...Мы летим молча. Устали до предела. Грицько за эти дни осунулся,
потемнел, постарел. На лбу у него легла глубокая складка. Резко обозначились
ранние залысины. И темные глаза, еще недавно веселые и любопытные, сейчас
придавлены веками и смотрят холодно, устало.
Джим изменился меньше. Только заметно похудел и совсем перестал
улыбаться. А разговорчивым он и раньше не был. Темное лицо его сейчас так же
невозмутимо и непроницаемо, как всегда. Не умею я читать мысли и чувства на
таких лицах. Не научился.
На крыше Города нас встречают жены. Еще с высоты вижу три тоненькие
фигурки возле барьера посадочной площадки.
Только три!
Где-то внизу, под нами, мечется Мария Челидзе. Может, кусает подушку,
чтобы заглушить рыдания.
Нам еще предстоит увидеть ее...
Когда затихают винты, Бирута бежит ко мне по блестящему серому настилу
крыши, и длинные золотистые волосы Бируты развеваются на ветру, и в глазах
ее слезы - крупные блестящие капли.
Она целует меня и гладит холодными пальцами мое лицо, волосы, как бы
ощупывает: жив ли? цел ли? И плачет, и горько улыбается сквозь слезы, и
наконец говорит:
- У тебя седые виски, Сашка! У тебя все виски седые!
- Чепуха какая! - Я пытаюсь ее успокоить, поворачиваю ее к спуску в
лифт. - Пойдем, Рут!
Она, вздрагивая, всхлипывает у меня под рукой, и вдруг тихо отчетливо
произносит:
- Ольги нет! Ольгу убили!
Я не хочу этому верить, останавливаюсь и растерянно, глупо спрашиваю:
- Как... убили? Когда?
- Еще три дня назад. Вам не сообщали...
Я стою на крыше, нелепо развернув руки, и, не понимая, не веря, гляжу
на Бируту.
И она, как ребенка, обнимает меня и уводит в лифт.
15. Можно ли было спасти Ольгу?
В тот же вечер Бирута рассказывает мне, как все произошло. Она была в
лесу - вместе с Ольгой, Маратом, Женькой и Розитой. Она все видела. И в нее
тоже стреляли - просто не попали. Стрела просвистела возле уха.
По существу, они и не были в лесу. Бродили по опушке, возле самого
Города, где давно не появлялись дикие охотники. Опушка считалась безопасной.
Сюда даже с детьми ходили. В ста метрах от нее было проложено по лесу кольцо
электромагнитной защиты. И никто ее не выключал - это потом выяснили. Просто
в ней есть "окна" - на дорогах. И, видно, ра догадались, где можно обойти
невидимую стенку.
Тот день был солнечным, теплым, прозрачным и ласковым. Потому-то и
потянуло в лес. Как на Земле, в сентябрьское ведро, летали по воздуху
паутинки. Как в обычном земном лесу, пели птицы и шелестели листья. И только
за деревьями прятались зеленокожие люди с отравленными стрелами.
Женька первый увидел туземца, стреляющего в Ольгу. И даже успел усыпить
его слипом. Туземец упал сразу после выстрела. Но стрела уже ушла -
отравленная, метко нацеленная стрела, которая попадает в глаз и мгновенно
парализует мозг.
Наверно, Женьке надо было выхватить из-за пояса не слип, а пистолет.
Наверно, надо было стрелять. И тогда удалось бы опередить выстрел охотника.
Бирута заметила этого коренастого ра вслед за Женькой. Она посмотрела
туда, куда Женька молча навел слип. И, увидев, тут же выхватила пистолет
из-за пояса.
Но было поздно. Распрямился лук. Упала Ольга. Свалился усыпленный
Женькиным лучом туземец.
И все за какую-то секунду. И только саму Бируту спасло это резкое
движение - нацеленная в нее другим охотником стрела просвистела мимо.
Конечно, сейчас трудно сказать что-либо точно. Но Бируте кажется, что
Ольгу можно было спасти. Если бы Женька, увидевший охотника первым, стрелял.
Однако тогда Женька должен был уйти в "боги"!
Не в этом ли причина?
И ведь как обычно у Женьки - ничего не докажешь! Любые обвинения он
может спокойно, с достоинством, назвать клеветой. Не успел спасти - разве
это преступление?
- Ты рассказала кому-нибудь? - спрашиваю я Бируту. Она мотает головой.
- Нет. Зачем? Все поняли. Даже Розита. Она на него так посмотрела. Не
знаю, как после этого взгляда можно жить вместе... Зачем мы приняли этот
закон?!.
Неужели Бирута права? Неужели тогда, на нашем долгом собрании, правы
были Бруно и Изольда, которые голосовали против?
Видно, что-то не так с этим законом... Если закон может толкнуть на
подлость, на предательство - значит, он не продуман.
Может, мы поспешили с ним?
Но ведь мы же хотели сделать лучше! Ведь это благородный закон! Хотя и
жестокий. К нам самим жестокий.
Как все перепутано оказалось в жизни!
И ведь теперь никуда не денешься. Закон надо соблюдать. Его принять
легко. А отменить - трудно.
Каким коварным оказывается то, что исходит от Женьки! Даже вроде бы
самые благородные идеи...
Мы сидим с Бирутой на узеньких койках в нашем "пенале" на "Рите-3".
Здесь как-то неуютно сейчас, как-то пустовато, хотя все на месте. Пахнет
нежилым: Бирута не была здесь с тех пор, как я улетел в Нефть. Ночевала то у
Амировых, то в школе.
- Знаешь, Амировы что-то предчувствовали, - говорит Бирута, и полные
губы ее вздрагивают. - Они были какие-то очень напряженные. И так стремились
друг к другу, будто перед концом. Я поэтому и оставалась иногда ночевать в
школе. Не хотелось их стеснять.
- Помнишь, Рут, на корабле, они попросили сутки?
- Помню, конечно.
- Может, это тоже было предчувствие?
У Бируты снова горько вздрагивают полные губы.
- Может... Не знаю... Я когда-то читала: предчувствия - от тонкой
организации. Вот у нас с тобой не будет. Мы не так устроены. Мы грубее.
- С чего это ты, Рут?
- Плохо, Саш. Мне без тебя очень плохо.
Но и со мной, я вижу, ей сегодня не сладко. Мы и одни, и не одни. Нас
угнетает глухая нежилая тишина корабля. И еще, кажется, нам мешает далекая
безмолвная Сумико с узкими загадочными, черными, как Бесконечность, глазами.
16. Где же истина?
Марата - не узнать. Он словно втрое старше, чем на самом деле. Темные
глаза его глубоко запали и глядят из-под век напряженно, не мигая, почти
затравленно. От носа к краям губ протянулись резкие косые штрихи горьких
складок. И скулы обтянуты. И нос какой-то необычно острый, выпирающий
вперед. И виски запыленные. Вернее, вначале показались мне запыленными.
Потом я разглядел, что они седые.
Короче, в просторной пустоватой комнате, медленно погружающейся в
сумерки, - совсем не тот веселый и юный Марат, который недавно приходил ко
мне в больницу. Впрочем, какое - недавно? Разве время измеряется часами и
днями? Разве оно измеряется не тем, как мы прожили его? Давно это было!
Страшно, невыносимо давно: белоснежная больница, и маленькая уютная залитая
светом палата, и веселый Марат возле моей постели, и хохочущая румяная Ольга
рядом с ним!
Мы сидим с Маратом в глубоких прозрачных креслах, откинутых от стены, и
потягиваем холодную кисло-сладкую тайпу - чудесный бодрящий напиток, который
составили здесь, на Рите, ребята с первого корабля. В этой тайпе и соки
цветов, и соки деревьев, и наверняка какая-нибудь синтетика - и все это
вместе удивительно приятно и, пожалуй, не затерялось бы даже на Земле при
всем земном изобилии.
Марату не сидится. Он то и дело вскакивает, меряет комнату широкими
шагами, потом бухается в кресло, тянет тайпу из эластичного горлышка
бутылки, замирает на минуту и снова вскакивает, снова шагает и говорит,
говорит, как бы стараясь заглушить, забить потоком слов те чувства, которые
не дают ему сейчас ни покоя, ни сна:
- ...Мы все здесь вроде делаем правильно, но это не то, не то!.. Мы
кормим, одеваем и обеспечиваем самих себя и со страшной силой рвемся к
изобилию, после которого можно будет заняться ритянами. А изобилия не
наступит, потому что не успеем мы дорваться до него, как прилетит новый
корабль, и придется все начинать по-новой. И так может быть без конца,
потому что корабли идут один за другим, и народу в них будет все больше и
больше. Мы заселим и этот материк, и, может, еще один, но у нас так и не
дойдут руки до туземцев. Это сказка про белого бычка! Неужели мы для этого
сюда летели? Неужели для этого навсегда простились с Землей?
Черт возьми! Это все разумно, что говорит Марат, хотя он, конечно, и
сгущает краски. Ну да как ему не сгущать!.. Любой бы на его месте... Но ведь
мы действительно совсем не занимаемся аборигенами. Мы занимаемся только
собой. И поэтому они убивают нас, вместо того чтобы нам помогать. И будут
убивать до тех пор, пока мы не сумеем изменить их психологию.
Впрочем, Марат как бы начисто забыл о второй, довольно грустной цели
нашего прилета: подготовить базу для возможной эвакуации с Земли.
Как бы ему напомнить?..
На Земле мы бродили бы с ним сейчас по ярким вечерним улицам. Мы
затерялись бы в беспредельной городской толпе и встретили бы там сотни
женщин. Многие из них с интересом глядели бы на Марата, потому что даже
сейчас, осунувшийся, постаревший, он удивительно красив извечной восточной
красотой. И от всего этого боль его, может, и была бы острее, сильнее, но
быстрее прошла бы. И он сам знал бы там, что она когда-то пройдет. А здесь
некуда пойти, кроме как на крышу да на одиннадцатый этаж, где все всех знают
и где не спрятаться от сочувственных взглядов. И боль потери, совершенно
невосполнимой на Рите, обрекающей на беспросветное одиночество, никак не
сравнить с той, даже самой сильной земной болью, которая когда-то неизбежно
должна пройти.
И поэтому надо сейчас спорить с Маратом. Спорить изо всех сил, чтобы он
не умолкал, чтобы говорил, чтобы хоть недолго думал о чем-то другом, кроме
Ольги, кроме своего горя, кроме беспросветного одиночества.
- А что мы можем изменить, Марат? - спрашиваю я. - Что мы можем сделать
для этих людей, если они не подпускают нас к себе? Разве мало мы говорили об
этом? Нам теперь остается только переть по той дороге, на которую встали.
Когда-нибудь она приведет к цели.
- Когда?! - Марат останавливается посреди комнаты и глядит на меня
напряженно, требовательно. - Ты можешь сказать, когда? Сколько до тех пор
сменится поколений у нас и у них? Сколько людей погибнет?
- А ты можешь назвать хоть одно великое дело, которое бы обошлось без
жертв?
- Это утешение для всех, кроме самих жертв! Ты не прав, Сандро! Все
жертвы - от торопливости! Человечество всегда спешило! За спиной
экспериментаторов всегда кто-то кричал: "Давай! Давай!" И кому-то не
терпелось воспользоваться результатами их риска. Чужого риска!
- Это было не всегда, Марат. Кто стоял за спиной у Кюри?
- Эпоха! Спешили кругом! И потом - они бедствовали. Я читал - это тоже
подгоняет...
- Тебе кажется, что нас поторопились послать на Риту?
- Это кажется не только мне. Вспомни наше собрание... Но сейчас-то об
этом поздно думать. Я никого не виню конкретно. Видимо, это свойство
человеческой психики - лезть вперед по бездорожью и только потом
прокладывать шоссе. Но здесь мы делаем нечто прямо противоположное: строим и
строим тыл, и ни на шаг не двигаемся по фронту. И это тоже не избавило нас
от жертв.
- Ты просто против крайностей?
- Наверно, Сандро... Если бы у меня была четкая программа!.. А то так,
сумбур... Чувствую, что делается не то. Но что же "то"? Какое оно? Где? Мне
кажется, мы изо всех сил лезем в какой-то тупик. Но где дорога?
Он снова садится в прозрачное нейлоновое кресло, мягко охватывающее все
тело, и добавляет:
- Когда люди заходят в тупик, они почему-то боятся признать это. А
особенно если людей много и если шли они в тупик с барабанным боем. Но, не
признавши, как повернуть? А не повернувши, как выйти из тупика?
Марат снова вскакивает с кресла и наискосок шагает по комнате, из угла
в угол. И на ходу вспоминает:
- Еще в "Малахите" Бруно не раз говорил, что обстоятельства могут
выходить из-под контроля. Кажется, он был пророком.
- Для этого не обязательно быть пророком, Марат. Достаточно быть
скептиком.
- Ты нелогичен, Сандро! Скептики обычно умны. Но человеку никак не
хочется признавать кого-то талантливее и дальновиднее себя. Красивее -
признаем! Сильнее - тоже! Но вот умнее и талантливее? Только не это!
Марат крупно шагает наискосок по комнате, взад - вперед.
- Кстати, Сандро... Бруно, по-моему, очень точно определил Верхова. Он
еще после того собрания сказал мне, что Верхову нужна власть. Не что-нибудь,
а именно власть. Это очень трудно в наше время. А на Земле - просто
немыслимо. Может, поэтому Верхов и полетел? Ты извини, конечно. Вы вместе
учились, и тебе, может, обидно слушать такое... Но мне трудно говорить о нем
спокойно. Я убежден: он мог спасти Лельку. И он пожалел не туземца. Он
пожалел себя. Еще бы - ведь сам предложил этот закон об изгнании!.. А мы, не
подумавши толком, за него проголосовали... Не знаю уж, поняла или нет
Розита... Но мне кажется, Верхов и ее бы так предал! Честно говоря, не могу
его теперь видеть.
Я опускаю глаза. Мне ли не знать Женьку? Ни черта он не изменился! Это
были только мои мечты. Глупые наивные детские мечты. Не могу я спорить о нем
с Маратом!
Но ведь нужно спорить!
- А ты? - спрашиваю я. - Ты бы выстрелил?
- Хоть в тебя! - Марат отвечает, ни на секунду не задумываясь. -
Человек, поднимающий руку на другого, не заслуживает жалости!
- Но ведь мы же с ними не на равных, Марат!
- А разве я предлагаю казнить? У меня нет зла к этому туземцу, которого
сонным заперли в больнице. Я разговаривал с ним. И вчера и сегодня. Я решил
учить их язык. Просто я говорю о предотвращении убийства, а не о наказании.
- О чем ты спрашивал его?
- Почему они убивают женщин. Он ответил, что если перебить большинство
женщин чужого племени, то мужчины в борьбе за оставшихся, сами перебьют друг
друга. А если убивать только мужчин, племя быстрее размножится. Как видишь,
они не профаны в биологии. Жизнь в лесах кое-чему их научила.
- О чем вы еще говорили?
- Я спросил, что нужно, чтобы они перестали нас убивать. Он ответил,
что для этого мы должны уйти отсюда. Всего-навсего! И, знаешь, я даже
подумал, что если была бы мгновенная связь с Землей, если можно было бы
остановить это колесо - стоило бы забраться в корабли и улететь... Но ведь
на Земле прошла сотня лет! В пути десятки кораблей!
Марат снова бухается в кресло, прозрачная ткань охватывает его, и
кажется, словно он висит в легкой нейлоновой дымке.
- У нас нет пути назад, Маратик! - напоминаю я. - Ни физического, ни
морального. Ни у нас, как первых поселенцев, ни у всего человечества. Ты
забыл, куда бежит Солнечная система? Нас гонит космос. Его не уговоришь
подождать, пока мы тут разберемся... Если бы отобрали не нас, полетели бы
другие. И, может, не хуже нас тут развернулись бы. Все равно это необходимо!
Деваться некуда! Так что не нам заниматься самоедством...
- Для себя я все решил, Сандро. - Марат говорит неожиданно тихо,
приглушенно. - Для себя я нашел тот выход, при котором не будет противоречий
с совестью.
- Какой?
- Я уйду, Сандро. К ним. Вот изучу язык - и уйду. В общем, сделаю то,
что должен был сделать Верхов, если бы спас Лельку.
- Они могут убить тебя!
- Тогда пойдет кто-нибудь другой... - Марат пожимает плечами. - Третий,
четвертый... Все равно это придется когда-то делать. Это неизбежно. Потому
что необходимо. Так уж лучше раньше. Раньше начнем - раньше кончим.
- У них трудно стать богом, Марат. Они видели нас и убивали. Богом
можно стать у племени, которое нас не видело.
- А я попробую стать другом. Зачем обязательно богом?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг