными глотками
отписал пиво из жбана и временами отламывал небольшие кусочки от лежащего
перед ним маленького каравая хлеба. Год был несчастливый, в отличие от
предыдущих, когда богатые клады легко давались Галту и он мог позволить себе
жить на широкую ногу, ни о чем не задумываясь. Однако богатство ушло так же
легко, как и далось, как уходит вода сквозь пальцы, а годы веселой жизни
наложили на лицо Галта печать в виде морщин и мешков под глазами. Галт
поседел, лицом осунулся, телом погрузнел. Он угрюмо размышлял о
приближающейся старости, о том, что нет у него ни семьи, ни дома, ни друзей,
а всего-то есть, что поношенная одежонка, да фиал с папороть-кветкой. Даже
талисман-оберег пришлось заложить Павиле. Зимой клады не ищут, а как дожить
до лета?..
В корчме между тем появился новый посетитель - монах-чернец. Он
принялся неспешно ходить меж столами, останавливаясь ненадолго у каждого
гостя, скромно и ненавязчиво протягивая чашу для подаяний. Кто-то ее в упор
не замечал, кто-то бросал мелкую серебряную куну или ногату, троица веселых
охотников бросила монаху несколько беличьих шкурок. Наконец служитель божий
добрался до Галта и задержался перед ним. Галт, погруженный в тяжкие думы,
никак на чернеца и его чашу не реагировал. Монах собрался, было, уже идти
дальше, но, задержав взгляд на лице кладоискателя, вдруг застыл. Рука с
чашей дрогнула. Несколько мгновений монах пристально смотрел на Галта,
который все так же был глух к окружающему.
Наконец брат Евстохий опомнился, но обход столов продолжать не стал.
Вместо этого он ссыпал в суму содержимое чаши, направился к Павиле и
смиренно попросил у него, Христа ради, немного молока и хлеба. Павила
наделил божьего странника глечиком молока и большим караваем хлеба. Со всем
эти монах вернулся в угол, где сидел кладоискатель, устроился напротив Галта
и принялся попивать молоко да заедать его ломтями хлеба, которые отрезал от
каравая дорогим ножом с рукоятью в виде серебряной головы рыси. Монах не
смотрел на Галта, но ножом пользовался демонстративно - резал хлеб медленно
и аккуратно, излишне долго вертел нож в руках, стараясь, чтобы лезвие
побольше сверкало в огнях многочисленных свечей. Откладывал нож на
столешницу с показным стуком. И добился своего.
Галт, вынырнув из пучины раздумий, сфокусировал глаза на сверкающем
клинке и напрягся, чуя поживу всеми фибрами кладоискательской своей души. Он
стремительно поднял глаза и увидел наконец сидящего напротив монаха с низко
надвинутым на лицо капюшоном и очами, смиренно потупленными долу. Роскошный
нож и его обладатель явно не соответствовали друг другу. Что и дало
кладоискателю простой и естественный повод к началу беседы.
- Добрый нож у тебя, брат э-э..., - сказал Галт.
- Брат Евстохий, - скромно вымолвил монах, - странствую ради сбора
жертвований на устроение храма...
- Бог в помощь, коли так. А меня Галтом кличут. Так слышь, что говорю -
добрый нож имаешь. У всех такие в вашей обители?
- Нам такие иметь негоже. Это я в лесу нашел, по пути сюда. А если по
сердцу он тебе, добрый человек, так и забирай.
И монах подвинул княжеский нож в сторону пораженного Галта.
- Но... ты же, брат Евстохий, подаяние на храм собираешь, а за этот нож
знаешь, сколько выручить можно?! Как же ты его мне отдаешь?
- Храмы возводят на даяния, от сердца идущие. А это мне еще неведомо
кто послал... может лукавого проделки. Забирай.
- Спаси тебя Бог, брат Евстохий, - сказал Галт, принимая нож, - подал
бы я чего на храм твой, да вот вишь - сам гол как сокол, даже оберег свой
Павиле заложил за постой, да харчи.
Говоря это, кладоискатель развернул под столом бобровую шкурку с
фиалом-индикатором и поднес к фиалу нож. Папороть-кветка в фиале слабо
засветилась. Нож был явно взят из клада.
- Да где ж ты нашел его, добрый брат Евстохий? - ласково спросил Галт.
Монах все так же не поднимая век и не отрывая взора от столешницы,
простодушно, но очень точно описал Галту и поляну и как на нее попасть. А
нож-де лежал у корней пня в центре поляны. Может, там и еще что было, если
поискать, да только он, Евстохий, делать этого не стал...
Монах замолчал и прильнул к молочному глечику. Галт тоже не стал
продолжать беседу. Он одним глотком допил пиво, засуетился, заторопился и,
пробормотав что-то невнятное на прощание, выскочил из корчмы.
Только теперь брат Евстохий поднял глаза. Он задумчиво смотрел в
сторону дверей, затем допил молоко, засунул остатки каравая в суму и
неспешно двинулся к выходу.
Глава 3. ВЕЧЕР.
Галт легко нашел нужную поляну. Солнце уже опустилось за верхушки елей,
но давало еще достаточно красноватого света, чтобы различить детали. Галт
быстро обошел пень вокруг, держа над ним фиал с цветком папоротника. По
оттенку свечения цветка видно было, что на клад даже на наложено охранное
заклятье. На такую удачу Галт и на рассчитывал. Он разгреб снег у основания
пня и извлек из норы меж корней что-то завернутое в узел.
Распустил завязку. Развернул плащ.
Глазам его открылось богатое одеяние - рубаха из камки с ожерельем,
шитым жемчугами и каменьями, шелковые порты, расшитый бисером пояс с туго
набитой калитой, свита из золотного бархата, украшенная серебряными
гривнами, короткий плащ-корзно с золотой пряжкой-фибулой.
Всего этого с лихвой должно было хватить, чтобы расплатиться с Павилой,
выкупить назад талисман-оберег и дожить до лета. Галт снова завязал плащ в
узел, предварительно выкинув из него самую дешевую часть одеяний - длинное
полотенце для обвязывания вокруг бедер. Это Кладнику. Его доля. С поляны
Галт уходил в воодушевленном состоянии. Он не видел, что укрывшийся в густой
тени древней ели монах внимательно наблюдал за всеми его действиями. Когда
поляна опустела, монах бросил взгляд на красный диск солнца, еще видимый меж
стволами, поплотнее закутался в свиту и принялся ждать. Если его
предположения верны, то князь должен вот-вот появиться.
Ждать пришлось недолго. Вскоре после ухода Галта, на поляну бесшумно
вымахнул огромный волк с человечьими глазами и белой полоской вокруг шеи -
верные признаки волколака. Князь подбежал к пню и застыл в неподвижности,
глядя на пустую поверхность. Потом поднял морду к небесам и испустил
протяжный вой, более смахивающий на человеческий стон. Брат Евстохий
перекрестился и решительно выступил вперед.
- Нехорошо, княже, - твердо вымолвил он, остановившись у пня и держа
правую руку на нагрудном складном кресте-энкалпионе. - Душу свою губишь,
волхованиям поганским предаваясь в канун святой ночи.
Волколак зарычал, низко опустив морду, глаза его горели угольями,
шерсть на загривке встала дыбом.
- А ежели до наступления сей ночи святой не сможешь ты человечий облик
принять, то так и останешься зверем вековать.
Волколак оскалил клыки и яростно хлестал себя хвостом по бокам.
- И что тогда с Полоцком стольным будет, что станется с малыми его,
коих ты защитить не сможешь от усобиц грядущих?
Рычание волколака перешло в самый низкий регистр, чувствовалось, что
огромных усилий стоит ему не прыгнуть и не вцепиться брату Евстохию в
глотку.
- Однако же, - гнул свое монах, - терпелив Господь наш и нет меры
всепрощению Его. И ты милости Его сподобиться сможешь, невзирая даже на
бесовские свои игрища. Ежели, конечно, не поскупишься на дары щедрые и
обильные; коли поможешь выполнить обет о возведении храма, коий дал я много
лет тому в честь чудесного спасения. Ты, князь, только голову наклони или
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг