- Вот это интересно! - поднялся Таранович. - Разрешите мне...
Они подошли к аппарату. Тунгусов включил репродуктор, чтобы разговор
был слышен всем. Таранович установил диск и снял трубку. Низкий рокот
послышался из репродуктора.
- Помехи? - буркнул Казелин.
- Помех нет на этом диапазоне. Это вызов. Как только придет сигнал
ответа...
- Слушаю, - прозвучало из репродуктора, и рокот стих.
- Товарищ Ныркин?
- Да, я. Кто говорит?
- Это от Тунгусова. Тут комиссия знакомится с установкой. Хорошо
слышно?
- Прекрасно. Очень рад, что вы взялись за это дело. Давно пора!
Потом вызвали Сурикова. Потом вызывал Суриков и говорил с Казелиным.
Федор восхищенно улыбался другу, внимательно следя за происходящим.
Тунгусов взял со стола портфель и, незаметно поманив Ованесяна, вышел с ним
в коридор. Через минуту он вернулся один. Начали рассматривать детали
установки.
Вдруг послышался сигнал вызова. Тунгусов снял трубку, и рупор тотчас
заговорил:
- Алло, дайте Тарановича... Это вы, Таранович? Говорит Ованесян. Я
сейчас в подъезде, выхожу на улицу!..
Послышался визг, и хлопнула тяжелая парадная дверь. В комнату ворвался
через репродуктор шум улицы, отрывки разговоров прохожих, гудки
автомобилей.
- Позвольте, что это значит? - недоуменно пробасил Таранович в
микрофон.
Репродуктор ответил:
- Ничего особенного не значит... Я пошел за папиросами. Я в
Нащокинском переулке. Сейчас выйду на Кропоткинскую. Вам не нужно папирос,
Таранович? Могу захватить...
- Ч-черт возьми! - глаза Тарановича расширились от удивления. - Вы что
же, всю установку с собой несете?!
- Никакой установки, все в портфеле. Постойте... - Из рупора
послышался шепот: - Неудобно, публика на меня смотрит, как на сумасшедшего:
идет, сам с собой разговаривает... Дайте "Дели"... одну...
- Ованесян, возьмите и мне! - крикнул Таранович.
- Дайте две, пожалуйста.
- "Колхиду", мне "Колхиду"! Я этих не курю!
- Чего кричите? И так слышу... Нет, я это не вам, гражданочка, дайте
лучше "Колхиду". Никто вас не морочит, это меня морочат...
В комнате все хохотали.
Оживление усилилось, когда вернулся Ованесян, и стал с подлинным
искусством комика рассказывать о своих приключениях на улице. Казелин
расшевелился и, по-видимому, забыл об уколах, нанесенных ему Тунгусовым.
Федор, улыбаясь, молча приветствовал явную победу друга.
А Тунгусов вдруг почувствовал, что его демонстрация сорвана, утоплена
в обывательском балагане. И он сам виноват: не удержался от соблазна
показать им этот фокус со своим портативным телефоном!.. А они и
ухватились...
- Вот что, - сказал он, стараясь не слишком, правда, успешно быть
корректным. - Сейчас я должен сесть за передатчик, меня ждут в эфире. Наша
беседа кончается. Вы видели установку в действии, надеюсь, убедились, что
ничего вздорного, ничего фантастичного в ней нет. Все расчеты и чертежи вам
переданы. Дальнейшее зависит от вас.
Гости одевались, Таранович гремел, перебивая Ованесяна: - Увидеть
своими глазами - это самое главное. Теперь ваше дело в шляпе, что
называется. Сомнений никаких не может быть. Завтра же я напишу докладную
записку начальнику главка. В общем, можете не беспокоиться, мы сделаем все,
чтобы реализовать ваше предложение...
Выпроводив гостей, Тунгусов вернулся и зло захлопнул за собой дверь.
- Болтуны чертовы, бюрократы...
Широкие брови Федора сошлись на переносице
- Почему? Что ты, Коля! Смотри, как они заинтересовались твоим
радиотелефоном!
- Нет, Федя, это не то. Заинтересовались, как обыватели - фокусом, а
не смыслом, не идеей, ради которой должны были прийти сюда. Восхищались
больше для того, чтобы меня успокоить... Знаю я их, как облупленных.
Чиновники. Технику они не любят, а изобретателей считают чуть ли не врагами
своими... Теперь по их милости в наркомате пойдут веселые анекдоты об этом
моем "чуде". А дело постепенно замрет, вот увидишь.
- Ну, знаешь, ты это брось. Если бы так было со всеми изобретениями,
мы бы не двигались вперед. А мы, смотри, как шагаем! То и дело узнаем, хотя
бы из газет, о новых изобретениях.
- Верно. Народ творит сейчас, как никогда прежде. Но бывают случаи, -
и учти: я знаю это не понаслышке, и не по своим личным делам, а по данным
нашего Всесоюзного общества изобретателей - бывают случаи: талантливые,
умные люди, новаторы, истинные патриоты, занимаются тем, что годами
безуспешно "проталкивают" свои замечательные творения. - Тунгусов умолк,
задумался.
- Но что же это значит?
- Что это значит... - медленно повторил Тунгусов и лицо его неожиданно
просветлело. Он вспомнил, как часто они с Федором и прежде, беседуя,
замечали это удивительное совпадение мыслей. Один подумает, а другой - тут
же скажет то же самое. Вот и теперь... Изобретательские дела волновали
Тунгусова давно, он деятельно помогал продвигать многие из них; как
представитель научно-исследовательского института участвовал в экспертизах,
разоблачал авторов тенденциозных отзывов. Это были отдельные частные дела и
только сейчас, рассказывая Федору о создавшемся положении, он впервые
почувствовал необходимость обобщить эти факты, понять, почему они оказались
возможными в молодой, советской стране, которой, может быть, больше, чем
хлеб, нужен был сейчас быстрый технический взлет.
И Федор спросил: "Что это значит?"
- Новое всегда входит в жизнь с трудом, с трением, - рассуждал
Тунгусов. Это - закон. Но и конкретные причины всегда есть... Много у нас
еще казенщины, бюрократизма, немало осталось и равнодушных людей, вроде
этих... А тут вдобавок в воздухе пахнет войной. Достаточно посмотреть, что
делает фашизм в Европе, чтобы понять это. И враги действуют! Задержать наш
технический рост пока они еще не закончили подготовку к нападению - вот
цель...
Федор нахмурился.
- Что ж, - это логично... Трудно представить себе, чтобы Гитлер не
постарался раскинуть у нас тайную сеть вредителей, диверсантов...
Сигнал радиотелефона перебил его. Тунгусов взял трубку. Послышался
голос Ныркина:
- Комиссия там еще?
- Нет, что вы, ушла!
- Что же с вами, почему вас нет в эфире? Тунгусов поспешно вынул часы
и схватился за голову.
- Черт возьми! Прозевал... Целых пять минут! Сейчас выйду, Ныркин. А
что там, зовут?
- Опять немец ваш цекулит.
- Немец! - Тунгусов бросился к передатчику и включил ток.
- Федя, садись на диван, этот стул скрипит... и молчи. Нужна тишина.
Он вынул тетрадь для записи принятых сообщений, надел наушники и стал
настраиваться.
* * *
Чудные дела творятся в мире!
Вот поднимается над землей ночь. Из глубоких оврагов, из самых густых
лесных чащ и звериных нор, а в городе - из-за решеток подвалов и разных
подземных сооружений выливается мягкая тьма, растет, набухает. Вот уже
заполнила она долины, вздымается дальше, к небу, чтобы поглотить звезды, а
в городе бросается свирепо со всех сторон на дразнящие пятна фонарей и
резкие полосы фар.
Глубокой ночью приходит тишина. Сон обнимает все живое, и кажется, нет
ничего на свете, кроме знакомых вздохов и сонных движений этой беспокойной,
уснувшей жизни.
Но нет, нет никакого покоя...
...Куда только не проникает, за что только не берется, какие только
тайны не раскрывает в мире человек!
Вот вывел на крышу через окно проволоку от небольшого ящичка. Другую
от этого же ящичка припаял к водопроводной трубе. И заструились по этому
пути какие-то шустрые, убегающие токи; в ящичке они вдруг усилились,
преодолевая хитроумные сети тонких проводов... и попались: в поисках выхода
стали биться в чуткие мембраны наушников. Тут выдали они себя,
превратившись в звуки, и человек стал подслушивать их трепетное движение.
Так открылся человеку новый мир, которого никогда не мог бы он ни
ощутить, ни услышать, если бы не догадался о его существовании и не
приспособил себе новые хитроумные уши из металла и черной блестящей
пластмассы. И вот оказалось: нас обступает беспредельный океан,
пронизывающий все на свете, живое и мертвое. Весь он движется и содрогается
непонятными спазмами - то ровного своего дыхания, то каких-то
катастрофических бурь, циклонов и взрывов. Сквозь леса, горы, бетонные
стены домов, сквозь человека, проносятся они, разрезают и секут на части
силовыми линиями своих волн. Ничего этого не видит, не чувствует человек,
но... кто знает, что было бы с ним, да и со всем, что существует вокруг
него, если бы вдруг не стало этого океана, этих электрических бурь, в
которых зародились и прошли всю свою историю люди, растения, камни...
Нет, нет, покоя в мире! И нет предела пытливости человека: вечно ищет,
вечно будет он искать, открывать новые миры, разгадывать новые, обступившие
его бесчисленные тайны.
Немало лет прошло уже с тех пор, как радиолюбитель Тунгусов, соорудив
свою коротковолновую установку, впервые услышал шипение эфира. И каждый раз
потом, надев наушники с мертвыми еще мембранами, он испытывал волнующее
ощущение человека, готового сделать взмах руками, прыжок и взвиться в
воздух, как бывает во сне.
Легкий поворот ручки. И вот мягким, заглушенным щелчком, будто нажали
выпуклое дно картонной коробки, внезапно распахивается окно в эфир и
оживают мембраны телефонных трубок, прижатых к ушам; веселый птичий щебет
разноголосыми трелями и свистами поражает слух. Это стрекочут и поют точки
и тире, посылаемые в пространство бесчисленными коротковолновыми
радиостанциями.
Дальше вращается ручка настройки. За эбонитовой стенкой приемника в
это время медленно скользят одна около другой, даже не соприкасаясь, тонкие
металлические пластинки - и все. Больше ничто не меняется там. Но даже
этого неуловимого на глаз движения пластинок достаточно, чтобы уже
изменилась какая-то электрическая "настроенность" приемника и хлынули в
него на смену первым другие волны, другие станции, другие голоса. Несутся
обрывки парижских фокстротов, врываются картавые баритоны немецких
дикторов, торжественно бьют часы Вестминстерского аббатства... Сухими
тресками и диким шипением иногда налетают шквалы атмосферных разрядов и
электрических бурь. А за всем этим спокойно и величественно дышит, как
океанский прибой, эфир.
Годы упорной работы сделали Тунгусова настоящим виртуозом любительской
связи. Редко кто мог поспорить с ним в скорости приема, в определении
смысла едва слышных сигналов, тонущих в глубоком фединге [Фединг -
периодическое затухание радиоволны.] или в шуме помех. Его уверенный,
ровный речитатив точек-тире хорошо знали многочисленные "омы" - любители
всех континентов. Немало ценных услуг оказал он нашим полярникам и далеким
экспедициям, вылавливая трудные, искаженные обрывки хриплых сигналов в
тресках северных сияний и громах тропических магнитных бурь.
Регулярно через каждые два дня точно в 21.10 по московскому времени,
он выходил в эфир, посылая первые вызовы "CQ" - "Всем!". На международном
языке коротковолновиков-любителей это значит: "Я готов. Кто хочет говорить
со мной?" Потом он сообщал свои позывные и переходил на прием. Осторожно и
плавно меняя настройку, прослушивал весь диапазон коротких волн, отведенный
любителям международными конвенциями. Ему отвечали. Он выбирал собеседника
и снова включал передатчик. Так завязывались в эфире знакомства,
назначались "свидания", налаживались короткие и продолжительные регулярные
связи, ставились рекорды "DX" - сверхдальних связей. Каждое новое
знакомство заканчивалось просьбой: "Pse QSL". Это означает: "Пришлите,
пожалуйста, вашу карточку, подтверждающую прием". И вот вся стена около его
установки покрылась этими своеобразными "квитанциями" - красочными
свидетельствами "деиксов" - присланными по почте из Чили, Уругвая, Либерии,
Марокко, Гаити, с Филиппин, Гебридов, Новой Зеландии и других далеких
закоулков земного шара. На них были изображены пальмы, сфинксы, пирамиды,
собачки с наушниками, иногда фото самих любителей. А те получали от
Тунгусова, - "имя" которого на радиожаргоне обозначало не столько человека,
сколько географическую точку Москвы, - советские "OSL" - карточки с
изображением мавзолея Ленина.
Международными правилами запрещены "частные" разговоры между
любителями. Можно говорить только о коротковолновой технике, о слышимости,
о конструкции установки, ее деталях и т. д. И во всех капиталистических
странах существуют специальные полицейские радиослужбы, следящие за
порядком в любительском эфире. Но как удержаться от лишних слов, как не
намекнуть "о жизни", когда говоришь с советским "омом" - любителем!
В последние недели был особенно настойчив какой-то немец, судя по
всему - тоже опытный коротковолновик. Он экспериментировал с новой антенной
собственной конструкции и очень корректно, без всяких "лишних" слов, просил
поддерживать регулярную связь до конца опытов. Все это было бы вполне
нормально, если бы Тунгусов тонким чутьем "старого волка" эфира не заметил
с самого начала некоторых странных особенностей. Немец избегал давать свои
позывные. Вначале он вынужден был их все же сообщать, но делал это не по
принятой форме, только один раз, как-то мельком. Потом, когда он заметил,
что Тунгусов уже узнает его "цеку" по "почерку", по манере работы на ключе,
он и вовсе устранил позывные, начиная новый разговор так, как будто он
продолжает только что прерванный. Тунгусов понял, что его партнер -
"unlis" - нелегальщик.
Догадка эта подтверждалась еще одним наблюдением: по меняющемуся
иногда тону сигналов, по нерегулярности работы немца Тунгусов увидел, что
тот пользуется разными передатчиками и что, по всей вероятности,
эксперименты с антенной выдуманы.
Что все это значило?
Он решил ждать и наблюдать, продолжая поддерживать связь и аккуратно
соблюдая "эфирные традиции".
Последний разговор еще более заинтриговал его. Немец передал: "Я рад,
что вы хорошо поняли смысл моей работы с антенной. Следующий раз сообщу
новую схему. Она представляет интерес для вас".
Слово "антенна" было передано как-то игриво, нарочито неровно. Немец
явно давал понять, что оно в кавычках, значит, это маскировка, которая
должна быть ясна Тунгусову. Последняя фраза, наоборот, отличалась
подчеркнутой твердостью, значительностью точек и тире. Очевидно, дело было
серьезное. Николай ответил: "Rok!" - Все понял. Жду".
И он с интересом ждал обещанного сообщения. Вот почему так поспешно
бросился он к аппарату, когда предупрежденный им Ныркин сообщил, что немец
"цекулит", то есть повторяет вызов "CQ".
Плавно повернув диск настройки, он быстро нашел в беспорядочном щебете
эфира знакомые, слегка замедленные к концу сигналы, и ответил на вызов.
Немец передал:
"nwQSK 20 mins"
Это означало:
"Теперь прекратите связь. Я вас вызову через двадцать минут".
Тунгусов с досадой закусил губу, выключил ток и сбросил наушники.
Слово "теперь" говорило о том, что его опоздание послужило причиной
каких-то затруднений у немца. Ему стало стыдно: впервые за эти годы он
допустил такую неточность в любительской работе!
- Ну, давай опять говорить, - сказал он, - у меня двадцать минут,
потом снова сяду за передатчик. Теперь ты о себе расскажи...
- Нет, постой, постой, Николай! Обо мне потом. У тебя, я вижу, жизнь
интереснее. Но смотрю я на все это твое барахло и ничего не понимаю. Чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг