А главы нет и не будет, потому что допустили ошибку, даже не ошибку -
преступление. Преступление перед Родиной, перед Катей, перед профессором
Климовым.
Но кто же виноват? Миша Абраменко? Нет, он не виноват: его чуть не
отравили хлороформом. Сам виноват? Да, выходит, что сам... Но если бы в ту
ночь вместо Миши Абраменко дежурил я, изменилось бы что-нибудь?" Месяц тому
назад еще теплилась небольшая надежда: если вирус Иванова был только нагрет
до высокой температуры, - может быть, по методу профессора Зернова удастся
восстановить его: ведь микроорганизмы обладают колоссальной стойкостью. Но
тщательные исследования профессоров Ивлева и Кривцова показали: диверсанты
не только повысили температуру в термостатах, но и ввели в физиологические
растворы с препаратами цидофенол - вещество огромной активности, которое
необратимо связывалось с вирусными частицами. Вирус Иванова погиб
окончательно.
Степан сжал руками виски и прислонился к стене. Стена медленно
пошатывалась, пол вздрагивал и вращался - лениво, до тошноты однообразно.
Луч заходящего солнца, отражаясь от чего-то блестящего, движущегося,
перескакивал с тумбочки на кровать, с кровати на тумбочку. Степан закрыл
глаза, но головокружение не проходило.
Торопливо, надоедливо громко тикали часы; где-то далеко, на каком-то
строительстве, визжала и стонала циркулярная пила. Сердце Степана стучало
медленно и тяжело. Эти не замечаемые ранее звуки сверлили мозг, доводили до
отчаяния.
- Катя... Катя... Катя...
Все эти дни Степан не отходил от Кати ни на шаг. Ей было уже совсем
плохо, и она чувствовала, что доживает последние дни, но, покорно глотая
всевозможные лекарства, шутила, мечтала вслух о том, как они будут жить
вместе, какая будет у них прекрасная квартира с окнами в сторону парка. Ее
лечили лучшие врачи, были испытаны все новейшие препараты, -ничего не
помогало. Оставался последний шанс - операция.
- Ну, Катя, держись, - сказал Степан.
Перед операцией он долго смотрел ей в глаза, наконец поцеловал,
чувствуя, что целует ее в последний раз. И вот уже за ним медленно закрылась
тяжелая белая дверь, отделяя от Кати, от надежд на счастье.
И вот прошло уже несколько часов, а он все еще не решается пойти в
клинику.
Но зачем медлить?.. Зачем медлить?.. А может быть, обошлось
благополучно?
Он выбежал из общежития, помчался в клинику, заставляя себя думать, что
операция прошла удачно, и Кате завтра нужно передать красивый букет
цветов...
Но когда вышел дежурный врач и молча склонил голову, Степан понял: Кати
больше нет!.. Кати нет!!!
Будущего не существовало. Было лишь прошлое.
"Не стоит жить!" - решил он.
И вдруг ему вспомнились слова парторга: "Людей мало. Отпускаем - значит
так надо. А если будешь учиться плохо, опозоришь колхоз".
Вспомнились Павел Корчагин и Алексей Мересьев - стойкие стальные
люди... А Зденек, готовый пойти на смерть во имя коммунизма, которого ему не
пришлось бы увидеть... А профессор Климов, который после многочасового
дежурства на крыше дома, изнемогая от голода и холода, при свете жалкого
огарка елочной свечи писал о таинственном вирусе, о стадийности развития
микробов. Они жили и умирали во имя жизни, во имя торжества коммунизма на
земле... А как же он?
Степану представилось, что о нем скажут:
- Трус! Бежал с поля боя!
Нет, не о смерти нужно думать, - о жизни, о борьбе за жизнь! В конце
концов, удача с вирусом Иванова была чисто случайной. Что если бы Джон
Кэмпбелл не заболел болезнью Иванова? Что если бы ему не взбрело в голову
подняться на вышку Исаакиевского собора? Или в то лето он поехал бы не в
Россию, а, скажем, в Бразилию?
Все это было правильным. Но отчаяние сжимало мозг неумолимыми тисками:
Кати нет!!
Степан обвел глазами вокруг себя. Машинально он пришел в тот самый
парк, где ночевал много лет назад, где встречался с Катей, где рассказывал
ей о будущем чудесном антивирусе.
Клены, посаженные в ту далекую весну, высоко подняли свои пышные
кроны... И как давным-давно, по аллеям парка двигался бесконечный поток
людей, - еще более оживленный и нарядный; слышался смех - еще более веселый;
долетала музыка - могучая, зовущая...
И вдруг Степан вздрогнул. Музыка прекратилась, и взволнованный голос
диктора произнес:
- Внимание! Внимание! Передаем сообщение о том, что империалисты,
нарушив все существующие нормы международного права, применили
бактериологическое оружие... Как сообщают из Малайи, вчера утром на позиции
Народно-освободительной армии...
В памяти Степана возник странный набор слов:
"Лаборатория вирусных белков Криммеля... Второй коридор, третья
дверь... Против двери ниша калорифера, откуда слышен сильный шум мотора..."
Он вспомнил все: и эту дверь, и нишу, и вентиляционные трубы, и
стальные щиты, и рубильники в кабинете шефа Руффке...
А диктор продолжал:
- Как сообщает газета "Нью-Йорк Пост", профессор американского
института вирусологии Отто Валленброт заявил о создании вируса, один грамм
которого якобы может убить двести миллионов людей...
Степан охнул и скрипнул зубами: Отто Валленброт жив!.. Жив мерзавец,
мечтавший обрушить на Советский Союз тонны смертоносных бактерий!..
Неизвестно, как он уцелел, да это и не существенно. Он нашел себе новых
хозяев - таких же хищных и кровожадных, как сам.
Каков расчет! Не сто миллионов, не триста, а двести! Пусть эти цифры -
ложь. Пусть, как всегда, враг старается запугать. Но то, что они готовы на
самые страшные преступления - не вызывает сомнения.
"Гомо гомини люпус эст!.." Нет, это у них - человек человеку волк, у
бизнесменов. А для всех мирных, честных людей волками являются фашисты, -
какой бы национальности они ни были. Их надо уничтожать, безжалостно
уничтожать в открытом бою, а сейчас необходимо бороться против них хоть и
мирным путем, но так же упорно. Новыми открытиями, в первую очередь!
Степан стремительно поднялся со скамьи и пошел в институт. Он
торопился, боясь, что секретарь партийной организации уйдет.
Но едва Рогов переступил порог института, швейцар Петрович сокрушенно
покачал головой:
- Ну, где вы пропадаете, Степан Иванович? Тут все с ног сбились - вас
ищут! Идите быстрее, Семен Игнатьевич уже десять раз спрашивал о вас...
Степан торопливо взбежал по лестнице, распахнул дверь и остановился на
пороге.
- Семен Игнатьевич... Прошу... В самый тяжелый день моей жизни...
Прошу, примите меня в партию.
Гонимый безотчетным страхом, Великопольский бежал, сам не зная куда,
вздрагивая от каждого звука, от взгляда каждого прохожего. Он хотел бы
убежать и от собственных мыслей, но они - цепкие, назойливые, безжалостные -
все теснее окружали его.
Полчаса назад, проходя по улице Мечникова, Великопольский увидел
доцента Жилявского. Жилявский был смертельно бледен, - даже с
противоположной стороны улицы было видно, как дрожали у него руки, когда он
пытался застегнуть пиджак. У подъезда стояла крытая машина, и человек в
военной форме, сопровождавший Жилявского, распахнул дверцу, жестом приглашая
войти.
Великопольский шмыгнул в подворотню. Он дождался, пока машина уехала, и
вздохнул с облегчением.
Но он понимал, что всего лишь оттянул свою гибель.
Ах, этот Жилявский! Ах, мерзавец! Как он медленно и осторожно
подталкивал его к краю пропасти! Как хитро затягивал петлю, из которой уже
невозможно было вырваться... Ведь он выдаст его, выдаст! Всплывет история с
диссертацией Нечипоренко. Как Жилявский пронюхал о ней? Никто, казалось, и
не подозревал... А затем медленно - звено за звеном - вытащат всю цепь,
начиная с проклятого антивируса Брауна, с дурацкой ампулы, которую принес
все тот же Степан Рогов. Ведь Жилявский, чтобы оправдаться, даже историю с
уничтожением вируса Иванова свалит на него, Великопольского, хотя он к этой
истории почти не причастен...
Машинально Великопольский пошел к парку, но его испугал яркий свет
главной аллеи, и он поспешил вглубь, стараясь держаться в тени деревьев.
И тут он увидел Степана Рогова.
Рогов сидел в конце аллеи, освещенный одиноким фонарем, опустив руки на
колени. Он смотрел вдаль - задумчиво, строго - и казался таким спокойным,
таким сильным, что был миг, когда Великопольскому захотелось подойти к нему,
и просто, по-человечески рассказать обо всем: о вакцинах, о формулах,
рассказать, как передавал Жилявскому все, что удавалось узнать о вирусе
Иванова. Но он, конечно, не подошел.
А Степан поднялся со скамьи и направился ему навстречу. Суеверный страх
охватил Великопольского. Он медленно пятился назад, в кусты, не подозревая,
что именно здесь, много лет тому назад, ожидал его Степан Рогов, - усталый,
подавленный, - ждал, чтобы поговорить с ним, услышать от него хотя бы одно
теплое слово... Великопольский не знал этого, но ему казалось, что Рогов
видит его во тьме и смотрит злобно и торжествующе.
Дождавшись, когда Рогов скрылся из виду, Великопольский вышел из кустов
и торопливо зашагал в противоположную сторону. Ему было страшно в
одиночестве, он хотел видеть людей.
Но и среди людей он не обрел спокойствия. Он заходил в самую гущу
человеческого потока, он спешил туда, где слышался веселый смех, он
протискивался в толпу, желая почувствовать близость людей, но перед ним
удивленно расступались, его обтекал жизнерадостный поток, - обтекал, как
обтекают весенние воды мрачный замшелый камень.
Он был арестован в тот же вечер.
Глава XXI
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
Операция Кати была назначена на 14.00.
Ровно в 14.00 дежурный врач клиники Медицинского института открыл дверь
препараторской, чтобы доложить главному хирургу о готовности, но, пораженный
небывалым явлением, молча остановился на пороге.
Уравновешенный, пунктуальный до скрупулезности, главный хирург даже не
взглянул на него. Неосмотрительно размахивая руками в стерильных перчатках,
он кричал, наступая на профессора Кривцова и другого, незнакомого человека:
- Нет! Сейчас в состоянии помочь только нож хирурга! Что вы
предлагаете? Усыпить на сто лет? Не на сто? Пусть даже на год! Где гарантия,
что за это время опухоль не распространится на весь организм? Сейчас есть
один шанс из ста, через неделю исчезнет и он. Я отвечаю за жизнь человека и
повторяю: сомнительных экспериментов не допущу! Кроме того, нужно было
говорить об этом раньше, а не тогда, когда больная уже подготовлена к
операции.
Профессор Кривцов, в таком же белом халате и шапочке, так же держа
вверх руки в стерильных перчатках, растерянно и сердито посматривал то на
хирурга, то на невысокого худощавого мужчину.
- Да не кричите, ради бога, Иван Иванович! Товарищ Чижов, объясните,
пожалуйста, что речь идет о сне, близком к анабиозу. Обменные процессы
отсутствуют, опухоль разрастаться не будет.
Человек, которого Кривцов назвал Чижовым, молчал, упрямо сжав губы.
Не встречая поддержки, Кривцов повернулся к Петренко:
- Семен Игнатьевич, рассудите хоть вы: не лучше ли усыпить больную,
чтобы затем вновь приступить к лечению?
Петренко не ответил. Что он мог сказать? Ему было ясно только одно: и
нервность главного хирурга, и растерянность Кривцова, и молчание профессора
Чижова обозначают, что состояние Кати почти безнадежно.
Конечно, метод Чижова - лечение глубоким сном - давал какую-то надежду.
Именно при помощи этого метода в последнее время вполне успешно излечивались
многие тяжелые заболевания. Но если при лечении язвы желудка человек должен
был спать по восемнадцать часов в сутки на протяжении месяца, он все же
просыпался для принятия пищи. А сейчас предстояло усыпить на продолжительное
время.
- Товарищ Чижов, уверены ли вы в том, что больная сможет выдержать
длительный анабиотический сон? Выдержит ли она резкий переход возвращения к
жизни?
Густым басом, неожиданным для невысокого щуплого человека, профессор
Чижов сказал:
- Товарищ Петренко, я вновь повторяю: это эксперимент. Мне удалось
возвратить к жизни шимпанзе, который пробыл в состоянии анабиотического сна
двадцать суток.
- Но ведь человек - не шимпанзе!
- Да, и только поэтому я сейчас не настаиваю, хотя абсолютно уверен в
действенности своего метода. Я могу гарантировать лишь одно: на протяжении
десяти-двадцати лет организм почти полностью отключается от жизни. В нем
будут происходить жизненные процессы в таком же заторможенном темпе, как в
высушенном зерне. В египетских пирамидах найдены зерна пшеницы, пролежавшие
несколько тысяч лет и все же жизнеспособные...
- Так что же, и эту больную вы хотите засушить на тысячи лет?
Профессор Чижов неодобрительно взглянул на хирурга.
- То, что раньше требовало тысячелетий, в наше время совершается за
десять лет. Но я не настаиваю, нет! Я только предлагаю в самый последний
момент, если начнется агония, ввести мой препарат, хотя искренне желаю,
чтобы обошлось без этого, чтобы операция прошла удачно.
Главный хирург, вытерев со лба пот тыльной стороной ладо- ни, стащил с
рук стерильные перчатки, швырнул их на стол и повернулся к дежурному врачу:
- Операцию отставить... - Он посмотрел на часы. - Сколько вам нужно
времени для приготовлений, товарищ Чижов?
- Два часа. Я должен съездить в институт.
- Так вот: приготовить все к семнадцати ноль-ноль.
Когда врач и профессор Чижов вышли, главный хирург сел на диван и,
закрыв глаза, откинулся на спинку.
- Товарищи, - сказал он после долгого молчания, - я просто боюсь этой
операции... Эта девушка смотрит на меня так доверчиво. Я не могу выдержать
ее взгляда. И я почти уверен, что операцию ей не перенести. Может быть, в
самом деле пусть Чижов ее усыпит?
Хирург с надеждой взглянул на профессора Кривцова, но тот, только что
отстаивавший предложения Чижова, теперь заколебался.
- Честное слово, Иван Иванович, не знаю, что ответить... У Чижова один
шимпанзе спит уже третий год. Шимпанзе жив при помощи чувствительной
аппаратуры удается улавливать микроизлучение клеток, но разбудить его,
вернуть к жизни не удается никаким образом... А излучение становится все
более и более слабым: словно сон постепенно переходит в смерть. Но во всяком
случае Чижов будет здесь, и в самый последний момент...
Хирург, досадуя, что выдал свою нерешительность, сердито повторил:
- Самый последний момент!.. Самый последний момент - это конец жизни! Я
верю профессору Неговскому, который оживляет тех, кто умирает от шока, от
потери крови, от удушья... Но он оживляет тех, у кого организм в целом
здоров... Я верю в лечение сном: жизненные процессы затормаживаются, болезнь
угасает под воздействием внутренних сил организма. Но ведь в нашем случае
дело идет совсем о другом - оттянуть развязку на неопределенный срок,
оставить человека между жизнью и смертью. Нет, уж лучше операция!
Операция началась в семнадцать ноль-ноль, и уже через пятьдесят минут
профессор Чижов должен был ввести Кате свой препарат.
Прекратилось дыхание, потускнели глаза, стала угасать сердечная
деятельность. Теперь никто в мире не в состоянии вернуть девушку к жизни. Но
жизнь в ней теплится - слабый, мерцающий огонек, который в любую минуту
может или погаснуть совсем, или вновь ярко вспыхнуть.
Дни, недели, месяцы - кто знает, сколько надо ждать, пока будет открыт
противораковый препарат?
Множество людей будет работать, чтобы решить эту задачу. Не ради одной
Кати, - ради спасения сотен тысяч жизней, ради осуществления благородной
мечты: победы над преждевременной смертью.
Будут ночи без сна и дни без отдыха... Будет радость успехов и горечь
поражений. Будет дерзновенный взлет человеческой фантазии и кропотливая
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг