Глава XII
ПОРТРЕТ СОЗДАЕТСЯ ИЗ ШТРИХОВ
Катастрофа с антивирусом, страх перед возможностью разоблачения
заставили доцента Великопольского на время забыть о своих честолюбивых
мечтах. Но вскоре собственный проступок стал казаться ему случайным и
несущественным, появилась твердая уверенность в том, что достаточно как
следует поработать, и крупные результаты немедленно будут достигнуты. Он
увлекся блестящей перспективой: объяснить происхождение рака с точки зрения
вирусной теории.
Существовали десятки теорий происхождения раковых заболеваний, и ни
одна из них не выдерживала испытания. До сих пор старания медиков сводились
только к одному: выявить рак как можно раньше, чтобы удалить опухоль в
начале ее развития. Но если бы удалось найти причины возникновения рака,
можно было бы повести борьбу еще до появления опухоли. Скрытый период
развития рака длится годами.
Великопольскому казалось, что он в состоянии решить эту проблему. Он
приходил в институт на рассвете и уходил за полночь. Он производил множество
опытов, желая установить какие-нибудь закономерности, перелистал уйму книг,
сопоставляя и противопоставляя факты, которые казались ему сколько-нибудь
значительными.
В то же время Великопольский руководил отделом, бывал в лабораториях,
помогал сотрудникам в новых исследованиях.
Он считал, что совершает трудовой подвиг, и с гордостью говорил жене:
- Понимаешь, Лена, разрываюсь на части! Вот сегодня: провожу
собственный опыт, - вдруг приходит Ивлев: "Не получается!" Ты ведь знаешь
Ивлева, - если у него не ладится, он не отстанет до тех пор, пока двадцать
раз не объяснишь. Объяснил и раз, и два, и три. Приходит сияющий: "Вышло"!
Елена Петровна смотрела на него с улыбкой, а ему казалось, что полоса
неудач миновала, что стоит лишь сильно захотеть - и все осуществится, как в
сказке.
Но проходили день за днем, месяц за месяцем, а успеха все не было.
Великопольский почувствовал полнейшее творческое бессилие. Если бы
кто-нибудь натолкнул его, подсказал какую-нибудь оригинальную мысль, он смог
бы ее развить. Однако подсказать было некому.
Часто заходил Петренко. Интересуясь работой, он пытался помочь, но
Великопольский досадливо думал:
"Ну, что ему нужно? Был бы вирусологом, тогда другое дело, а то
эпидемиолог, что он смыслит?!"
Елена Петровна тоже ничем не могла помочь - она специализировалась по
анаэробным инфекциям.
Время шло, молодежь вырастала, а Великопольский все еще оставался
доцентом. Тот самый аспирант Ивлев, которому в свое время помогал Антон
Владимирович, блестяще защитил кандидатскую диссертацию. Однажды он явился и
попросил разрешения начать работу над исследованием изменчивости вирусов. Он
высказал свои предположения, показал данные предварительных опытов.
Мучительная зависть пронизала Великопольского. Гипотеза Ивлева была
проста! Даже удивительно, что никто другой не выдвинул ее ранее.
Предварительные опыты вскоре докажут, что это уже не гипотеза, а теория. Не
пройдет и года, как Ивлев защитит докторскую диссертацию, станет
профессором, и тогда...
- Товарищ Ивлев, ваша гипотеза очень интересна, но...
Великопольский лавировал. Он не мог заявить Ивлеву, что запрещает
производить исследования, и не смог бы доказать, что положения молодого
ученого ложны. Великопольский старался убедить, что подобные исследования
идут вразрез с планом института и затормозят основную работу. Горячо
расписывая, необходимость исследования гриппа и энцефалита, он искоса
наблюдал за Ивлевым.
Ивлев. молчал, но по его плотно сжатым губам, по хмурому взгляду
Великопольский понял, что все напрасно, что Ивлев все равно, - во внеурочное
время, по ночам, - будет производить свои исследования. И все же он отказал
Ивлеву.
А когда Ивлев ушел, Великопольский раскрыл сейф, вынул объемистую папку
и погрузился в чтение.
Уже не в первый раз Великопольскому приходила мысль использовать для
работы незаконченную диссертацию своего друга, талантливого, вирусолога
Нечипоренко, погибшего во время Отечественной войны.
Артем Нечипоренко до войны работал над проблемой рака. Он жил в одной
квартире с Великопольским и, уходя в армию, оставил ему свою рукопись.
Рукопись сохранилась, так как Антон Владимирович уходил на фронт уже из
эвакуации. Об этой рукописи, видно, никто не знал: Нечипоренко не любил
рассказывать о своих замыслах, а его консультант профессор Митягин умер.
Не в первый раз Великопольский перечитывал эту рукопись, думая о том,
как талантлив был Нечипоренко, как жаль, что он не успел завершить свою
работу, которая могла бы иметь огромное значение для советской науки. Он и
сейчас начал с этого.
Нет, он не присвоит чужого открытия - достаточно с него антивируса
Брауна. Но и оставить забытой такую важную для государства тему нельзя.
Нужно заново, по своему, переделать эту диссертацию, произвести новые
исследования. А Нечипоренко... Что ж, Нечипоренко он уважал, даже любил, но
ведь его нет в живых и слава ему не нужна...
И у Великопольского не дрогнула рука, когда он вынул пожелтевшие от
времени листы, вложил их в новенькую папку и вывел на ней крупным красивым
почерком:
А.Великопольский
О предраковом расположении организмов
Он изменил лишь название диссертационной работы, не подозревая, что
этим самым он изменил все направление исследований вирусолога Артема
Нечипоренко, павшего смертью храбрых при форсировании Одера.
Очень часто Петренко, приглядываясь к Великопольскому, думал о нем,
желая уяснить себе, что же это за человек.
- Энергичен. Самолюбив. Способен. Скрытен.
В лаконические формулировки краткой характеристики Великопольский не
вмещался. Это, конечно, не удивляло доцента Петренко: характеры людей под
шаблон не подгонишь. Но в поведении Великопольского было много
неопределенного, он всегда впадал в крайности: то вдруг оживится, разовьет
бешеную деятельность, то обмякнет, начнет избегать людей, глаза его
становятся холодными, злыми.
"В чем же причина? - раздумывал Петренко. - Неудачи в работе? Но
неудачи естественны - в науке ничто легко не дается".
Очень хотелось помочь Великопольскому, однако Антон Владимирович такие
попытки встречал с затаенной враждебностью.
Нет, у Петренко не было никаких данных, которые позволили бы с полным
правом сказать, что доцент Великопольский чужд ему, чужд советской науке.
Однако в глаза бросались мелочи, - мелочи, не замечаемые другими,
наталкивающие на раздумье, заставляющие смотреть в глубь вещей и событий.
Казалось бы, мелочь: Великопольский - самолюбивый и настойчивый -
всегда и во всем соглашается с ним, доцентом Петренко. Но эта мелочь
заставляет недоумевать: для Великопольского гораздо естественнее отстаивать
свое мнение до хрипоты.
Казалось бы, мелочь: Великопольский отменил ежедневные пятиминутки -
короткие производственные собрания сотрудников вирусного отдела, заменив их
индивидуальными отчетами. Но это уже не мелочь: пятиминутки значительно
активизировали сотрудников. Именно во время этих коротких совещаний
сверялись результаты параллельных экспериментов, общими усилиями находились
правильные решения, зачастую высказывались интереснейшие мысли.
Доцент Петренко записывает в свой неразлучный блокнот: "Пятиминутки -
восстановить". Но разве дело только в пятиминутках?
На первый взгляд деятельность института кажется блестящей: инфекционный
и эпидемиологический отделы достигли значительных успехов, более строгим и
четким стал весь ритм работы. Но вот главный отдел - вирусный - беспокоит.
Кроме интересной гипотезы Ивлева, там не появилось ничего нового. А пора!
Странно, что Великопольский становится бездеятельным, когда речь заходит об
исследовательской работе вирусного отдела.
И вновь Петренко думает о Великопольском: "Что же это за человек?
Нестойкий? Заблуждающийся? Или..."
Единственно, кто может ему помочь - это Елена Петровна, но она молчит.
И ее молчание тревожит.
Елена Петровна молчала. Ей еще нечего было сказать Петренко, но она все
время думала о беседе, которая произошла давным-давно. Ведь в сущности там,
на балконе квартиры доцента Петренко, еще неясное даже для нее влечение к
Антону Владимировичу внезапно сменилось твердой уверенностью: "Люблю!".
Она склонилась над колыбелью:
- Славик! За что мы любим папу? - Она поправила одеяльце, погладила
сына по мягким пушистым волосикам и наклонилась к нему еще ближе. - Мы любим
нашего папу за то, что он мужествен, энергичен, талантлив... красив,
наконец... Да?
Ребенок смотрел на нее светло-голубыми глазами и, протягивая ручку,
шевелил пухлыми розовыми пальчиками. Елена Петровна перепеленала его,
покормила, и сын, засыпая, смешно двигал губами и морщил лобик.
- Сын... сын...
До сих пор казалось необыкновенным, что у нее есть сын, крохотное,
ничего не понимающее существо, которое будет расти не по дням, а по часам,
вырастет и станет летчиком. Елена Петровна даже увидела его взрослым:
высокий, стройный, голубоглазый... И вдруг смутилась: нет, не сына увидела
она, а мужа, летчика-истребителя, погибшего в первый день войны. Как-то
подсознательно ей хотелось, чтобы Славик был именно таким: сильным,
мужественным, честным... и... не таким, как Антон Владимирович.
Ей стало неприятно это противопоставление, она попыталась оправдать
Антона Владимировича в собственных глазах, но в ушах все время звучали слова
доцента Петренко: "Есть в нем что-то холодное, чужое...".
Елене Петровне тогда было неприятно слышать эти слова. Ей казалось, что
Петренко просто ошибается. Антон, безусловно, самолюбив, замкнут. Но его
основной недостаток не в этом: он теряет выдержку при неудачах, его нужно
поддерживать, постоянно помогать ему.
Теперь она чувствует: да, Семен Игнатьевич был прав, она ошиблась в
Великопольском.
Он заботлив, нежен, верен. Он любит дарить ей вещи красивые, дорогие,
он делится с ней планами, надеждами. Но почему его заботливость так
одностороння? Он беспокоится о цвете ее лица, беспокоится, чтобы она не
похудела, чтобы не проглядывали седые прядки волос, но очень редко
осведомляется об ее исследовательской работе. Почему он требует, чтобы все
дорогие и зачастую безвкусные безделушки - всякие браслеты, кольца, - она
обязательно надевала, когда они выходят вдвоем? Почему бывает неприятно,
когда он в порыве откровенности начинает говорить о своих планах и все время
твердит: "Я...я...я!.." И наконец эта стычка с ним в институте...
Вчера к ней пришел Ивлев. Он заявил, что обращается к ней как к
председателю профкома, что у него незначительное дело и ему не хотелось бы
обращаться к директору и парторгу.
Уже одно это вступление заставило Елену Петровну насторожиться. Она
знала Ивлева не первый год и понимала, что не мелочь, а безотлагательный,
важный вопрос заставил его обратиться за помощью. И она не ошиблась: дело
было первостепенной важности.
Ивлев рассказал, что уже около шести месяцев тщетно добивается у Антона
Владимировича разрешения начать исследования по изменчивости ультравирусов.
Он рассказал о своей гипотезе, показал данные опытов, произведенных им
вопреки запрету Великопольского, и Елена Петровна, даже не будучи
специалистом-вирусологом, поняла актуальность предложенной темы.
Она пообещала Ивлеву выяснить этот вопрос и тотчас же пошла к Антону
Владимировичу, считая, что произошло какое-то недоразумение, что достаточно
только напомнить о гипотезе Ивлева, чтобы ученому было оказано всяческое
содействие.
Но едва она начала разговор, как Антон Владимирович, покраснев,
досадливо поморщился и прервал ее.
- Ну зачем ты вмешиваешься не в свое дело? Эта гипотеза не стоит
выеденного яйца.
Елену Петровну покоробил грубый тон мужа. Она стала доказывать, что
всякая работа по изучению изменчивости вирусов важна принципиально, так как
дает новые факты для борьбы с формальными генетиками.
Великопольский выслушал с презрительной улыбкой, подошел и положил руку
на ее плечо:
- Не надо горячиться, Лена... Сознаю: не прав... Но ты понимаешь, это
самый лучший работник, и он сейчас производит опыты, окончательно
подтверждающие мою - понимаешь? - мою теорию, за которую я получу докторскую
степень.
Елена Петровна ошеломленно посмотрела на мужа и резко сбросила его
руку. Ей вдруг стало обидно и горько.
Она чуть не год исполняла обязанности директора института в те времена,
когда заботы о стекле, олифе, стульях, бумаге и оборудовании были чуть ли не
самыми главными; когда она, не имея еще достаточного опыта, тратила дни и
ночи для обучения молодежи, только что пришедшей из институтов; когда
приходилось откладывать собственные исследования, чтобы сделать более важные
и срочные... И она никогда не говорила: мои исследования. Она знала: наши.
- Твои исследования должен проводить ты. Как жена я буду тебе помогать,
если бы даже для этого мне пришлось работать по двадцать часов в сутки. Но
как председатель профкома я тебе заявляю: ты сегодня же предоставишь Ивлеву
возможность работать, иначе я пойду к Петренко, к директору.
Великопольский поспешно согласился. Он объяснил., что сам вскоре
разрешил бы Ивлеву работать над исследованием изменчивости вирусов; мало
того - он давно видит, что план работы всего вирусного отдела надо
перестроить коренным образом...
Он обнял жену, вынул из письменного стола проект нового плана и стал
говорить о том, что, считая свою теорию важнейшей на данном этапе работы
института, возможно, излишне увлекся...
А у Елены Петровны в ушах все еще звучали властные и жестокие слова:
"Моя!.. Моя теория!".
Склонившись над колыбелью сына, она машинально шептала:
- Мужествен... энергичен... талантлив... красив, наконец. Чего же ему
не хватает?
На этот вопрос она еще не могла ответить.
Глава XIII
МАЙОР КРИВЦОВ
Одна четверка - по русскому языку - помешала Степану Рогову окончить
среднюю школу с медалью.
Он сильно переживал свою неудачу - сильнее, чем двойку, полученную в
предыдущем году. Ему казалось, что только получив золотую медаль, он
оправдал бы доверие односельчан.
Степан не приехал на летние каникулы в свой колхоз - готовился к
экзаменам в институт, но прислал длиннейшее письмо-отчет.
Митрич ходил именинником. Для него ничего не значила одна четверка,
если рядом с ней стояло восемнадцать пятерок. Он считал своим долгом
сообщить каждому встречному, что Степан получил аттестат зрелости, не
забывая намекнуть при этом, что это он, Митрич, первый заметил
необыкновенные способности Рогова и первый: подал мысль послать его "учиться
на профессора".
Степан получил коллективное письмо, в котором правление и партийная
организация колхоза поздравляли его с успешным окончанием средней школы и
желали дальнейших успехов.
Вместе с этим письмом пришли письма от Кати и Митрича.
Катя писала, что ей удалось сдать экзамены за семилетку. Правда, успехи
у нее не блестящие, - ей до Степана далеко, но она так рада, так рада...
В каждой строчке ее письма Степан чувствовал легкую грусть далекой ночи
накануне их расставанья, - грусть, от которой на сердце становилось легко,
которая порождала предчувствие чего-то хорошего, радостного.
"...Степа, очень жаль, что ты не можешь приехать в Алексеевку. Мне надо
сказать тебе очень, очень многое..." - писала Катя.
Ему тоже надо было сказать ей многое, а может быть, даже немногое -
всего лишь несколько слов, но зато таких, каких ей еще никто никогда не
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг