недостатка ума, этот вопрос решен для меня окончательно. Так что давай не
дури, достань и положь, предъяви мне хотя бы Суворова, надо же нам еще
разок наведаться в гости за Альпы. А певчими птицами, Аннушка, на том
свете, в раю наслаждаться положено. Если, конечно, терем просторный мне с
тобой архангелы в яблоневом саду приготовили.
Ординарец неожиданно выскочил из жаркой постели, в чем мать родила,
выхватил из под стеганого одеяла голую пулеметчицу, притянул к себе железной
хваткой и стал, как угорелый, кружиться с ней по тесной комнатенке.
- Так люблю тебя, что когда-нибудь возьму и раздавлю насмерть. И сам
радостно погибну вместе с тобой.
- Вот этого я больше всего и боюсь, Петенька, - гортанным голосом
сказала Анка и мягко выпросталась из его звериных объятий.
От страха ли оказаться раздавленной или от внезапной воздушной
свежести, все литое под мрамор, матовое тело красавицы покрылось мелкой
гусиной кожицей. На роскошных сосках эта тревожная пупырчатость проявилась
особенно явственно. И Петька, не удержавшись, потянулся к ним с ласковым
поцелуем. Но Аннушка, словно испуганная лань, юркнула в еще горячую постель
и укрылась одеялом до подбородка.
В короткой душевной схватке между служебными обязанностями и ленивым
влечением пресыщенной плоти, верх одержало военное правило, по которому -
первым делом пулеметы, а кое-что обождет на потом. И ординарец тактично
переключился на деловой, озадаченный тон.
- Принеси, Аннушка, мои штанишки с веревки, на ветру должно быть
просохли. Пуговиц каких-то пришей, надо же будет в Разлив добираться.
Приведешь в порядок портки, схожу к кашевару на кухню, заберу у Арсения
командирский гостинец. Перекусим маленько и пора разбегаться, еще не со
всеми делами управился. Чапай на вечер ужин с высокими гостями назначил, по
всему вижу, встреча предстоит не простая, готовится больно ответственно,
может даже Фрунзе заявится. Тебя велел пригласить, за столом поухаживать.
Так что смотри не опаздывай, заодно доставишь харчи от Арсения. Задницей не
шибко при чужих людях выкручивай, я ведь добрый и тихий до времени.
Анка, предварительно заставив ординарца отвернуться и не
подсматривать, быстро прибрала себя в домотканое женское платье. Так же
быстро и ловко привела в порядок постель, и нарочито картинно завораживая
не слабым лафетом вышла из комнаты, прикрыв за собой скрипучую дверь.
У Петьки в расположении с самого утра наметилось одно деликатное
дельце. Ему необходимо было, во что бы то ни стало, сегодня же, повидаться
с Кашкетовым кумом Гаврилкой, который нес службу в конюшне четвертой сотни
и который единственный знал о вчерашней вылазке за линию фронта. У Гаврилки
он брал на дорогу строевого коня и белогвардейское обмундирование, добытое
в недавнем бою и надежно припрятанное на сеновале. В том, что Чапаю стало
известно о ночной вылазке в тыл к белякам, виноват, в первую очередь, был
конюх Гаврилка и оставлять подставу без наказания, Петька, разумеется, не
мог. Такие подарки не входили в кодекс его суровых, бескомпромиссных по
военному времени правил.
Конюшни четвертой сотни квартировались в старинных купеческих лабазах,
разметанных по базарной площади уездного города Лбищева, в аккурат напротив
обшарпанного кафедрального собора. В добрые благословенные времена на
площадь съезжались знаменитые рыбные ярмарки. Купцы возами перли на продажу
пудовых мороженых судаков и жерехов. Торговали всеми сортами вяленной и
копченой рыбы. На святках подвозили дорогой красный улов, добытый зимним
багрением, конечно, уже после того, как Яицкие казаки полностью завершали
поставки к царскому дворовому столу. Торговали празднично, бойко,
вперемешку с кулачными боями, пьяными плясками и крестными ходами, под
перезвон соборных колоколов. Ныне только забитые накрест перекошенные
церковные врата, да осиротевшие купеческие строения уныло и безмолвно
горевали о прошлом. Лабазы попеременно, с разным успехом, грабили то белые,
то красные, а то обыкновенные любители пограбить, без всяких политических
окрасов. Грабили до тех пор, пока не остались абсолютно опустошенными на
удивление крепкой кладки кирпичные стены и прочная железная кровля. Вот по
этим заброшенным строениям и были, собственно говоря, размещены боевые кони
четвертой, не знавшей поражения сотни.
Петька размашистым, все сметающим на своем пути, ходом пересек
базарную площадь, через которую, припадая на заднюю лапу, тащила бессильно
свисающий хвост, какая-то издыхающая от старости дворняга. Он миновал
караульного у крайней конюшни, даже не ответив ему на приветствие, и
отворил пинком сапога плохо прикрытую дощатую дверь. Ординарца обдало
запахом конского навоза и свежего сена. В этой настороженной, изредка
нарушаемой резкими пофыркиваниями тишине, текла неспешная лошадиная жизнь.
Гаврилка без гимнастерки, в подпоясанных веревкой штанах, беспечно
беседуя наедине сам с собой, замешивал на проходе в деревянном корыте битый
овес с пареной репой. Излюбленное, между прочим, для молодых стригунков
угощение. Он даже ни оглянуться, ни испугаться по-человечески не успел, как
получил пушечный удар из-под Петькиного кулака-катапульты. Перелетев
полконюшни без парашюта, Гаврилка крепко саданулся башкой о кирпичный
пристенок и шмякнулся в теплую навозную жижу. С кровью выплюнув пару
досрочно отслуживших зубов, про запас затоваренный конюх уныло размазал
кровавые сопли от самого локтя до костяшек запястья и, запинаясь,
пролепетал.
- Я же ему по-братски, почти как себе доверял, а еще кум называется.
Чтобы он околел, до срока, подлюка.
- Вот и я тебя по-братски уважил, - брезгливо констатировал
ординарец. - Попадешься еще хоть раз на глаза, остальные зубы до нуля
подсчитаю. Буду бить, пока рога на макушке не вырастут, а потом добавлю за
то, что долго росли. И запомни, нынче же ночью перенесешь трофейное
обмундирование в штабную конюшню, там хорошенько закопаешь на сеновале. Не
забудь при встрече передать Кашкету мой большевистский привет, он у меня
теперь на очереди следующий, по льготным тарифам обслужится. Можете даже
посостязаться, чемпионат среди потерпевших устроить, у кого зубы крепче
окажутся.
Петька Чаплыгин круто развернулся на одном каблуке, выматерился,
сплюнул в сердцах и, не оглядываясь на утирающегося кровавыми соплями
конюха, победоносно направился к выходу. Уже у самых настежь раскрытых
дверей, во время вспомнил, что ночью, спускаясь в глубокий овраг по мокрой
траве, притомившийся конь заломил неловко копыто и начал заметно
прихрамывать. Ординарец тот час же вернулся, внимательно осмотрелся по
стойлам и нашел опечаленного болью коня. Тот стоял с приподнятой задней
ногой, с заметно припухшим, подрагивающим нижним суставом. Глаза животного
болезненно слезились и выражали покорность судьбе.
- Быстро двигай сюда, скотина, - громко позвал Гаврилку ординарец, -
веревку неси.
А сам принялся гладить по холке страдающее животное с вызывающим
уважение неподдельным участием, как будто и в самом деле готов разделить,
принять на себя часть его боли. Сострадание переживалось настолько
сердечно, что у Петьки ощутимо заныло в нижнем над стопою суставе, как
будто это и он, вместе с конем, подвернул по темному ногу.
- Я же дважды предупреждал, что конь подвернулся, разве трудно было
замотать ему ногу. И кто тебя предателя только на свет народил? - Уже без
всякой злобы, просто ради правды сказанул Петруха.
Конюх рысью метнулся по деннику, снял со стены веревочный жгут и,
подбежав к стойлу, начал хлопотливо рассматривать поврежденную ногу. После
чего тщательно размял со всех сторон, разгладил твердыми пальцами опухший
сустав. По вздрагиванию сильного крупа можно было догадаться, что коню
очень больно, но он терпеливо доверился помогающим людям. Наконец,
Гаврилка, не отрываясь от поврежденной ноги, по деловому спросил:
- Ты будешь перематывать или я? Наверное, у меня это лучше получится.
- Перематывай ты, а я коня пригорну, ему же не сладко придется при
этом.
Петька с материнской нежностью прильнул теплой щекой к влажной морде
коня и начал по-детски шептать ему на ухо приятные лошадиные радости,
которые наступят после небольшого терпения. Гаврилка, как заправский
коновал, подлез под брюхо животного, без страха, профессиональными
движениями принялся врачевать поврежденное место. Плотным рядком от самого
копыта уложил веревочный жгут и затянул концы в цыганский узел.
Только после завершения всей операции, хворый конь высвободил из
Петькиных объятий взопревшую голову, повернул ее и уставился налитым кровью
глазом на веревочный жгут. Несколько раз попробовал опереться копытом об
пол, обнаружил некоторое улучшение и в знак благодарности закивал головой.
- Как думаешь, выдюжит конь? - негромко поинтересовался ординарец.
- Выдюжит, еще здоровее окажется, - с уверенностью ответил сведущий
конюх. - Надавлю капустного сока и буду все время подмачивать жгут, через
пару дней, как рукой поснимает. Можно сразу седлать и в парадный строй
выводить.
Петька достал из кармана серебряный полтинник, вертанул его щелчком
большого пальца правой руки, подхватил на лету и сунул Гаврилке с наказом.
- Вот возьми, купишь несколько ведер овса с отрубями, покорми
хорошенько коня, негоже оставлять в беде боевого товарища. А за зубы никого
не вини, сам заработал, может до свадьбы новые, еще лучшие вырастут, да ума
хоть немного прибавится.
И уже со спокойной, заметно облегченной душой, ординарец покинул
конюшню. Теперь все военные действия на сегодняшний день были благополучно
завершены, но оставалась еще одна, довольно непростая оказия, не терпящая
уже никаких отлагательств. Надо было непременно появиться у Алексея
Игнатьевича, знатного кузнеца и уважаемого по всему казачьему Уралу
человека. Дважды приходили от кузнеца посыльные, передавали просьбу о
встрече. Петька прекрасно догадывался для чего и кому нужна эта встреча и
даже не сомневался о чем пойдет на ней речь. Поэтому, положа руку на
сердце, отправился на разговор не в самых розовых ожиданиях.
Здесь самое время, для полной ясности, выдать читателю справку,
относительно некоторых особенностей удивительного нрава обитателей
легендарной Чапаевской дивизии. Практически все представители личного
состава, от младых ногтей, пребывали под магическим воздействием
сакраментального слова "халява". Любовь к дармовщине, иногда в забавной, а
часто и откровенно придурашливой форме, закладывалась в сознание людей с
самых юных лет. Не только прекраснодушные народные сказки изобиловали и
услаждали душу бесконечными "вдруг откуда не возьмись" или "по щучьему
велению", но и самые сокровенные, религиозные исповедальные установки были
прицельно ориентированы на обретение небесной шары. У каждого православного
священника, облаченного в длиннополую черную ризу, с рукавами напоминающими
матросские клеша, всегда имелся в кармане чудодейственный молитвослов,
убористо испещренный магическими текстами, способными устаканить любой,
самый непредсказуемый казус в человеческой жизни. Эти магические тексты,
гарантирующие небесное заступничество, вычитывались страждущим иногда за не
большую, но порой и за вполне ощутимую мзду.
Захотел, предположим, человек заняться обыкновенной торговлей. Ему в
первую очередь следовало обратиться к главному распорядителю воли Божьей, к
славному подвижнику благочестия протоиерею Науму. Тот с видом циркового
факира извлекал из штанов карманный молитвослов, находил там в рубрике
"торговля" священные заветы, исторгнутые из уст Иоанна Сочавского, и
великомученик тут же принимался за дело, то есть начинал наводить в
торговле порядок. После чего и дураку было понятно, барыши просто сами
перлись гоняться за приплатившим Науму клиентом. Заступничество
великомученика естественным образом напрямую зависело от размеров подаяния
и готовности отзываться на нужды Наума. Иной раз складывалось впечатление,
что Иоанн Сочавский возглавлял в небесной канцелярии министерство торговли,
вкупе, конечно, с главным налоговым ведомством.
Или вот вам еще одна, знакомая каждому хлеборобу житейская ситуация.
Предположим, у кого-то в хозяйстве прихворнула кобыла. Такая беда случается
сплошь и рядом. Что может приключиться на крестьянском подворье более
досадное, нежели потеря конской тягловой силы? И опять таки, ничего нет
вернее, как с полтиной в зубах притащиться к протоирею Науму, то бишь, к
распорядителю небесной благодати, чтобы он распалил кадильце и справил
молебен, взявшим над домашними животными силу Флору и Лавру. Хворая кобыла
еще до завершения требы начинала грызть в нетерпении оглобли и напяливать
на себя рабочую упряжь. Необъятный список молитвенных услуг благочинного, с
готовностью откликался на любой ваш каприз, в соответствии с утвержденным
на последнем Вселенском соборе самым божественным прейскурантом. Многие в
Чапаевской дивизии не без основания полагали, что Иисус Христос в Нагорной
проповеди только и говорил, что о процветании торговли, да о благоденствии
хворых кобыл.
Случались, конечно, иногда и проколы, может быть и довольно досадные.
Так однажды, не ведавший устали благочинный намолил молодой казачке, чтобы
ее доблестный мужинек в самое ближайшее время дослужился с двумя Георгиями
до почетного звания есаула. Поп поимел за эту недешевую услугу полновесный
царский червонец. Не прошло и недели, как с фронта пришла печальная весть,
о потери несостоявшимся есаулом левого глаза и правой ноги. Рассвирепевшая
казачка отловила вечерком на церковном подворье неустанного молитвенника и
принялась обхаживать его огрызком оглобли, ритмично приговаривая, - это
тебе за Георгиевские кресты, а это тебе за есаула.
Когда Фурманов в самый разгар революции с восторгом обрадовал, что
большевики твердо решили бесплатно раздавать крестьянам землицу, многие
восприняли эту новость, как давно ожидаемую и приятную во всех отношениях
справедливость, хорошо усвоенную с детства по любимому правилу "вдруг
откуда не возьмись". У отца Наума с утра до ночи не переставал закрываться
молитвослов на странице с обращением к священномученику Харлампию, который
имел великую силу над плодородием целинных и пахотных земель. Свой
собственный урожай благочинный собирал немедленно и, в перерывах между
молитвами, аккуратненько складировал в глиняную макитру, пришпандоренную в
углу за большим домашним киотом.
Самые завзятые любители дармовщины наперегонки поскакали в поля и
начали отмерять себе сажеными аршинами бесплатную землю, а когда чуть-чуть
охолонули, с удивлением обнаружили, что среди захватчиков шары почему-то
оказалась одна только голытьба. Кое-кто прискакал практически без порток, с
готовностью начинать счастливую жизнь от самого первого бездельника,
праотца нашего Адама. Голодранцы поликовали, побаламутили на родючих
черноземных полях, но очень скоро выяснилось, что жрать сильно хочется.
Земля на вкус оказалась отнюдь несъедобной, а гнуть коромыслом спину и
преодолевать расстояние от непаханого клина до поджаристой каравайной
корочки ни умения, ни горячего желания нет.
Дмитрий Андреевич усадил всех возбужденных обладателей дармового клина
в тесный кружочек у чадящего костерка и прочитал натощак большую главу из
"Капитала". Читал с выражением, как военную присягу, но желаемого чуда
насыщения революционных крестьян пятью неиссякаемыми хлебами не произошло.
Голодные мужики с тоской помянули благословенную щедрость Евангельской
притчи и в сердцах подвергли сомнению могущество пролетарских вождей.
С каким выражением ни читал комиссар страницы из "Капитала", как ни
изголялся благочинный отец Наум, размахивая чудодейственным молитвословом,
в дивизии оставались упрямцы, которые привыкли уповать лишь на собственный
труд и житейскую добропорядочность. Им незачем было метаться наперегонки по
полям, отмерять десятины бесплатной землицы. Они продолжали упорно
трудиться в своих крепких крестьянских хозяйствах, попивая по вечерам
дружными семьями малиновый с баранками чай. Это обстоятельство больше всего
раздражало и нервировало пламенных революционеров. Фурманов давно уже
сообразил, что от прискакавших в поля голодранцев толку не будет и дивизию,
скорее всего, накроет всамделишный голод. А вот если подпутать бесплатной
землицей зажиточных мужиков, пригрузить их неслыханной милостью от
большевиков, у власти появится законное право потрошить по осени чужие
закрома, по-революционному распоряжаться обильными зерновыми запасами.
Третьего дня, затянув покрепче портупеями кожаную куртку, Фурманов
обошел с вооруженным нарядом зажиточные подворья и радостно объявил их
хозяевам, что советская власть от великих щедрот и от избытка любви к
хлеборобам приняла решение одарить мужиков бесплатной землицей. По
окончанию речи, стоящий за плетнем духовой оркестр, в лице трех напрягающих
небритые щеки музыкантов, заиграл триумфальный "Тушь". Смышленые зажиточные
мужики с почтением выслушивали благую весть, но не проявляли ожидаемого
энтузиазма, не бежали наперегонки в поля межеваться. Тогда Дмитрий
Андреевич обошел по второму кругу крепких хлеборобов, предварительно
увеличив вооруженный наряд, и добавив в оркестр улиточную волторну, плюс
корнет "ля пистон", и уже очень строго обрадовал, - если они добром не
примут в подарок от советской власти бесплатную землю, будут иметь дело с
"чрезвычайкой". Никто еще толком не понимал, что обозначает новое слово
"чрезвычайка", но было в самом его произношении, что-то подозрительно
знакомое, нестерпимо созвучное строчащему пулемету.
В светлой горнице зажиточного кузнеца Алексея Игнатьевича, за
раздольным, как деревенский майдан, сосновым столом, сидел десяток
потомственных хлеборобов, веками возделывающих родючую приуральскую землю.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг