что опаздывать на курсы я не мог.
Когда мы перебегали поперечную улицу, вдруг занесло юзом грузовую
машину, которая сворачивала за угол впереди мае. Описывая широкий полукруг
по обледеневшей мостовой, кузов машины двигался прямо на нас, а мы,
разбежавшись, уже не могли ни остановиться, ни отбежать, ни отскочить в
сторону.
Я бывал в подобных переплетах и знал, что какая-то жертва неизбежна.
Лучше - меньшая. Поэтому я быстро выставил вперед левую руку, зная, что
машина может сломать ее, но зато это спасет нас обоих.
Толчок был сильным. Но я успел передать его Корнелии, которая была
оправа. Она отлетела в сугроб возле тротуара. Я упал под машину, и ее колеса
пронесло в нескольких сантиметрах от моих ног.
В общем, ничего страшного не произошло. Я поднялся, поднял Корнелию,
ощупал левую руку. Она сильно болела, но была цела. По крайней мере, все
движения были свободны.
Мы с Корнелией отряхнули друг друга и побежали дальше. Нам было
некогда. И потом, как мы и собирались, мы купили продуктов, и Корнелия
понесла их домой.
В эти немногие минуты мы ничего не сказали друг другу.
Когда вечером я пришел домой, я сразу заметил, что Корнелия какая-то
необычная. Она была возбуждена, и это возбуждение чувствовалось в каждом ее
движении, в каждом жесте, в каждом слове. Она весь вечер не отходила от
меня, заставила меня бросить все дела и слушать итальянские пластинки. Она
старалась прикоснуться к моей руке своею и даже два раза как бы невзначай
погладила мои волосы.
Такого с ней раньше не бывало. Но я еще боялся верить этой перемене,
боялся радоваться. Вдруг завтра утром все это исчезнет так же неожиданно,
как и появилось?
Но я боялся зря.
Ночью Корнелия сама пришла в мою комнату. И разбудила меня. И сказала,
что она все решила, что она остается, потому что не может без меня.
...Лишь потом, через много дней, когда мы стали потихоньку приходить в
себя от первой, оглушающей волны счастья, Корнелия объяснила мне, что
уличный эпизод ей на многое открыл глаза. Она поняла, что не может жить без
меня и вообще без современных людей нашей земли, которые стали ей близки и
понятны за эти месяцы.
Она сама вспомнила о том, что ей надо написать заявление. Она сама
пошла потом за паспортом. Ей выдали обыкновенный советский паспорт. Там был
указан вполне обычный год рождения - 1941-й.
Там была указана вполне современная национальность итальянка. И там
была написана совершенно русская фамилия Сергеева.
Это моя фамилия. Это я Сергеев. Мы решили, чтобы Корнелия сразу
выписывала паспорт на эту фамилию. Все равно из паспортного стола мы сразу
пошли в загс. А зачем менять только что полученный паспорт?
В этот день Корнелия сказала мне:
- Я должна сообщить обо всем Гао. Он ждет ответа.
- Нам можно будет услышать его? - спросил я. - Мне и Виктору. Витька
ведь давно ждет твоего разговора с Гао...
Корнелия задумалась. Потом тихо сказала:
- Хорошо. Вы увидите его. И вы и Вера. Она ведь тоже ждет этого
разговора... Только он не должен видеть вас. Мне кажется, ему это будет
больно...
И вот мы с Витькой и Верой уже сидим в комнате Корнелии, и она вынимает
из тумбочки блестящий ящичек и слегка поворачивает его ручку. Блестящая
белая пленка бесшумно сползает с ящичка.
Под пленкой он такой же белый и блестящий. Только теперь ясно видна
полоска, разделяющая его на две половины.
Корнелия легко снимает одну половину и ставит ее на тумбочку блестящей
поверхностью к себе. Тонкий, едва заметный провод тянется от этой половины к
другой половине ящичка. Эту другую половину Корнелия ставит на стул и сама
садится на другой стул, рядом, так что блестящий экран на тумбочке находится
прямо против нее.
Я не инженер, но даже я хорошо понимаю, что на тумбочке стоит экран.
Корнелия усаживает меня, Витьку и Веру на тахту.
- Сидите сбоку, - говорит она. - И молчите. Иначе Гао заметит вас.
- Может, ты все-таки позовешь его на Землю? - снова предлагаю я. - Наш
народ встретил бы его, как героя.
- Я попытаюсь, - отвечает она. - Но я знаю, что это бесполезно. Гао не
нужны почести. Он не ценит их. Если он прилетит - он прилетит сам. Уговорить
его невозможно. Но я скажу ему, что попала в гостеприимную и справедливую
страну.
Корнелия вынимает из ящичка четыре плоских белых уголка, чем-то похожих
на игрушечные детские пистолеты, и откладывает их в сторону.
- Что это? - спрашивает Вера и показывает глазами на уголки.
- Усыпляющие лучи, - говорит Корнелия, - Это очень сильное и доброе
оружие.
Потом она нажимает крошечные кнопки, слышится легкий треск, и экран на
тумбочке начинает светиться.
- Теперь молчите. - Корнелия грозит нам пальцем. - И не двигайтесь.
Мы молчим и не двигаемся. Мы сидим так пять минут, десять, пятнадцать.
Мы ждем. И Корнелия ждет и глядит на экран, который по-прежнему продолжает
бесшумно светиться.
Где-то в космосе мчатся в эти минуты волны, ищут корабль, возвращаются
обратно.
Наконец в центре экрана появляется расплывчатое темное пятно. Оно
густеет, растет, заполняет собой весь экран, и мы видим вначале большие,
продолговатые темные глаза, потом совершенно ровный, без горбинки, нос,
большие губы, морщины на лбу. Мужественное лицо человека как бы висит в
воздухе над тумбочкой. Оно не плоское, как в кино. Оно не привязано к
экрану. Оно незаметно выходит из него, как горельеф. Мы видим это лицо почти
в профиль. Оно не глядит на нас. Оно глядит на Корнелию. Оно медленно
улыбается, это лицо. И Корнелия улыбается ему в ответ.
[Image013]
- Ave, Cornelia! - медленно, тяжело произносят толстые губы.
- О-оу, Гао! - протяжно говорит Корнелия.
Я понимаю, как они приветствуют друг друга. Гао приветствует Корнелию
на латыни, а она его - на его родном языке. Мы ведь делаем то же самое,
когда хотим проявить свое уважение к иностранцу. Как все-таки одинаковы
люди, даже выросшие на разных планетах, если; конечно, они вообще люди!..
Гао задает вопрос, и Корнелия отвечает - долго, и горячо, и смущенно.
Она даже краснеет под конец своей тирады, и я догадываюсь, что она сказала
Гао самое тяжелое для него то, что она стала моей женой. Потом говорит Гао -
тоже долго, но спокойно, медленно, как бы советуя что-то. Иногда он слегка
улыбается. У него понимающая и всепрощающая улыбка мудрого человека.
[Image014]
Он нравится мне, этот Гао! Он мне очень нравится! Он говорит с
Корнелией долго. Минут сорок мы сидим на тахте, боясь шелохнуться. Мы ничего
не понимаем в этом разговоре. Мы слышим только длинные, протяжные фразы, в
которых почти нет звуков шипящих и больше гласных звуков, чем согласных.
Наконец они прощаются. Я вижу это по их взглядам, по их улыбкам.
И вот уже лицо Гао уходит в экран и расплывается, и темное пятно
убегает к середине экрана, а затем исчезает. Легкий треск под пальцами
Корнелии - и экран снова белый и гладкий.
- Что он сказал тебе? - спрашивает Витька.
- Он желал мне счастья, - отвечает Корнелия. - Он советовал мне быть
терпеливой в общении с людьми.
- А где он сейчас? - спрашиваю я.
- Его корабль сейчас движется вокруг соседней планеты. Вы называете ее
по имени римской богини - Венерой. Товарищи Гао спускаются на шарах и
обследуют эту землю. Он говорит, что там еще нет людей и очень жарко. Но
один материк возле южного полюса вполне пригоден для жизни. Там много воды и
чистый воздух, богатый кислородом. Видимо, открыватели звезд спустятся туда
и там останутся. Они могли бы спуститься давно, но ждали моего решения.
Потому что теперь они долго не смогут поднять корабль в небо. Им нужно будет
много лет работать, чтобы снова сделать это. А лететь оттуда на маленьком
шаре - очень долго...
- Значит, все-таки можно и на маленьком? - уточняет Витька.
- Да, можно. Между планетами одной звезды можно летать и на этих шарах.
И Гао сказал, что, если понадобится, он прилетит за мной на маленьком шаре.
А на большом корабле один из приемников всегда будет настроен на мою волну.
Столько, сколько будет жить Гао.
- Ты звала его к нам? - спрашиваю я.
- Да.
- И что он ответил?
- Он считает, что никакие народы не любят бездомных бродяг, потерявших
родину, пусть даже и не по своей вине. Так уж устроены люди, и он не может с
этим не считаться. Открыватели звезд создадут себе новую родину на Венере,
создадут свое общество и свои законы, а потом прилетят к нам как равные к
равным.
- Когда же это будет?
- Я спросила об этом. И Гао сказал, что, видимо, это сделают их дети
или даже внуки. Сейчас трудно сказать, когда это будет. Сами открыватели
звезд уже явно не успеют. У них будет очень много другой работы. Но их дети
и внуки будут знать обо мне и о гостеприимных людях нынешней Земли.
- Что он еще тебе сказал? - спрашиваю я. Корнелия краснеет.
- Я знаю, ты не мог понять нашего разговора, - отвечает она. - Но я не
хочу скрывать. Он сказал, что по-прежнему любит меня. И всегда будет ждать.
До конца жизни.
Я машинально лезу в карман за сигаретой. Витька подносит мне зажженную
спичку. Я закуриваю, подхожу к окну. Корнелия подходит сзади, кладет мне
руку на плечо.
- Ты зря волнуешься, - говорит она.
Я оглядываюсь. Витьки и Веры уже нет в комнате. Они вышли в другую. Я
молча целую Корнелию в лоб. Она отвечает мне долгим поцелуем в губы. Мы
стоим несколько минут обнявшись, потом Корнелия выходит на середину комнаты
и начинает собирать свой передатчик. В него вкладываются четыре уголка с
усыпляющими лучами, он накрывается крышкой-экраном, и вот уже эластичный
белый футляр сам ползет по ящику к ручке. А потом Корнелия ставит передатчик
в тумбочку и говорит:
- Будем пить чай.
Чай она любит. Он очень понравился ей с того первого вечера у нашего
ночного костра в Крыму.
И мы вчетвером пьем чай и слушаем пластинки, которые меняет на
проигрывателе Корнелия. Она очень любит крутить пластинки, моя голубоглазая,
чернобровая римлянка. И не меньше итальянских песен она любит слушать
румынские, французские и испанские. Наверно, потому, что и в них она слышит
латинские слова, напоминающие ей о ее страшно далеком детстве.
А в магазине пластинок уже давно знают мои вкусы. И оставляют мне все
новые итальянские, французские, румынские и испанские песни. Там молоденькая
продавщица, в этом магазине. Веселая и веснушчатая. Мы с ней давно на "ты" и
называем друг друга просто по имени. Мне все кажется, она ждет, что я
приглашу ее в кино или в ресторан. Я не хожу в этот магазин с Корнелией.
Боюсь, что после этого мне трудно будет доставать новые итальянские и
румынские песни. А Корнелия ведь так любит их... Но мне очень жаль ту
симпатичную девчонку. Она зря ждет...
6.
Нас с Витькой еще в первые дни, когда мы путешествовали по Крыму и
Кавказу, удивила в Корнелии одна особенность. Корнелия очень легко, очень
быстро поняла назначение книг, как будто и раньше ими пользовалась, и в то
же время долго не могла понять назначение газет.
Как-то раз, на одной из квартир, где мы остановились по дороге, мы
застали Корнелию за странным, на наш взгляд, занятием. Она вложила одну в
другую несколько старых газет, создав какое-то подобие тетради, и
перелистывала ее с явным недоумением на лице.
Я догадался, что она пытается из газет создать книгу, что она до сих
пор понимает газеты только лишь как разрозненные листы какой-то книги. Мне
еще трудно было все это ей объяснить. Да и в латинском языке наверняка нет
слов "книга" и "газета".
И все-таки я заглянул в словарь. И сказал ей латинское "novites" и
перевел по-русски "новости", и показал на газету.
- Solum novites sunt*, - повторил я. - Не больше.
______________
* Только новости.
- Нае sunt novites?* - удивленно переспросила она. - Ессе novites
sunt!**
______________
* Это - новости?
** Вот новости!
И она показала на Витькин транзистор.
- Нае novites sunt item*, - с трудом составил я новую фразу. Но она
тогда так и не поняла. Мы еще не могли разговаривать по-настоящему, и
поэтому я отложил свои объяснения. Я только догадался, что ни Гао, ни его
спутники, видимо, не имели понятия о газетах.
______________
* Это тоже новости.
Со временем Корнелия сама поняла, для чего нужны газеты, и научилась их
читать, и мне, в общем, так ничего и не пришлось ей в этом смысле объяснять.
Все получилось само собой. И вот однажды, когда сидели у нас вечером Витька
и Вера, мы вспомнили, как относилась Корнелия к газетам в первые дни, и
попросили ее рассказать то, что она знает о печати и литературе на планете
Гао.
В это время она уже могла неплохо рассказывать...
Знала она не очень много. Лишь то, что рассказали ей во время полета
Гао и его спутники. Потому что сама она, когда была на их родине, не
интересовалась еще ни печатью, ни литературой. Никаких газет, как я когда-то
и догадался, на планете Гао не было. Там господствовало радио. Или "голос",
как называли его жителя той планеты. У каждого там был свой любимый "голос".
Чтобы слушать его, человек клал за ухо приемник, настроенный на одну,
заранее избранную программу.
Этот приемник, очень легкий, был похож на полукольцо и держался на ухе
так прочно, что с ним можно было работать. Слышал его только один человек.
Никому, таким образом, приемник не мешал.
Такие вот наушники-приемники и позволяли жителям планеты всегда быть в
курсе последних событий. В часы, свободные от передачи новостей, приемники
принимали музыку. Именно характером музыки и различались между собой
программы. А новости во всех программах были примерно одинаковыми.
Книги на планете Гао давно ушли в прошлое. Просто сам Гао был любителем
старины и взял с собой на корабль несколько штук. Они-то и позволили
Корнелии быстро понять роль книг на Земле. Большие библиотеки на планете Гао
стали архивами, в которые заглядывают лишь историки. На протяжении целого
века, еще задолго до рождения Гао, книги вытеснялись коробочками
эмоциональной памяти. В этих коробочках аккумулировались биотоки мозга тех
людей, которые пожелали передать человечеству какие-то свои жизненные
впечатления: виденное, пережитое, передуманное. Техническая сторона дела
была довольно проста, и именно это позволило коробочкам эмоциональной памяти
успешно конкурировать с книгами и затем вытеснить их.
Существовали коробочки записи и коробочки воспроизведения. И те и
другие зажимались в ладони. Но первые впитывали в себя, "записывали" те
мысли и зрительные впечатления или воспоминания, которыми был насыщен в это
время мозг "записывающего" человека. А вторые воспроизводили все эти записи
и сообщали их тому, кто хотел с ними ознакомиться.
Коробочки с законченными записями просматривались советами
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг