- Хорошо. Давай назовем Анной... Я буду только рад.
- Нет, уж лучше давай Аллой... Я хочу, чтобы все было по-твоему...
- Федь...
- Что?
- Я вот все думаю: почему ты такой же, как обычно?.. И вчера весь день,
и ночь... И вот кофе сейчас варишь... Как всегда... А ведь ты уезжаешь...
- Ну и что?
- Ведь ты можешь полететь...
- Это моя работа...
20.
Они не увиделись больше. В то утро Ася проводила его до ворот института
и долго глядела ему вслед из-за железных прутьев ограды, покрытых белой
серебристой эмалью А он все шел по аллее, и оборачивался, и махал ей. И
наконец вошел в подъезд.
А через десять дней он уже сидел в кабине, и это была настоящая кабина
ракеты, а не макет, и в ней уже не было телефона.
Он слышал в наушниках тихие песни. Свои любимые песни. И старинные
русские романсы в исполнении
Козловского, и грузинскую песню "Тбилисо", которая напомнила ему, что
он так и не успел побывать в этом прекрасном южном городе, и последнюю,
совсем новую эстрадную песенку "Увези меня на облаке подальше", которую он
насвистывал все эти дни на космодроме.
Впереди были десять минут. Последние десять минут, в которые он еще мог
сказать, что не хочет лететь, и мог опуститься вниз, чтобы его заменили
дублером.
Его дублеры - Виктор Семенов и Андрей Кедровских - сидели в скафандрах
на пульте управления. Они ждали. Федор знал, что они ждут напрасно. И они
наверняка это знали. Но так уж положено. Его ничем не отвлекали в эти
последние десять минут. Все простились с ним раньше. И Председатель Совета
Министров обнял и трижды поцеловал его раньше, и последнее его слово к
жителям Земли записали на пленку тоже раньше. Эти десять минут оставили
только ему одному. Он, собственно, просил, чтобы их не оставляли. Но его
просьбу как бы не заметили.
Он знал, что эти десять минут не нужны. Он все равно не выйдет из
ракеты. Но уж коли их дали, нужно все перебрать в памяти - не забыл ли
что-нибудь сделать.
Он написал и наговорил на пленку все, что можно было сказать своим
близким: и маме, и Асе, и Асиным родителям, и своему будущему ребенку. Он
сделал две записи; отдельно Андрюшке и отдельно Аллочке. Ася сама отберет
нужную... Он привел в порядок все свои старые заметки о тренировочном полете
вокруг Земли и все свои соображения о полете к Марсу с управляемой ракетой,
которые он записывал много месяцев - во время подготовки рейса. Когда-нибудь
это еще пригодится. Люди ведь все равно полетят к Марсу. Не сейчас, так
немного позже...
[Image006]
А, собственно, зачем вот сейчас думать - успел, не успел... Ведь еще
так долго лететь! И так долго будет хорошая, надежная связь с Землей! Все,
что не успел, можно еще передать... Только разве письма уже не пошлешь...
Все-таки жаль, что он уводит только половину военных ракет. Так и не
договорились о том, чтобы увести все. Еще боятся друг друга. Еще не верят
друг другу. Еще не все понимают, что Земля стала слишком мала и тесна для
войн.
Постепенность... Черт бы ее побрал, эту постепенность! Но, видно, люди
иначе не могут... Что ж... Лучше так, чем никак!
Интересно, что будет завтра? Завтра о Федоре узнают все, весь мир.
Даже, может, сегодня вечером... Скажут по радио, что улетел Федор Веселов. И
все... И Аська повалится на тахту реветь. И мама тоже. А Асина мать,
наверно, пойдет плакать в свою ванную. Он так и не повидал Асину мать!..
Свинство вообще-то! Нужно было бы как-нибудь вырваться - хоть на денек...
Вот уж это, действительно, не успел... И теперь уже не успеешь.
- Федя...
Негромкий, спокойный голос в наушниках.
- Слушаю, Сергей Михайлович...
- Ты готов?
- Давно.
Видно, кончились эти десять минут.
- Можно давать старт?
- Давайте.
- До свиданья, Федя!.. Целую тебя!
- Прощайте, Сергей Михалыч!
- Не "прощайте", а "до свидания!"... Ты там не будь лихачом!
Возвращайся! Знаешь ведь - для этого сделано все!
- Знаю, Сергей Михалыч. Постараюсь вернуться!
- Ну, пока...
И сейчас же в наушниках другой голос - густой, жесткий:
- Вышку отвести!
И через три минуты снова тот же голос:
- Счет!.. Десять... девять... восемь... семь...
21.
Он летел почти два месяца. Целый месяц он еще разговаривал с Землей, и
передавал показания десятков приборов, и шутил, и даже пел по радио песни.
За ним шли сотни страшных ракет. Они поднялись со всех космодромов
Земли через полминуты после того, как поднялся он. Они так и шли за ним на
расстоянии в полминуты.
Потом прервалась радиосвязь, и он включил лазер, м земные обсерватории
поймали его первое сообщение в пучке света.
"Пересек орбиту Марса. Радиостанций Земли не слышу. Самочувствие
нормальное. Управление ракетами работает надежно".
И затем приняли еще два его световых сообщения. И снова он говорил, что
все нормально. И еще извинялся, что "пишет редко" - бережет энергию. А
потом, в одну из ясных осенних ночей, люди увидели, как на черном небе ярко
вспыхнула звезда. Невероятно ярко! И несколько часов, пока не рассвело, она
была самой яркой звездой на небе. Все телескопы Земли смотрели на нее в эту
ночь. И еще миллионы людей - без телескопов. А на следующую ночь эту звезду
уже вовсе не было видно простым глазом.
Газеты и радио сообщили, что гигантский болид, угрожавший Земле,
развеян в пыль.
В своих утренних интервью астрономы всех стран отмечали, что взрыв
произошел не там, где ожидали его увидеть. Он сдвинулся чуть-чуть в сторону.
Всего лишь на две минуты, но сдвинулся.
Многие понимали, что две минуты - это только здесь, на Земле,
"чуть-чуть". А там, в космосе, - это гигантские расстояния.
Еще через день люди узнали, что, в соответствии с решением Женевского
совещания глав правительств, на следующие сутки после уничтожения болида по
всей Земле было прекращено производство атомного и ядерного оружия и
строительство военных ракет. Специальная международная комиссия начала
проверять выполнение этого решения. Планета, наконец, перестала вооружаться.
Впервые за всю свою историю.
А еще через день газеты и радио сообщили, что принят и расшифрован
последний сигнал, переданный с помощью лазера Федором Веселовым:
"Болид отклонился от рассчитанной орбиты. Выключаю автоматы. Перехожу
на ручное управление... Прощай, Земля!"
Люди, слушавшие это по радио, снимали шапки.
Люди, читавшие это в газетах, снимали шапки. Многие плакали. На домах
как-то стихийно начали вывешивать траурные флаги. Все уже знали, что только
автоматы могли осуществить тот маневр, который давал космонавту шансы на
спасение.
22.
[Image007]
В Лермонтовском сквере Пензы можно иногда увидеть молодую женщину с
детской коляской. У женщины прозрачные, очень красивые серые глаза. И очень
печальные.
Эту женщину сразу узнают. Еще бы - ее портреты были во всех газетах и
журналах мира. Она так и не осталась в Москве. Она вернулась в Пензу, и
живет у родителей, и ходит в гости к своей свекрови, и подолгу стоит над
крутым обрывом во дворе, где когда-то, еще мальчишкой, играл ее муж. Когда
люди узнают ее, они думают:
"Он любил ее! Это его жена..."
И уступают ей дорогу, и очередь у кассы в магазине, и место на скамейке
в сквере. Она тоже часто думает, когда глядит на людей:
"Он любил вас!.. Он всех вас любил!.. И ни разу не сказал об этом..." В
его дворе по-прежнему бегают мальчишки. Они играют в войну, и гоняют на
велосипедах, и бьют окна футбольным мячом. Их ругают и матери, и соседки, и
дворники. Они плачут, просят прощения, а на другой день все начинается
снова - потому что они мальчишки. Почти все они хотят стать космонавтами. И
ведь кто-то из них станет!
[Image008]
1.
В институте я проклинал латынь. Мне казалось, что изучать римское право
можно, и не зная языка, на котором говорили юристы древности. "К чему этот
мертвый язык?" - не раз кричал я на занятиях. Дважды я уводил с семинаров по
латыни почти всю группу. Мы уходили в кино, и потом я получал выговоры за
отличную организацию этих культпоходов. Но репрессии декана меня не
останавливали.
Наш толстый и неповоротный латинист ненавидел меня, кажется, не меньше,
чем я ненавидел латынь. Он принципиально не поставил бы мне больше тройки
даже за самый блистательный ответ. А я счел бы себя оскорбленным, если бы
получил по латыни больше, чем тройку. У меня неплохая память. Я кое-как
усвоил латинские склонения и спряжения - они запоминались почему-то довольно
легко. Но я жалел время на латынь. То, что задавалось, я прочитывал только
один раз - достаточно!.. И поэтому на семинарах и экзаменах я отвечал
коряво, дубово, мучительно вытаскивая из памяти нужные слова. Я получал свою
заслуженную тройку и счастливо улыбался, как будто мне назначили повышенную
стипендию. А толстый латинист, выводя мне отметку, усмехался и качал тяжелой
лысой головой. У него была такая усмешка, как будто он знал о том, что
произойдет через несколько лет.
А сейчас я рад, что изучал латынь хоть так, рад, что запомнил из нее
хоть что-то. Какие-то фразы, какие-то слова. Наверно, не знай я их, все, что
произошло, - произошло бы не со мной, а с кем-то другим. А я уже не
представляю себе, как можно было бы жить, если бы это произошло не со мной.
Мертвый язык оказался не таким уж мертвым... Мы сидели с Витькой у костра. У
обыкновенного костра, какие разжигают в дороге все путники. В пяти шагах от
нас стоял взятый Витькой напрокат "Москвич". Мы ехали к морю. Ехали
отдыхать. Вдвоем. Нам было весело с Витькой. Мы ведь старые друзья - еще с
детства. Когда-то мы вместе бегали в первые классы московской сто двадцать
шестой школы. Она стояла в глубине двора, за гостиницей "Пекин", возле
площади Маяковского. Это была мужская школа. На переменах мы гоняли по
коридорам пустые консервные банки, а после уроков дрались с местной шпаной и
менялись марками. А потом наши классы переформировали, потому что снова
стали вводить совместное обучение мальчиков и девочек. Мы с Витькой попали в
разные школы и после этого уже только ходили друг к другу в гости.
Через несколько лет разные институты с железной неумолимостью растащили
нас в разные стороны, и мы не виделись бездну времени, и встретились вот
только три месяца назад на улицах города, где оба живем и работаем уже около
двух лет. Витька сейчас кибернетик. Он работает на оборону, засекречен с
головы до пят, и поэтому неудивительно, что я ничего не знал о нем. А я -
юрист. Витька не ходит в суд, и поэтому неудивительно, что он ничего не знал
обо мне.
Мы решили провести отпуск вместе. Мне показалось, что нам может быть
скучно вдвоем, и я предложил взять с собой двух знакомых девчат. Витька
отрицательно покачал головой.
- Не стоит, - сказал он. - Когда станет скучно, - познакомимся по
дороге.
Витька - гений! Если бы он тогда согласился - все было бы не так.
В общем, мы сидели у костра. У последнего костра перед Симферополем.
Завтра мы должны были ночевать уже в ялтинском кэмпинге. Мы варили на костре
суп из говяжьей тушенки и смотрели на звезды. Их было очень много на
густо-черном крымском небе. Мне показалось, что одна из звезд движется. Я
даже не обратил на это особого внимания. Наверно, какой-нибудь очередной
спутник. Их ведь сейчас полно над землей - и наших, и американских. Отсюда
не разберешь, чей он и зачем он летит над нами. И, значит, не стоит ломать
себе над этим голову. Надо просто наслаждаться южной ночью, и костром, и
теплой землей, на которой можно растянуться. Не так уж часто приходится в
нынешние времена нашему брату, горожанину, сидеть у костра... Мы доедали суп
из тушенки, когда что-то темное и круглое бесшумно пролетело над нами.
- Смотри! - крикнул Витька и задрал вверх голову.
Я тоже задрал вверх голову и увидел, как очень большое черное пятно
одну за другой глотает звезды и выплевывает их сзади.
- Похоже на летающую тарелку, - сказал Витька.
- Ты читал Мензела? - отозвался я. - Он доказывает, что летающие
тарелки - это оптический обман.
- Я, конечно, читал Мензела... - Витька усмехнулся и снова взялся за
котелок с супом. - Но о летающих тарелках писал не только Мензел. А мы
никого больше не знаем... По крайней мере, то, что мы сейчас видели, не
похоже на оптический обман.
Чай мы пили молча. Мы думали. Сейчас было над чем думать. Что-то
большое и черное ведь действительно пролетело. И бесшумно. Не птица же!..
Когда мы уже укладывали в рюкзак пластмассовые кружки, Витька снова толкнул
меня.
[Image009]
- Смотри!
Я быстро поднял голову. Черное пятно летело обратно. Такое же большое и
бесшумное. Оно не было оптическим обманом я никогда не страдал
галлюцинациями. Витька был прав, и ошибался, наверно, Мензел. Это была
летающая тарелка. У нас ведь нет еще таких аппаратов, которые бы летали
бесшумно.
[Image010]
Она исчезла так же быстро, как и появилась, эта тарелка. Ни следа, ни
звука, ни запаха. Пойди докажи, что видел ее! Тебя сейчас же стукнут по
кумполу талмудом Мензела, и тем дело кончится. Не любим мы загадок. Нам
надо, чтоб все было ясно и просто. Над загадками ведь приходится думать. А
нам лень... Витька хотел загасить костер, но я остановил его;
- Подожди. Пусть догорит сам. Когда-то еще нам придется сидеть у
костра...
Мы закурили, блаженно и неторопливо затягиваясь. Как немного, в
сущности, нужно человеку для счастья! Костер в степи, котелок супа,
сигарета...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг