ДМИТРИЙ ДЕ-СПИЛЛЕР
Открытие математика Матвеева
Громоздкий, тяжело дышащий, со всклокоченными волосами и запутавшейся
бородой. Его звали Матвеевым. Он давал уроки математики.
Его повсюду сопровождал дрессированный спрут. Когда Матвеев занимался
с учениками, огромный спрут терпеливо ожидал его на улице. В то время, в
восьмидесятых годах сорокового столетня, было принято щеголять красотой
головоногих домашних слуг.
Своим видом и манерами Матвеев слегка шокировал тех, кто сталкивался с
ним впервые. Надо сказать, что и библиотекарь города N-ска несколько
удивился, когда однажды увидел, как, придя первый раз к его сыну Алеше на
урок, Матвеев обтер двумя бумажками свои пневмокалоши, спрятал обе бумажки
в карман, почистил стекла очков клоком собственной бороды и, не глядя по
сторонам, пошел на детскую половину дома. Библиотекарь пристально смотрел
ему вслед, отметив про себя, что под мышкой у чудака зажат томик Тургенева.
Между тем Матвеев прошел в Алешину комнату, представился и сел на
краешек стула. Минуты две учитель и ученик конфузливо молчали. Потом вдруг
Матвеев заговорил почти скороговоркой:
- Вы знаете, что такое математика? Вы думаете, что математика - это
счет и цифры? Что это формулы, да? Вы ошибаетесь. Математика - это мысль и
поэзия. Только поэзия очень своеобразная. Математик всегда думает. Его
мысль не останавливается на полпути. Она движется. Неуклонно! Вы помните,
как начинается Евгений Онегин?
-Помню. "Мой дядя самых честных правил. Когда..."
- Достаточно. А вам все понятно в этой фразе "Мой дядя самых честных
правил"? Почему вдруг "дядя самых честных правил"? Вы об этом не
задумывались?
- Нет, Василий Дмитриевич.
- Потому, что у вас еще нет математической хватки. А математик
непременно задумается. И пойдет в библиотеку и вызовет голографического
духа, ведающего первой половиной девятнадцатого века. А дух ему расскажет
про популярную в то время песню, которая начиналась словами:-"Осел был
самых честных правил..." Тогда математик догадается, что хотел сказать
Пушкин. Вы меня поняли?
- Понял, понял. Но, Василий Дмитриевич, вы мне расскажете про проблему
Аиральди и про неприятности для человечества? Мне папа обещал, что
непременно расскажете.
- Расскажу. Только, разрешите, я сначала вам спою одну старинную
песню.
И, отбивая такт рукой, Матвеев запел высоким голосом, несколько
козлиного оттенка:
За рекой на горе
Лес зеленый шумит.
Под горой за рекой
Хуторочек стоит...
Алеша слушал, положив голову на стол.
Матвеев спел свою песню и приступил к ее математическому разбору:
- "За рекой на горе лес зеленый шумит". Я представляю себе это так, -
говорит Матвеев. - Некто подходит к берегу реки. Тот, другой, берег высокий
(за рекой на горе...), а этот низкий. Известно, что вследствие кориолисовой
силы у большинства русских рек правый берег высокий, а левый - низкий.
Значит, вероятно, некто подходит к реке со стороны ее левого берега. Далее,
поскольку за деревьями леса не только не видно, но самое главное, и не
слышно, то этот берег безлесный. Лес на том берегу лиственный, потому что,
если бы он был хвойным, он бы не шумел, а гудел. Иголки более непрерывно
колеблют воздух, чем листья. Вспомните, что струна гудит, а не шумит. Как
следует из дальнейшего, начинало смеркаться. Если в это время лес издали
казался зеленым, то, значит, он был яркозеленым, каким бывает в мае, когда
листва уже распустилась, но еще очень свежа. На то же время года нам
указывают слова "в том лесу соловей громко песню поет".
И Матвеев улыбнулся, торжествуя победу своих аргументов...
Продолжая разбор песни, Матвеев делал самые неожиданные заключения.
Ему удалось узнать час и место действия, вы-, яснить взаимное расположение
реки и "дороги большой", на которой "опозднился купец", и даже с большой
долей вероятности установить, какую именно рыбу ловил "на реке рыболов".
Алеша слушал внимательно. Наконец математический разбор песни был
завершен и, помолчав немного, Матвеев заговорил о неприятностях, ожидающих
человечество, если оно не решит проблемы Аиральди.
- Солнце взорвется через 10084 года, - объяснял он. - Чтобы
переместить Землю к другой звезде достаточно быстро (по собственному
времени Земли), надо уничтожить около пяти миллионов звезд, истратив
заключенную в них энергию на перемещение Земли. При этом нельзя посягать на
звезды, имеющие планеты, так как там могут быть обитатели. Пять миллионов
беспланетных звезд находится в шаре радиусом примерно в пять тысяч световых
лет. В этих звездах надо будет возбудить процессы, позволяющие использовать
их энергию для перемещения Земли. Если бы уже сегодня послали сигналы,
возбуждающие в звездах нужные процессы, то лишь не раньше чем через десять
тысяч лет можно было бы двинуться в путь к другой звезде. Однако сегодня
еще никто не знает, каковы геометрические свойства пространства на больших
расстояниях от солнца. В частности, неизвестно, сколько там черных дыр.
Между тем знать это необходимо, чтобы суметь правильно определить
направление сигналов. Чтобы это узнать, надо решить проблему Аиральди,
причем решить ее надо в ближайшие годы, иначе потом будет уже поздно.
Матвеев обмакнул перо в чернильницу с вечными чернилами, нарисовал на
бумаге многогранник, рассеченный плоскостями, и стал объяснять сущность
проблемы Аиральди. Через час он окончил объяснения и откланялся.
Выйдя на улицу, Матвеев остановил бредшую мимо коляску, уселся в нее
вместе со своим спрутом, взял вожжи в руки и погнал лошадей на Приморский
бульвар.
Проезжая мимо танцевального зала, Матвеев вспомнил один эпизод,
случившийся на последнем балу. Танцевали игровой танец в сто двадцать пар.
Дирижировал балетмейстер Волгин.
В числе замысловатых фигур устроили тройки. В первую тройку запряглись
три красавицы: Донаурова, Щавинская и Петрова.
Волгин взял шелковые ленты в руки, оглянул следовавшие за ним
остальные тройки и хотел уже скомандовать "марш", но в это время кто-то
закричал "остановитесь!". И когда все остановились, кричавший, указывая
жестом на великолепную тройку Волгина, пригласил публику полюбоваться ее
красотой.
Все взоры обратились на трех красавиц. Они же, гордые сознанием
собственной красоты, но смущенные, ринулись вперед, увлекая Волгина, и зал
под звуки музыки загремел аплодисментами...
На Приморском бульваре Матвеев остановился возле гастрономического
погреба. Оттуда тянуло душистым воздухом, пахнущим финиками, орехами,
апельсинами и ни с чем по вкусности не сравнимым оленьим сливочным маслом.
Около погреба хлопотало с десяток спрутов, складывающих ящики с
апельсинами.
Матвеев спустился в погреб и вскоре вышел оттуда, неся корзину со
страусовыми яйцами. Усевшись в коляску, он продолжил путь.
Он хотел было свернуть на запущенную аллею между огромных запыленных
кустов сирени, в конце которой стоял его дом, но передумал и направил
лошадей к подъезду городского театра. Отпустив лошадей и оставив корзинку
со страусовыми яйцами на попечение своего спрута, Матвеев прошел в
зрительный зал.
Здесь не было ни нумерации, ни отдельных мест. Публика сидела на
ступенях амфитеатра. Испокон вечный спор о том, что лучше в театре:
удобство сидения или удобство общения, уже почти повсеместно решался в
пользу удобства общения.
В тот день в театре выступал фокусник Петр Туманов. Его изящные фокусы
с летающими картами очаровали публику.
Туманов умудрялся бросать карты так, что они совершали круг от сцены
до галерки и обратно. Закончил Туманов свое выступление знаменитым фокусом
с золотыми рыбками.
По окончании представления восхищенный Матвеев подошел к Туманову и
спросил, известен ли тому старинный топологический фокус, заключающийся в
выворачивании наизнанку не снятой с плеч коротайки. Туманов ответил
отрицательно, и Матвеев тут же принялся выворачивать наизнанку свою
коротайку, но вдруг обнаружил, что совершенно забыл, как это делается. Он и
так и эдак крутил коротайку, но ничего не выходило. Смущенный, Матвеев
пообещал Туманову, что непременно поделится с ним секретом этого фокуса,
когда его вспомнит, попрощался и пошел домой.
Пока спрут жарил на кухне яичницу из страусовых яиц, Матвеев размышлял
над проблемой Аиральди. Половину его кабинета занимали модели аиральдовых
многогранников. Это были вереницы раскрашенных кубиков нанизанных на
множество горизонтально натянутых нитей. Матвеев прохаживался возле
моделей, передвигая кубики, пока наконец спрут не поставил яичницу на стол.
Тогда Матвеев принялся за еду. Тем временем спрут подполз к моделям
аиральдовых многогранников, взобрался на кресло и стал сдвигать щупальцами
вереницы кубиков влево. Увидя это, Матвеев вспомнил одну особенность зрения
спрутов. Глаз спрута как бы расщепляет изображение по двум направлениям -
горизонтальному и вертикальному и фиксирует ширину предмета на всевозможных
уровнях, но не его форму. Так, например, все треугольники с равными
высотами и равными горизонтальными основаниями представляются спруту
одинаковыми. Фигура, составленная из горизонтально расположенных полосок,
не изменится для спрута, если полоски произвольно сдвинуть по горизонталям
влево или вправо.
Матвеев почувствовал, что у него колотится сердце. Он встал из-за
стола и, не удержавшись от слабости на ногах, опустился на диван. Перед
глазами все поплыло.
"Неужели это так? Неужели это правда? - думал он. - Похоже, очень
похоже на правду! Да, действительно! Сомкнем и склеим у аиральдова
многогранника положительные и отрицательные вершины, ребра, грани и т. д.
Сохраним при этом размеры, которые фиксируются глазом н-мерного спрута.
Тогда по циклам получившейся фигуры можно будет вычислить аиральдов
инвариант!" Матвеев поднялся с дивана, подошел к комоду и, найдя флакончик
с успокоительным лекарством, осушил его сразу весь.
Действие лекарства обнаружилось немедленно. Сердце перестало бешено
стучать, и прошла физическая слабость. Матвеев смог теперь, сесть за стол и
погрузиться в проверку своих предположений. Через час все было проверено.
Сомнений не оставалось. Проблема Аиральди была решена!
В эту ночь Матвеев так и не смог заснуть. Он лежал на кровати и
созерцал .собственные грезы, наполненные мечущимися многогранниками
Аиральди.
На следующий день, едва забрезжило, Матвеев был на ногах. Позавтракав
половиной страусового яйца, он отправился к бывшему своему учителю Петру
Михайловичу Кузьминскому.
Кузьминский жил на другом конце города в деревянном доме, позади
которого находился запущенный парк с вековыми деревьями и такими дремучими
дебрями, что в них можно было вести охоту на всякую лесную дичь. Подходя к
дому Кузьминского, Матвеев услышал громкое щебетание птиц, доносившееся из
растворенного окна. В прихожей он застал своего учителя, стоящего перед
огромной клеткой из проволоки. В этой клетке было царство пернатых разных
пород.
Увидя Матвеева, Кузьминский перестал бросать птицам зерна и проводил
его в свой кабинет.
- Петр Михайлович, я вчера решил проблему Аиральди,сказал Матвеев,
садясь в кресло.
Кузьминский нахмурился.
- Чтобы решить проблему, которая никому не поддается уже триста лет, -
сказал он, - нужно быть архигениальным математиком. У вас есть способности.
Вы доказали это своими работами. Однако об архигениальности, по-моему,
говорить еще преждевременно. Через день или два вы сами найдете свою
ошибку.
- Я вас очень прошу меня выслушать.
- Хорошо. К десяти часам у меня будут Коля Синицын и Миша Мартино. Вы
поговорите с ними. Если они с вами согласятся, то и я вас послушаю. А пока
что не выпьете ли вы клюквенного кваса?
От кваса Матвеев не отказался. Утолив жажду одной кружкой кваса, он
выпил еще другую для испытания капля за каплей его вкуса и аромата.
Когда через полчаса к Кузьминскому пришли Синицын и Мартино, Матвеев,
волнуясь, стал объяснять им суть своего открытия и тут понял, что находится
в затруднительном положении. Он мысленно уподобил его положению собаки,
которая, как говорится, "все видит, все понимает, но сказать не может".
Матвеев не умел рассказать о своем открытии. Его не понимали. Ему
стало казаться, что он не сможет ничего объяснить, если не покажет Синицыну
и Мартино модели аиральдовых многогранников. Он хотел было уже прекратить
объяснения, но тут Мартино сообразил, в чем дело. Вскоре и до Синицына
дошел смысл объяснений Матвеева...
Вечером того же дня Матвеев, возвращаясь от Кузьминского домой,
впервые в жизни позволил себе громко петь на улице. Прохожие с удивлением
оборачивались, слыша грустные слова:
И с тех пор в хуторке
Уж никто не живет,
Лишь один соловей
Громко песни поет,
которые пел хриплый от ликования голос. В кармане у Матвеева лежало
рекомендательное письмо Кузьминского к ученым Математического городка.
Аэродром располагался в овраге, тянувшемся от леса до орехового
питомника. Сотни свернутых парусов толпились в этом овраге. В глубину
оврага вели три дубовые лестницы.
Рано утром, в воскресенье, ровно через неделю после встречи с
Кузьминским, Матвеев в обществе своего спрута пришел на аэродром.
Взобравшись на борт двухмачтового воздушного корабля, он открыл вентили
гелиевых баллонов, и трюм корабля наполнился легким газом. Корабль взлетел.
Тогда Матвеев расправил паруса. Тотчас поток нейтрино запрягся в
белоснежные ткани, и корабль помчался над морем быстрее ветра.
Дорога длиной в десять тысяч километров заняла двое суток. Матвеев
никогда не летал в Математический городок. Поэтому теперь, вместо того
чтобы трудиться, он смотрел в распахнутые окна корабельной каюты. Корабль
летел так низко, что Матвеев легко различал мельчайшие подробности
ландшафта. Пролетая над морем, Матвеев видел дельфинов в его прозрачных
водах. Он созерцал коров, пасущихся на шелковистых лугах. А на лесных
полянах математик замечал зайцев и барсуков.
Дважды корабль пролетал над городами. Крыши городских домов, крытые
искусственной золоченой соломой, ослепительно сверкали огненными бликами в
лучах солнца.
В тот час, когда вдали показался Математический городок, Матвеев был
занят кормлением своего спрута живой рыбой.
Он тут же встал за штурвал и спустя несколько минут посадил корабль на
водную гладь большого затененного пруда, служившего аэродромом. Усевшись в
одну из карет, стоявших возле пруда, Матвеев тронул вожжи, и лошади
побежали по грунтовой дороге, покрытой тонкой чистой пылью. Через час
карета въехала на улицу, где находились заезжие дома. В одном из них,
свободном от постояльцев, Матвеев и обосновался. До позднего вечера, сидя
перед силикатной свечой, на которую для смягчения света был надет
стеклянный глобус с водой, математик штудировал учебник санскрита. Когда
свеча сгорела до половины, Матвеев ее задул и лег спать.
Проснулся он в десятом часу утра и тотчас поехал к знаменитому
Буонфиниоли. У Буонфиниоли Матвеев застал еще двух математиков - Карла
Кольбица и Людмилу Михайловну Гореву, поразившую Матвеева своей в те годы
еще необыкновенной одеждой: Горева была облачена в облако серебристого
ионизированного газа, удерживающегося около ее прекрасного тела благодаря
наэлектризованным поясам и браслетам.
Буонфиниоли усадил Матвеева рядом с собою в кресло и слушал его с
закрытыми глазами. Когда Матвеев окончил свой рассказ, Буонфиниоли вышел в
другую комнату и погрузился в математические вычисления. Тем временем между
Матвеевым, Кольбицем и Горевой завязался разговор на санскрите (поскольку
Кольбиц санскрит обожал).
- Неужели проблема Аиральди вами решена! - восклицал Кольбиц.
- При существенной помощи моего спрута.
- Мы еще многому должны учиться у животных, - задумчиво сказала
Горева.
Матвеев с радостью подхватил эту идею. Сдерживая улыбку, он
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг