воскликнул:
- Конечно! Мы должны у них учиться мудрости!
- И мудрости и любви. Я недавно читала, что любовь животных бывает
иногда сильнее человеческой любви. Они умирают, лишаясь, своего
возлюбленного.
- Но вы не хотите же, чтобы и люди умирали в подобных случаях? -
заметил Кольбиц.
- Нет. Однако я считаю, что любовь должна быть более сильной, чем это
обычно бывает. - Посмотрев в окно, выходящее на море, Горева с некоторой
рассеянностью прибавила, теперь уже по-русски: - Там можно взять лодку.
Матвеев почувствовал молниеносный удар любви. С трудом подавляя
застенчивость, он сказал, правда, несколько принужденным тоном:
- Может быть, покатаемся на лодке после математических занятий?
Горева, улыбнувшись, кивнула головой и повела речь о проблеме
Аиральди...
Через час явился Буонфиниоли. Теперь на нем был зеленый зонтик,
защищающий его больные глаза ог солнечного света.
Он остановился у дверей и заговорил об итогах своих вычислений.
- Это изумительно! - обратился Буонфиниоли к Матвееву.- Проблема
Аиральди действительно вами решена! Воспользовавшись вашими приемами, я уже
рассчитал одну из возможных трасс полета Земли к другой звезде. Эта трасса
длиной в три миллиона световых лет имеет форму спиралеобразной
тридцатизвенной ломаной. Движение по ней по собственному времени Земли
пятьдесят четыре минуты.
- Неужели всего пятьдесят четыре минуты? Но ведь в таком случае Земля
подвергнется ужасным перегрузкам. Ей же придется двигаться с гигантскими
ускорениями, - содрогнулась Горева.
- Вы ошибаетесь. Земля не подвергнется никаким перегрузкам, хотя
действительно будет двигаться с гигантскими ускорениями. Эти ускорения
вызовет переменное гравитационное поле. Оно подействует одновременно и
равномерно на все атомы земного шара. Его свойства являются такими, что
никаких внутренних напряжений не возникнет. Вспомните, что когда под
действием гравитационного поля человек падает вместе с лифтом, то внутри
лифта он невесом. Точно так же и во время полета к намеченной звезде в
туманности Андромеды земляне не испытают никаких нагрузок сверх тех,
которые создаются гравитационным полем самой Земли.
- Может быть, я чего-то не понимаю, - сказала Горева,- но мне кажется,
что Земле понадобится лететь в миллионы раз быстрее света, чтобы путь
длиной в три миллиона световых лет пройти за пятьдесят четыре минуты.
- Ничего подобного, - возразил Буонфиниоли. - Земле не придется лететь
быстрее света. Для наблюдателя, который остался бы в солнечной системе,
Земля будет двигаться не пятьдесят четыре минуты, а свыше трех миллионов
лет. А для наблюдателя на Земле (как следует из теории относительности)
длины звеньев трассы полета сократятся в миллиарды раз, поскольку вдоль них
Земля полетит почти со скоростью света. Так что Земле не придется превысить
скорость света, чтобы долететь до туманности Андромеды за пятьдесят четыре
минуты.
- А почему надо лететь так далеко? - спросил Кольбиц.
- Я сейчас объясню, - сказал Буонфиниоли и, набросав на бумаге контуры
трех аиральдовых многогранников, принялся объяснять Кольбицу, что
перемещать Землю возможно не по любой трассе, а лишь по той, которая
удовлетворяет ряду услон, между прочим, проходит вблизи достаточно большого
числа черных дыр, а самая короткая из таких трасс оканчивается в туманности
Андромеды.
Во время этих объяснений Матвеев делал что-то непонятное со своей
коротайкой, и, когда Буонфиниоли кончил говорить, Матвеев обратился к нему
с вопросом:
- Простите, не помните ли вы, как можно вывернуть наизнанку коротайку,
не снимая ее с плеч?
Буонфиниоли этот фокус помнил и показал его Матвееву.
Затем Матвеев попрощался, посчитав, что ему незачем долее беспокоить
хозяина. Попрощалась и Горева с Буонфиниоли и оставшимся у него для
обсуждения какого-то вопроса Кольбицем.
Выйдя из дому, Матвеев и Горева пошли на море.
Они отвязали одну из лодок, причаленных к каменным сваям, и поплыли по
чистым, прозрачным волнам. Сидя на корме лодки, Матвеев смотрел, как Горева
гребет, замечая, что она гребет профессионально: легко и неутомимо.
- Вы спортсменка? - робко спросил Матвеев.
- Если хотите знать, я чемпионка мира по фехтованию три тысячи
девятьсот семьдесят третьего года.
- Я завидую спортсменам. У них много воли. Они решительны и очень
красивы, - сказал Матвеев, глядя на Гореву с восхищением.
Между тем лодка обогнула высокий мыс, и стал виден лепящийся на нем у
самого обрыва заезжий домик. Матвеев предложил здесь остановиться.
В заезжем домике нашелся котелок, а в погребе обнаружились макароны,
соль и оливковое масло. Матвеев собрал с грядки десяток помидоров. Спрут,
живший на чердаке заезжего дома, наловил в море рыбы и принес воды из
колодца.
Набрали в котелок воды, поставили котелок на угли, развели огонь.
...В тот вечер Матвеев впервые в жизни поцеловал женщину. Произошло
это так. Провожая Гореву, он все время молчал, накапливая в душе
необходимое для исполнения своего замысла мужество. Наконец, призвав всю
имевшуюся у него волю, он произнес хриплым от волнения голосом, весьма
удивив этим Гореву:
- Разрешите мне вас поцеловать. Пожалуйста. Я всегда буду гордиться,
что поцеловал такую красивую женщину. Можно?
Горева, казалось, была смущена и растеряна, но кивнула головой. Из
груди Матвеева вырвалось глупре восклицание.
Он крепко обнял Гореву и поцеловал ее в губы.
- Вы меня смутили вашей просьбой, - тихо сказала Горева. - Я замужем и
у меня двое детей.
...Через месяц Матвеев улетел на воздушном корабле в N-CK. Решив
проблему Аиральди, Матвеев прожил затем не больше года. Вскоре по
возвращении в N-ск, он заболел. Медицина оказалась бессильна против
болезни. Пятого сентября 3977 года Василий Дмитриевич Матвеев находился при
смерти.
В тот день доктор ушел от больного, поскольку ему незачем было долее
тут быть, и у постели Матвеева остались ученик Матвеева Алеша и другой, уже
взрослый его ученик - Михаил.
Был поздний вечер. Комната слабо освещалась маленькой свечой с зеленым
абажуром. Матвеев лежал и тяжело, прерывисто дышал. Чтобы отвлечься от
тягостных чувств, Алеша заговорил о песне, слышанной им от Матвеева.
- "За рекой на горе лес зеленый шумит". Раз лес шумит, а не гудит,
значит, он был лиственным, - говорил Алеша. - Ведь хвойный лес не шумит, а
гудит. Один берег реки, левый, низкий, а тот берег, на котором стоит
хуторок, правый. Он высокий. А через реку в этом месте был перекинут мост.
- Откуда ты знаешь, что через реку был перекинут мост? - спросил
Михаил.
- Из строк "Опозднился купец на дороге большой. Он свернул ночевать ко
вдове молодой". Слова "на дороге большой" означают, что действительно там
была большая дорога, или, по выражению Василия Дмитриевича, транспортная
артерия. Но река - это тоже транспортная артерия, а две транспортные
артерии располагать параллельно невыгодно.
Василий Дмитриевич рассказывал мне, что на картах тех областей России
середины XIX века, где употреблялось слово "хутор", не обозначены большие
дороги, которые вплотную приближались бы к рекам, но не пересекали их. Так
что, вероятно, "большая дорога" пролегала ортогонально к реке и там был
мост.
- Но могла быть и переправа...
- Да, правильно. Я позабыл. Василий Дмитриевич говорил, что там был
мост или переправа, - сказал Алеша смущенным тоном и вытер рукавом пот со
лба. В, комнате было душно.
Алеша встал с дивана и вышел во двор. Все спало. Звезды сияли. Алеша
подивился их множеству, надышался воздухом ночи и направился уже обратно в
комнату, как вдруг поскользнулся и упал на что-то черное, извивающееся,
склизкое. С ужасом вскочил Алеша на ноги и, лишь прибежав в комнату,
сообразил, что он впотьмах наткнулся на ползавшего по двору спрута.
Посмотрев на Михаила, Алеша обомлел. Тот сидел за столом еле живой,
совершенно зеленый.
- Что с тобой? Тебя что-то напугало? - хрипло спросил Алеша.
- Нет.
- Отчего же ты такой зеленый?
Михаил вздрогнул и провел ладонью по лицу.
- Постой! - воскликнул он. - И ты зеленый!
- Да ну? - Алеша тоже провел рукой по щеке, но сразу сообразил: на их
лицах был свет от зеленого абажура силикатной свечи.
Они подошли к Матвееву. Он что-то прошептал, и дыхание его пресеклось.
Утром у подъезда раздался топот лошадей и грохот подкатившей кареты.
Хлопнула дверка, и в комнату вошла, почти вбежала, молодая женщина. Она
назвалась Людмилой Михайловной Горевой. Она спросила:
- Какие были последние слова Матвеева?
- Людмила Михайловна, его последними словами, - отвечал Михаил, - была
пословица: "На смерть, что на солнце, во все глаза не взглянешь".
- Внесите сюда цветы! - крикнула Горева, и двое ее детей - мальчик и
девочка - внесли в комнату целый сноп великолепных цветов.
Ныне не много осталось стариков, помнящих удивительные минуты перелета
Земли в туманность Андромеды. Один из них, Николай Андреевич Хлопонин, в
принадлежащих его перу "Исторических очерках и воспоминаниях" так описывает
свои впечатления об этом самом грандиозном космическом предприятии
человечества.
"В тот день в N-ске, - пишет Хлопонин, - к двум часам дня Театральная
площадь заполнилась народом. Толпа с замиранием сердца следила за солнечным
диском. Точное время старта Земли не было известно. Его ждали с минуты на
минуту. Я, тогда еще совсем малыш, сидел на цепях, окружавших памятник,
расположенный у выхода Театральной площади к Приморскому бульвару.
Со мной был отец. Он объяснял мне что-то, чего я не поиима-л, про
эффект Доплера, в силу которого солнечный свет, переместившись в
инфракрасную часть спектра, станет невидимым, когда Земля двинется в путь.
Я слушал отца, раскачиваясь на цепях памятника, как на качелях.
Вдруг мне показалось, что тень, отбрасываемая памятником, почернела и
качнулась в сторону. Я поднял глаза и испугался.
Все, что было на площади, - люди, лошади, кареты, - все сделалось
иссиня-черным. Люди, похожие теперь на негров, все до единого смотрели на
солнце.
Я повернул голову и тоже стал смотреть на солнце. Оно больше не
слепило глаза, превратившись в медленно плывущий по небу комок
ярко-фиолетового пламени. Теперь оно было не круглым, а сильно вытянутым.
Через минуту солнце стало синим, а еще через минуту ярко-зеленым
(последовательно принимая все цвета спектра). Проплывая над городским
театром, светило на мгновение снова стало золотым, потом оранжевым, потом
вишнево-красным и наконец померкло.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел мириады ослепительных
звезд, мчащихся по черному небу. Они скапливались неправильными пятнами в
разных частях небосвода, образуя пересекающие небо арки, которые
периодически рассыпались и перестраивались. Я почувствовал прохладу.
- Папа, скажи, папа, это все люди делают? - спросил я отца, и когда
отец ответил мне утвердительно, я изумился могуществу человеческого рода.
Четыре раза в небе появлялись маленькие, узкие, как черточки, солнца
и, поиграв всеми цветами радуги, исчезали вдали. Потом наступила полная
тьма. Звезды скрылись из виду.
Лишь несколько неясных бледных пятен металось по невидимому небу. Так
прошло около получаса. Затем одно из белесых пятен посветлело, расширилось
и рассыпалось по небу мириадами звезд. Из-за горизонта выплыло пылающее
фиолетовое солнце. Оно проплыло над площадью и повисло у декоративной
колоннады, вспыхнув сначала синим пламенем, а затем превратилось в
ослепительно белый диск, каким и положено быть солнцу.
- Это не наше старое солнце. Это другое солнце, - сказал мне отец. -
Наше старое солнце взорвалось миллион лет тому назад.
Я встал на ноги и осмотрелся. Над площадью вился легкий туман. От
земли, травы и кустов бузины подымались испарения.
Собравшийся на площади народ стал понемногу растекаться.
Я оборотился лицом к памятнику, отлично мне известному.
Это была бронзовая статуя бородатого мужчины, опирающегося рукой о
спину бронзового спрута. На подножии памятника поблескивали металлические
слова: "Математик Василий Дмитриевич Матвеев".
- Открытие этого человека сделало возможным перелет Земли к другому
солнцу, - сказал мне отец.
- Он жил в седой древности, - повторил я где-то слышанную фразу.
- Да, это было в седой древности, - сказал отец. - Седой древности
теперь, но бывшей когда-то златокудрой молодостью.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 15.12.2003 15:59
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг