ДМИТРИЙ ДЕ-СПИЛЛЕР
Светящаяся паутинa
"Бутылкой Клейна" математики называют одностороннюю замкнутую
поверхность, модель которой можно получить, если в обыкновенной бутылке
проделать отверстие и заклеить его края горлышком бутылки, но не снаружи, а
изнутри, проткнув бутылку ее собственным горлышком.
"Бутылка Клейна" является героиней очень странных происшествий,
свидетелем которых я стал в восьмилетнем возрасте. Подчинившись мнению
отца, я много лет видел в них плоды своей детской фантазии. Однако,
познакомившись недавно с крайне любопытным предположением о возможности
существования нейтронных молекул, я вновь проникся доверием к моим давним
воспоминаниям. Излагая их, я должен буду коснуться неожиданного
романтического вторжения одной немолодой девицы - Киры Евдокимовны
Дроздовой - в причудливую жизнь старинного друга нашей семьи, ныне
покойного Валентина Марсовича Троицына. История эта расстроила намечавшийся
брачный союз между Кирой Евдокимовной и Валентином Марсовичем. Произошла
она в О-ве - маленьком городке, состоящем в основном из одноэтажных домов с
палисадниками.
Прожив холостяком далеко за полвека, Валентин Марсович, по-моему,
никогда и не помышлял о победах на поле женской добродетели. Я думаю, что
он был немало озадачен, когда однажды узнал, что его пылко любят. Случилось
это в марте 193... года.
В то время Валентин Марсович работал в О-вском райторге.
Учреждение это располагалось тогда в правом крыле деревянного зеленого
дома на Подлесной улице. Оно занимало две комнаты в конце коридора. Меньшая
из них была треугольной формы. В ней помещался стол Валентина Марсовича,
для других же столов там недоставало места. В соседней комнате трудились
остальные, служившие в райторге. Среди них была и Кира Евдокимовна
Дроздова.
Насколько мне известно, первую страницу ее кратковременного, но
неспокойного романа с Валентином Марсовичем открыли мыши. Впоследствии она
говорила, что мышей было четверо.
Они умудрились забраться к ней в письменный стол. Открыв ящик стола,
она увидела в нем маленькие, неистово мечущиеся серые комочки.
Мышей Кира Евдокимовна всегда отчаянно боялась. Понятно поэтому, что,
когда одна из них вдруг прыгнула ей на грудь, она совершенно потерялась. В
каком-то трансе вбежала она в соседнюю комнату, обняла Валентина Марсовича
и почти лишилась чувств в его объятиях.
Отложив в сторону трубку с дымящейся махоркой, Валентин Марсович
свободной рукой достал платок и протер очки, а затем стал обмахивать этим
платком трепещущую Киру Евдокимовну, которая вскоре совершенно
опамятовалась. Широко открыв свои круглые кукольные глаза, она принялась
бесконечно извиняться, причем ее птичье, довольно хорошо сохранившееся лицо
алело как маков цвет.
Успокаивая Киру Евдокимовну, Валентин Марсович сказал, что очень
многие не выносят мышей или других тварей, а сам он, например, терпеть не
может крыс. Для их истребления он даже поставил у себя на чердаке капкан.
Или вот его коза.
Она страшно боится гусениц походного шелкопряда и при виде их всегда
как-то стр-анно блеет, хотя они довольно красивы.
Замечание о козе Кира Евдокимовна почему-то приняла на свой счет и
совершенно несправедливо обвинила Валентина Марсовича в язвительности.
Однако она тут же прибавила, что прощает его и., даже, чтобы доказать, что
она "все-таки чем-то отличается от козы", с удовольствием придет сегодня к
Валентину Марсовичу в гости "посмотреть на этих красивеньких гусениц".
В ответ Валентин Марсович очень галантно поклонился и сказал: -
Милости прошу.
Вечером того же дня Кира Евдокимовна побывала в гостях у Валентина
Марсовича, а через неделю переселилась к нему вместе со своими двумя
неразличимо похожими котами и доставшимся ей по наследству черно-белым
аккордеоном.
Хотя Кира Евдокимовна и назвала гусениц походного шелкопряда
"красивенькими", в глубине души она чувствовала к ним отвращение. А дом
Валентина Марсовича ими так и кишел.
Картонные коробки с гусеницами стояли во всех трех комнатах этого дома
и даже в кухне.
Первым благоучреждением Киры Евдокимовны было выставление гусениц из
кухни. Затем она выдворила их из той комнаты, в которой находилось большое,
величиной с бочку, сооружение из луженой жести в форме "бутылки Клейна".
'"Бутылка Клейна" вместе с оплетающими ее проводами и двумя
автомобильными аккумуляторами была вынесена в соседнюю комнату, причем
довольно неосторожно, и несколько при переноске повредилась. Расстроенный
этим Валентин Марсоч так помрачнел, что Кира Евдокимовна даже немного
поругала его в тот день за угрюмость.
Неделю спустя, в субботу, Валентин Марсович явился к нам в гости. Он
пришел один. Кира Евдокимовна в тот вечер пела ъ хоре в Доме народного
творчества.
Кряхтя и бурча, Валентин Марсович долго снимал в передней калоши и
пальто. Затем вместе с моим отцом он прошел в ; комнату, остановился,
сгорбившись, у печки и тут же закурил, Он всегда так делал. Курение махорки
было величайшей усладой для Валентина Марсовича. Он курил махорку со
своего - собственного огорода. Он набивал ею вишневую изжеванную трубку,
дедовским "кресалом" высекал огонь из затупившегося кремня и, посасывая
трубку, добивался после долгих усилий такого удушливо неприятного дыма, что
во время его визитов наша квартира пропитывалась дымом на несколько дней.
Но надо было терпеть это. Валентин Марсович мог отказаться от каких
угодно благ, только не от махорки. Он любил ее ради вкуса и аромата. Она
обжигала ему губы, и он, потягивая трубку, постоянно сплевывал так сердито,
как будто у него во рту была величайшая мерзость. Любил он махорку, как
свое детство, как дым, сквозь который он видел прожитые г дни.
Одним из самых ранних его воспоминаний была елка в доме знаменитой
артистки Д-вой, знакомой с его родителями. Когдато давным-давно они, взяв
его с собой, съездили к ней погостить. Валентин Марсович любил рассказывать
об этой елке.
Любил он также воскрешать в своих речах дни, когда он учился в
университете. С удовольствием вспоминал он о студенческих проказах и
однажды спел нам не очень благопристойную студенческую песню. Валентин
Марсович, однако, не кончил университета, поскольку по своеволию характера
был в молодости очень непоседливым. Он переменил множество профессий,
Странствуя по свету, и теперь немало картин являлось ему сквозь дым его
трубки. Были среди них и горестные.
Туман, морось. Над размяклой могилой стоят мой отец, тетя Зоя, сестра
Валентина Марсовича и дочь ее - студентка, приехавшие из Киева, моя
племянница и я сам, а напротив - Валентин Марсович с широко раскрытыми
красноватыми веками. В могиле, в гробу покоится тело его матери - Анны
Васильевны Троицыной.
Картина эта запечатлелась и в моей памяти.
Анну Васильевну я до сих пор хорошо помню, хотя, когда она умерла, мне
было всего шесть лет. Сморщенная, согбенная, в огромном платке. Она вечно
укоряла Валентина за невнимание к хозяйству. Умерла она внезапно; ночью во
время сна. После ее смерти Валентин Марсович долго повторял, что, хотя умом
он и понимает, что матери уже нет, но, как ни старается, не может поверить
в это сердцем. Чтобы рассеяться он стал усердно заниматься
изобретательством, к чему всегда был склонен.
Его изобретения большей частью имели уклон к сельскому хозяйству.
Например, однажды он написал несколько писем довольно значительным лицам о
том, что, по его мнению, выгодно насаждать леса из конского каштана и
перерабатывать каштаны на крахмал. Другой раз, не знаю, в шутку или
всерьез, он уведомил двух ответственных хозяйственников, что можно бо
роться с сусликами с помощью радио.
"Суслики животные нежные, - писал им Валентин Марсович. - Суслики
боятся шума. Если поместить на ста гектарах сельскохозяйственных угодий по
одной радиоточке, то суслики этого не вынесут. Они погибнут от нервного
истощения". (Замечу, что шума совершенно не выносил прежде всего сам
Валентин Марсович.) Наиболее остроумным изобретением Валентина Марсовича
был, пожалуй, оригинальный способ изготовления шелковых тканей, любопытный
тем, что он основывался на плетении шелка самими шелкопрядами.
Замыслу Валентина Марсовича как нельзя лучше соответствовал походный
сосновый шелкопряд. Гусеницы этого шелкопряда передвигаются большими
группами гуськом. При этом они протягивают ленту из шелковых нитей.
Передняя гусеница выпускает нить и прикрепляет ее к грунту. Вторая гусеница
идет по этой нити и удваивает ее своей собственной нитью.
Третья - утраивает и т. д. Когда ряд проходит, за ним остается узкая
шелковая лента, служащая гусеницам в их путешествиях нитью Ариадны.
Благодаря ей они редко расползаются, двигаясь почти всегда строго
однорядно.
Учтя приверженность этих гусениц сомкнутому строю, Валентин Марсович
решил заставить их наматывать свои ленты на такую поверхность, которую они
могли бы одеть в чехол из шелковой ткани. В качестве подходящей поверхности
он выбрал "бутылку Клейна" с дырочками возле линии ее самопересечения и со
многими щелями. Именно односторонность "бутылки Клейна" создавала
возможность сплетения выпускаемых гусеницами нитей в сетчатую связь.
Из тонкой жести Валентин Марсович изготовил разъемное подобие "бутылки
Клейна" и электрическими проводами на сургучной подложке оградил на нем
запутанные ходы для гусениц. (Провода служили для того, чтобы легкими
ударами электричества пресекать попытки гусениц ползти не туда, куда
нужно.) К сожалению, хотя после двухдневного ползания по "бутылке Клейна"
гусеницы действительно изготовляли шелковую ткань, но она получалась
неоднородной: местами плотной, а местами ажурной.
Стараясь улучшить ткань, Валентин Марсович то так, то эдак
перекладывал на своей жестяной "бутылке Клейна" дорожки для гусениц, но без
ощутимого успеха. Теперь же, когда Кира Евдокимовна погнула "бутылку
Клейна", пронося ее сквозь дверь, ткань стала получаться безобразной, и
Валентин Марсович приуныл. В тот субботний вечер он выглядел усталым.
Он печально молчал, пока не выкурил три трубки, а потом огорошил меня,
отца и тетю Зою неожиданным заявлением:
- Так что бросаю я теперь курить.
Все, что угодно, ожидали мы услышать от него, только не это. В нашем
представлении он был неотделим от махорки.
- Вы шутите, Валентин Марсович! - воскликнул мой отец.
- Нисколько. Кира Евдокимовна говорит, что, если я не брошу курить,
она заболеет. У нее слабые легкие.
- Скажите откровенно, Валентин Марсович, вы довольны своим новым
положением или нет? - улыбаясь, спросила тетя Зоя.
- Да как сказать. Мда... Вдобавок ко всему коты мне третью ночь спать
не дают. У меня ведь крыша очень тонкая, - ответил Валентин Марсович и,
прихлебывая чай, рассказал нам, что, когда в первый раз, спросонок, услышал
отчаянные вопли любовного мяуканья котов, он почему-то вообразил, что на
его крыльце лежит "тайный плод любви несчастной". Полуодетый, он выскочил
во двор и, светя себе фонарем, принялся искать младенца. Однако
возобновившиеся стенания на крыше вывели его из заблуждения.
- Я так и не заснул в ту ночь, - говорил Валентин Марсович, - какие-то
чересчур уж голосистые у Киры Евдокимовны коты.
- Но, может быть, вашему сну мешали не одни лишь коты, - лукаво
осведомилась тетя Зоя.
- О нет, что вы... - начал было Валентин Марсович, но вдруг умолк,
напряженно прислушиваясь. На его лице изобразилось страдание. Наши соседи
завели патефон, и сквозь открытое окно в комнату вкрались популярные в то
время звуки: "О любви не говори, о ней все сказано".
- Валентин Марсович, почему вы сморщились? Вам не нравится эта
песня? - спросила тетя Зоя, слегка удивившись.
-Нет, почему же? Просто я ее слишком часто слышу, - сказал Валентин
Марсович со вздохом и стал откланиваться, по своему обычаю тылом толкая при
этом дверь. Отворив таким образом дверь, он, пятясь, вышел в коридор,
покряхтел там немного, надевая калоши, и ушел.
Среди множества оригинальных афоризмов, порожденных остроумной
наблюдательностью Валентина Марсовича, имеется следующий: "На свете нет
ничего неправдоподобнее истины".
В справедливости этого суждения я убеждался много раз, когда мне
казалось невероятным нечто, противоречащее моим ошибочным представлениям.
Но никогда, ни до, ни после, не случалось мне наблюдать ничего
неправдоподобнее тех эфемер, ных, летучих картин, увиденных мною в день,
когда Кира Ев кимовна и Валентин Марсович друг с другом рассорились.
В тот день, возвращаясь домой после школы, я, по своемул обыкновению,
заглянул к Валентину Марсовичу в сад и застал его за сооружением навеса над
глиняной ямой, вырытой между сиреневых кустов.
Эта яма была начатком нового погреба, к постройке которого Валентин
Марсович приступил еще в том году, когда провалился старый погреб. Он,
однако, все не удосуживался его доделать, но, чтобы было где хранить
съестные припасы, вырыл в глиняной яме глубокую нору. Когда я увидел ее в
прозоре между зеленеющими сиреневыми кустами, она показалась мне ужасно
таинственной.
- Здравствуйте, Валентин Марсович! Можно к вам? - крикнул я, подходя к
глиняной яме, и услышал в ответ: - Проходи, сделай милость.
Я прошел под навес и сел на бревно подле Валентина Марсовича. Мне
показалось, что он чем-то озабочен. Минуты две он молча заострял жердь,
потом вогнал ее в землю и раздумчиво сказал:
- Это хорошо, что ты пришел. С твоей помощью, пожалуй, удастся кое-что
устроить.
- А чего вам нужно, Валентин Марсович? - спросил я, поплевав на
найденный на земле кусок стекла и разводя по нему пальцем замысловатые
арабески.
- Мне нужно по секрету от Киры Евдокимовны убрать куда-нибудь убитого
кота, - отвечал Валентин Марсович, приглушив голос.
- А где убитый кот? - спросил я шепотом.
- На чердаке под фанерой. У меня там стоит капкан для крыс. Уже два
месяца стоит, и ни одна крыса в него не попала. А сегодня утром полез я на
чердак, смотрю, а в капкане задушенный, кот Киры Евдокимовны. Я его вытащил
из капкана и хотел потихоньку унести, а тут Кира Евдокимовна вздумала
ставить на чердаке какие-то банки. Еле успел я засунуть кота под фанеру.
Она его каждую минуту там может найти. Впрочем, как ты слышишь, сейчас Кира
Евдокимовна внизу.
Я прислушался. В доме аккордеон наигрывал "О любви не говори, о ней
все сказано".
- Знаешь что, - продолжал Валентин Марсович, сощурившись, - ты
покрутись здесь. Если мы с Кирой Евдокимовной выйдем в сад, ты унеси
тихонько куда-нибудь кота.
- Я его на свалку возле рынка!
- Хорошо. Но только об этом ни гугу, - предупредил Валeнтин Марсович
и, одернув свою старинную, непонятного цвета телогрейку, направился к дому.
Дом этот заслуживает описания. Он внешне не отличался от других домов
на Подлесной улице, по внутри был весьма замечательным. Стены в нем были до
того закопчены и запылены, что имелась возможность с помощью указательного
пальца запечатлевать на них различные надписи. Этой возможностью Валентин
Марсович не пренебрегал. Его рукой там, между прочим, было написано: "Если
падаешь с моста, лети до конца" и "Истина - это не то, что истина, а то,
что похоже на истину".
Последним изречением Валентин Марсович пользовался как оружием против
лгунов, но над своей кроватью он начертал афоризм противоположного смысла:
"На свете нет ничего неправдоподобнее истины".
Кроме надписей, на стенах помещались два рисунка. Один из них
изображал существо, в равной степени похожее на ласточку, дельфина и
свинью. На другом была изображена большая группа лошадей, скачущих верхом
на рыцарях. Между рисунками и афоризмами располагались какие-то формулы.
В комнате, очищенной Кирой Евдокимовной от шелкопрядов, вогнувшийся
потолок был подперт ясеневым бревном. В кухне стоял тазик, принимавший
влагу, сочившуюся в ненастную погоду с потолка. В маленьких сенях
находилась немыслимо кривая переносная лестница, приставленная к лазу на
чердак.
К этой лестнице я всегда был неравнодушен. Она прельщала меня своей
гибкой шаткостью, и, бывая в гостях у Валентина Марсовича, я почти никогда
не отказывал себе в удовольствии повисеть и покачаться на ней. И сейчас я
тоже не обошел лестницу своим вниманием.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг