поняли!
Витька подмигнул и поднял свою рюмку.
...- Если сделать такую штуку, - вновь заговорил он спустя две-три
минуты. - Написать в Президиум Академии Наук. Объяснить все. В том числе и
все человеческое... Ну, что Корнелия к нам привыкла... Что мы, в общем,
тоже к ней...
Попросить, чтоб не увозили ее от нас, чтоб не поднимали шума в печати.
Это ведь не так сложно... Люди же там - поймут! В конце концов, она и сама
вряд ли захочет уехать от нас... Так, кажется, если я хоть что-то понимаю?
- Не знаю, - мрачно сказал я. - Не уверен.
- Ну, ты еще с детства всегда рассчитывал на худшее. Тебе, наверно,
поэтому было легко жить. Не всегда ведь получалось худшее...
Я усмехнулся.
- Не будем сравнивать, старик, кому было легче жить... Это темное
дело. У каждого характера есть свои минусы.
- Может, ты и прав... Давай ближе к делу. Так вот, я подумаю над таким
письмом. А потом мы его вместе почистим...
- Хорошо!..
Мы продолжали жить так же, как жили раньше.
Несколько раз мы ходили с Корнелией в театр и на концерты, каждую
неделю бывали в кино.
Она ничему не удивлялась и вела себя так, как будто уже не раз до
этого бывала и в кино, и в театрах, и на концертах. Все ее вопросы касались
только быта и истории, то есть содержания того, что она видела, но никак не
техники исполнения.
Она не удивлялась ни электричеству, ни радио, ни телевидению, ни
многому другому, чего не было ни в древнем Риме, ни в древнем Пантикапее.
Должно быть, все это стало для нее привычным еще на корабле Гао.
И, может быть, именно потому, что она не удивлялась никакой технике,
нас поразила ее реакция ка проигрыватель, обыкновенный электрический
проигрыватель, который принес в Витькину комнату его сосед, чтобы послушать
новенькие пластинки Робертино Лоретти.
Корнелия не отводила взгляда от крутящегося черного диска.
Она жадно ловила каждый звук, каждое слово певца. Я вначале подумал,
что ее, как ребенка, занимает сам процесс движения пластинки. Но вскоре я
понял, что ее занимала не только пластинка.
Она услышала знакомые, понятные слова. Пусть эти слова были, с ее
точки зрения, искажены, пусть она плохо понимала смысл песни, но что-то она
понимала - это было бесспорно.
- Qui cantat?1 - спросила она. - Кто?
- Puellus, - ответил я. - Мальчик.
- Ubi cantat? - снова спросила она. - Где?
- In Roma, - ответил я. - In Italia.
- Vehere fas illuo? Ехать можно?
- Нет, - сказал я и покачал головой. - Пока нет.
Она не стала спрашивать - почему нельзя. Она знала уже, что не
понимает многих сложностей нынешней жизни. И знала, что не поймет их, пока
не изучит язык настолько, чтобы свободно читать и разговаривать.
Она ничего не сказала мне. Она только слушала песни, которые пел
Робертино Лоретти, ловила знакомые и в то же время незнакомые слова, не
отрываясь, смотрела на черный крутящийся диск.
И вдруг я увидел на ее глазах слезы. Их становилось все больше, этих
слез, больше, и вот уже две мокрые дорожки побежали по ее щекам.
Она не всхлипывала, не шевелилась. Она только слушала итальянскую
песню "Вернись в Сорренто" и плакала - молча, беззвучно.
О чем думала она в эти минуты? Что вспоминала? Из-за чего плакала?
Может, она вспоминала какого-нибудь римского мальчишку, с которым играла
шестнадцать веков назад? Были же у нее в детстве друзья! Страшно так
оторваться от своего времени! Наверно, это самое страшное, самое
трагическое, что может случиться с человеком.
Я подумал о космонавтах будущего. О наших, земных космонавтах, с
которыми это тоже когда-нибудь случится. О тех, что почти со скоростью
света помчатся на фотонных ракетах к далеким звездным системам. Они увидят
то, чего не видел никто на Земле. Но они заплатят за это такой ценой, какой
еще не знает наша планета.
Я, конечно, очень хотел бы повидать другие миры и хотел одним глазком
заглянуть в наше будущее. Так же, как и любой человек. Но, даже заглянув в
будущее, я все-таки хотел бы остаться в настоящем, каким бы прекрасным ни
было будущее и каким бы сложным и трудным ни было наше время. И не только
потому, что я вообще не люблю приходить на готовенькое. Просто я сын своего
века и люблю этот век со всеми его бедами и радостями. А космонавты,
улетевшие на фотонных ракетах, уже не смогут вернуться в свой век. Возврата
нет. Время необратимо. Этих космонавтов ждут после возвращения не только
почести и всеобщее уважение.
Их ждет еще и неизбежное душевное одиночество, и неизбывная тоска по
родным и близким, затерявшимся в туманной дали веков.
Отправляясь к далеким звездам, космонавты будут очень хорошо знать
все, что ожидает их после возвращения. Но они все-таки полетят! И это самое
удивительное и самое прекрасное! Потому что нет таких преград, которые
могли бы остановить движение человеческого познания. Потому что нет,
наверно, такой цены, которую поскупилось бы уплатить человечество даже за
самые малые крупицы новых знаний.
И я не верю сейчас тому, что люди далекой и несчастной планеты -
родины Гао - навсегда отказались от космических полетов.
Может, там многие и думали, что навсегда. Может, для многих поколений
это и на самом деле было "навсегда". Но не для человечества! Какой бы
тяжелой болезнью оно ни было поражено там - оно преодолеет ее. И двинется
дальше. И неизбежно потянется через бездны космоса к другим людям.
На то ведь оно и человечество!..
...Мы медленно идем с Корнелией домой в этот вечер. Блестит под ногами
мокрый асфальт. Падают на землю последние коричневые листья.
Корнелия старается переступать через них, обходить. Ей почему-то жалко
топтать упавшие листья.
Я ни о чем не спрашиваю ее. Я понимаю, что она вспоминает, и не хочу
мешать ей. Что вспоминает детство на древней Земле или юность в космосе -
откуда мне знать это? Корнелия не раскрыла нам своей душевной жизни. Она
рассказала нам однажды только события, но ничего не сказала о чувствах и
мыслях. Может, потому, что втроем трудно говорить о том, о чем принято
говорить вдвоем. А может, и потому, что беден пока наш общий язык. Корнелии
еще трудно говорить о своих чувствах на русском, и она боится, что я не
пойму такой разговор на латинском. Не через переводчика же говорить об
этом!..
Вообще-то, я давно жду этого разговора. Я знаю, что без него не может
быть настоящей духовной близости между людьми. Взаимная любовь начинается
не с поцелуя. Она начинается с доверия, с откровенности.
Я давно жду этой откровенности... И почему-то мне кажется, что сегодня
такой разговор может начаться. Если уж сегодня он не начнется - значит,
плохи мои дела!
Но я ни о чем не спрашиваю Корнелию. Не надо торопить такие события...
Мы молча идем по вечерней осенней улице. Я думаю о Корнелии, и о себе,
и о Витьке, и о том, чем может кончиться вся эта история, и еще о том, что
будут, в конце концов, писать в паспорте Корнелии. Я давно уже высчитал по
учебникам древней истории год ее рождения. Корнелия родилась в 323 году
нашей эры. Ей сейчас 1640 лет. Она неплохо сохранилась для такого
почтенного возраста. Вряд ли кто-нибудь даст ей больше двадцати. Но в
паспорте-то год рождения нужно указывать точно!
Я так поглощен своими мыслями, что даже не замечаю, как Корнелия
начинает говорить. Она говорит тихо, на странной смеси латинского и
русского языков - той смеси, которая существует, наверно, впервые в
истории, которую изобрели мы с ней вдвоем и в которой все больше и больше
становится слов русских.
Она говорит о том, что еще с детства мечтала о сильном и мужественном
человеке, которого полюбит, который станет ее мужем.
Она была уверена, что ее муж может быть только воином.
Она не уважала профессию отца, требовавшую не столько мужества,
сколько изворотливости и умения подлаживаться. Она довольна, что хоть погиб
ее отец, как мужчина, как воин, защищая свой дом и свою семью.
Ей не повезло - она так и не встретила своего воина. И уже, наверно,
никогда не встретит его.
Потому что сейчас, в том мире, в который она попала, люди воюют не
мечом, и поэтому воин ничем не отличается от не воина. По крайней мере, она
не видела до сих пор ни одного человека, который был бы похож на воина.
Что ж, в каждом мире - свои законы. Она это понимает и принимает. Она
не претендует на то, чтобы создавать свои законы на земле. На это
претендует Гао, открыватель звезд. Но Гао - мудрый человек, и он может
создавать законы.
Она знает, что я ее люблю и дорожит этим. Она понимает, что многим
обязана мне и Виктору.
И она знает, что рано или поздно ей придется принимать решение, от
которого будет зависеть и ее и моя судьба. Но она просит не торопить с этим
решением. Еще отец предостерегал ее от поспешных решений. И Гао - самый
мудрый человек, который встретился ей в жизни, - тоже не тороплив в
решениях. И ей он советовал быть такой же. И поэтому для того, чтобы решить
- где и с кем жить, он дал ей очень большой срок - целый год. Он сказал,
что меньше, чем за год, она не разберется по-настоящему в жизни нынешних
обитателей Земли. И через десять месяцев она должна ответить Гао, остается
она на Земле или возвращается на корабль открывателей звезд, чтобы
разделить их трудную и необычную судьбу и стать женой Гао и родоначальницей
новых людей на новой планете.
Я удивленно и испуганно гляжу на Корнелию.
Только теперь я начинаю догадываться об истинной причине ее
сдержанности.
Она замечает мой взгляд. Она говорит, что я правильно понял ее. Гао ее
любит, Так же, как я.
И, вероятно, даже сильнее, потому что Гао старше и дольше знает ее, и
потому что ему некого больше любить, а я могу полюбить любую женщину на
своей Земле.
Как и у всех открывателей звезд, у Гао была жена. Но она была очень
смелая и очень неосторожная женщина и поэтому погибла в самом начале
полета. Товарищи предлагали Гао вернуться и взять на своей родине другую
жену.
Многие женщины их планеты согласились бы стать женой Гао, потому что
он был героем и уводил в небо самый большой корабль. Но Гао решил не
возвращаться. Он не хотел иметь женой лишь бы какую-нибудь женщину. Он
хотел сначала полюбить.
Когда открыватели звезд в своих черных шарах спускались на нашу Землю,
они видели много красивых женщин и хотели, чтобы Гао нашел себе жену среди
них. Но Гао не мог разговаривать с этими женщинами. Он не понимал их языка,
а они считали его богом, падали перед ним ниц и приносили ему в жертву
животных. Он мог увезти с собой любую из них. Но он не хотел
жену-невольницу, жену-пленницу.
Он и Корнелию взял в свой корабль только потому, что понял, какая
жалкая участь ожидает ее на Земле. Он знал уже, что на Земле существует
рабство.
Меньше всего Гао думал тогда о том, что Корнелия может со временем
стать его женой. Он мечтал тогда о возвращении и о счастливой жизни на
своей планете. Но когда он и его спутники оказались совсем чужими на своей
родине, когда ни с одной женщиной своей Земли Гао не смог разговаривать
свободно и естественно, когда он узнал, что любая из них, даже самая
красивая и здоровая, может родить урода или идиота, или вообще не родить
никого, он невольно стал думать о Корнелии не только как о своей
воспитаннице. По существу, и он и она были тогда одиноки в безднах космоса.
И Корнелия понимала это не хуже него, и до сих пор она не знает, почему
заколебалась, когда он предложил ей стать его женой.
Но она заколебалась, и он не настаивал и сам предложил отвезти ее на
Землю, чтобы Корнелия могла определить свою судьбу. И за всю долгую дорогу
от той земли до этой Гао ни разу не напомнил ей о своих чувствах и
относился к ней так же, как и раньше - как к своей воспитаннице, которую
надо учить и беречь. И только когда он прощался с ней перед тем, как она
вошла в шар, доставивший ее на Землю, Гао сказал, чтобы она помнила: высоко
в небе есть человек, который любит и ждет ее, который в любое место Земли
пришлет за ней шар, если Корнелия захочет вернуться.
- Почему же он отправил тебя беззащитной? - спросил я. - Ведь на Земле
много злых людей. Он не мог не понимать этого. Да, кроме злых людей, есть
ведь еще и звери...
- Я не беззащитна, - ответила Корнелия и снисходительно, как младшему,
улыбнулась мне. Я сильнее любого из вас. У меня есть хорошее оружие.
- Какое?
- Усыпляющие лучи. Они мгновенно усыпляют кого угодно на столько
времени, сколько продолжаются день и ночь на планете Гао. Это раза в
полтора больше, чем у нас на Земле.
- Я никогда не видел их у тебя....
- В этом не было необходимости. Первые два дня я носила их в кармане.
Но потом увидела, что в вашей стране люди ходят без оружия. Даже без ножей.
И это очень понравилось мне. Я поняла - значит, люди чувствуют себя в
безопасности. И я стала ходить такой же безоружной, как и все вы. В каждой
стране нужно жить по ее законам. А тем более, когда законы нравятся... Гао
научил меня ценить мир и спокойствие. Девочкой я любила войну...
Мы идем по засыпающему, вечернему городу.
У нас под ногами блестит асфальт, и на него падают мокрые коричневые
листья. Я думаю о далеком Гао, который кружит где-то около Солнца и
терпеливо ждет решения Корнелии.
Вдруг еще один вопрос приходит мне в голову.
- А почему он отпустил тебя без пищи? - спрашиваю я. - Хотя бы на
первое время... На что Гао рассчитывал?
- У меня была с собой еда, - отвечает Корнелия. - У меня были в
кармане крошечные кубики, которые заменяют тяжелые земные обеды, Но я
выкинула их на другой же день. Я поняла, что в вашей стране люди не
позволят мне голодать. И потом я очень соскучилась по земной пище. Она
вкуснее, чем пища открывателей звезд. Земная пища доставляет удовольствие.
Когда открыватели звезд спускались в своих шарах на Землю, они поражались
тому, как много времени люди тратят на еду, на всякие пиры. Они говорили,
что это будет замедлять развитие человечества Земли... Однако я все-таки не
любила их кубики... - Корнелия грустно улыбается. - Пусть я буду
развиваться медленно, но я хочу есть с удовольствием...
- Зря ты выкинула эти кубики, - вслух подумал я.
- Почему?
- Нам было бы полезно исследовать их.
- Прости... Я не подумала об этом... Мне казалось, нынешние люди Земли
знают столько, что какие-то невкусные кубики им не интересны.
Мы медленно идем по мокрому асфальту. Я знаю, что Корнелия думает
сейчас о Гао. И я тоже думаю о нем. Мне очень жаль, что он не доверился
нашей 3емле. По крайней мере, в нашей стране для него и его товарищей
нашлось бы и место и дело.
- Слушай, Корнелия! - говорю я. - А если ты позовешь Гао сюда? Мы
встретим его как брата! Ему будет хорошо в нашей стране. И он и его
товарищи будут жить свободно и счастливо. Позови их сюда. Корнелия!
Она усмехается. Она коротко и жестко говорит:
- Нет. Это невозможно.
- Но почему? - горячо возражаю я. - Ведь Гао можно убедить!
- Гао не верит словам.
- Даже твоим?
Она смотрит на меня обиженно. Она негромко говорит:
- Не надо так... У вас часто говорят такие вещи, и мне это не
нравится... Открыватели звезд не пользуются такими приемами. Гао знает, что
я неопытна. Я могу решать только свою судьбу, но не судьбу товарищей Гао...
Он говорил мне, что каждый правитель называет свое государство самым
свободным и счастливым. И многие вслед за правителем повторяют это... Так
было на планете Гао. И так было в Риме. Я помню... И поэтому Гао не верит
ничьим словам. Он прилетит сюда только тогда, когда у него не будет иного
выхода. А это определится не скоро. На Земле пройдут века, пока это
определится. Гао не изменит своего решения.
...На мокрый асфальт падают последние тяжелые коричневые листья.
Корнелия старательно обходит их. Мы медленно идем по улице к своему дому и
думаем... Мы думаем о Гао...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг