примете, если на это решились, одну за другою... Вот ровно семь пилюль, - вы
проглотите их и, проспав здесь семь дней, ровно столько же дней проживете в
следующем веке... Понятно ли вам? Но еще одно условие, - не мое, а тех, кто
оставил нам эти зерна.
- Какое? говорите скорее: но мучьте, не томите, у меня точно
лихорадка...
- За каждый день жизни в том земном веке, то есть через сто лет, - вы
одним годом менее проживете в этом свете, или веке... Условие - извините -
не шуточное, и я вас о том предупреждаю... Подумайте прежде, чем решитесь
заснуть.
- Давайте ваши пилюли, я решился! - ответил, покраснев, Порошин: - не
хочу откладывать, давайте теперь же. Порошин взял пилюли.
Армянин помог гостю переодеться в принесенное "будущее платье", причем
услуживал ему с отменною любезностью. Незаметно вошедшая в это время жена
армянина полуспустила гардины на окна, переставила некоторую мебель и
бросила на уголья жаровни какую-то нежно-пахучую, янтарного цвета, смолу. В
комнате мгновенно стал распространяться необъяснимый, томительно-сладкий,
опьяняющий запах.
- А что это за надписи на обороте монет? - спросил он хозяина: - с
какой стати во Франции будут чеканить, на национальных деньгах, подобные
азиатские письмена?
- Это все вы узнаете сами, проглотив последнюю из пилюль, -
вежливо-сдержанно ответил восточный маг.
Порошин взял на ладонь поданные зерна, поглядел на них с секунду и
быстро проглотил их одно за другим. Армянин указал ему на ключ в двери,
стакан и воду в графине, также вежливо откланялся и вышел с женой.
"Посмотрим, - подумал Порошин, замыкая за ними дверь: - и уж если
надуют, я не пощажу их, обо всем напечатаю в газетах"...
Он подошел к столу, выпил залпом стакан воды и взглянул на площадь
Трона в окно. Наступал вечер... Солнце золотило крыши домов, колонны с
бюстами королей, фонтан и ветви старых каштанов.
Непонятная, чарующая нега стала охватывать Порошина. - "Нет! не
поддамся! даже вовсе не засну и посмотрю, что будет!" - сказал он себе,
принимаясь ходить по мягкому, пестрому ковру небольшой, уютной горенки.
Долго ли так ходил Порошин, улыбаясь предстоящему испытанию и думая о
своей решимости наблюдать, - этого в впоследствии не помнил. Подойдя к окну,
он опять взглянул на площадь и потер глаза: площадь Трона как бы застлало
туманом. Порошин присел на кушетку, склонил голову.-"Да что же это со
мною? - мыслил он: - я как будто дремлю!" - Он почувствовал, что,
одолеваемый неудержимой наклонностью заснуть, он ложится, протягивает ноги и
против воли дремлет, даже засыпает.
..."Нет, черт возьми, не засну! не засну, ни за какие блага в
свете!"-сказал себе Порошин, усиливаясь выбиться из сладких, охвативших его
грез, усиливаясь не покориться им и встать.
...Это ему как бы удалось...
Он вскочил и подошел к окну. Что за чудо? Та же самая place или
barriere du Throne, те же колонны с бюстами, фонтан и каштаны, - но как
будто и не те. Солнце било косыми, фантастическими, желтовато-розовыми
лучами. Пахло опьяняющим запахом лилий, ландышей или акаций. Голова
кружилась. как весной в цветущей теплице. Улицы кипели народом. На балконах
и в окнах развевались веселые, причудливые флаги, знамена. Очевидно, был
какой-то праздник. Осьми- и десятиэтажные дома были снизу до верху увешаны
громадными хромолитографическими картинами, в виде вывесок. Звуков подков и
колес не было слышно. Странного вида экипажи, одноярусные, двух- и даже
трехъярусные омнибусы, кареты, красивые с зонтами долгуши и какие-то
паланкины, в роде подвижных беседок, наполненные проезжавшею публикой,
двигались среди залитой асфальтом площади, - как подумал Порошин, - на
обитых гуттаперчевыми шинами колесах и по гуттаперчевым рельсам, а главное -
без помощи лошадей и пара. - "А! с помощью сжатого воздуха! - догадался
Порошин: - и какая масса грамотных, охотников до чтения новостей... Все на
крышах омнибусов, в паланкинах и долгушах с громадными листами газет".
Едущая публика снизу казалась, с этими газетными листами, в виде двигавшейся
громадной нивы белых грибов... За площадью была видна часть новой городской
стены, окружавшей Париж. Простым глазом можно было рассмотреть, что на этой
стене ходили, в странных, длинных одеждах, вооруженные воины, а над
ближайшей крепостной башней развевалось исполинское красное знамя, с
изображением желтого дракона.
"Что за чепуха! дракон! - подумал Порошин: - и откуда в Париже дракон?
точно во сне, а между тем, я вовсе уже не сплю".
Сгорая любопытством, он осмотрелся, увидел, что и на нем одежда,
походившая на одеяние уличной публики, поспешил отомкнуть дверь комнаты и
спустился на улицу, так как наступал вечер и солнце готовилось зайти за
башню с знаменем.
Очутившись на асфальтовой, в виде узорного паркета, мостовой, Порошин
прежде всего убедился, что находится действительно среди тех же ему знакомых
парижан: бойкая французская речь, веселые возгласы, шутки, азбука надписей
на вывесках, - все убеждало, что он в самом деле в Париже. Но как, с кем и о
чем ему заговорить? Ведь он из далекого XIX века, ведь люди XX века сразу
его распознают, или просто, не поняв, сочтут за сумасшедшего,
подозрительного, еще арестуют, запрут на все семь дней в тюрьму. Что у него
с ними общага? И как эти новые люди встретят его понятия, самые обороты
мыслей, речения, слова? "Надо спросить книжную лавку, - решил на площади
Порошин: - кабинет для чтения, а еще лучше кафе-ресторан!" Там он лично и
без постороннего пособия ознакомится с текущими событиями, с новостями того
любопытного, неразгаданного дня... Но какого дня? Он заснул, или точнее -
его стремились усыпить в среду, 15 августа 1868 года. Посмотрим...
- "Нет! - сказал себе Порошин: - не стану ни о чем спрашивать, ни о
книжных лавках, ни о кафе-ресторане; сам все найду".
Отыскав по близости кофейню, Порошин подошел к столику, взял газету с
заголовком: "Гений XX века" и стал ее читать.
Чем далее он читал этот "Гений" и другие газеты, тем более рябили в его
глазах разные диковинки и чудеса: расписание подземных поездов железных
дорог, между Англией и Францией; экспедиция из всеславянского торгового
порта, Константинополя, в срединное море Африки, искусственно устроенное на
месте бывшей песчаной Сахары, куда напустили воду из более возвышенного
Средиземного моря.
В одной из газет, в передовой статье, Порошин наткнулся на фразу: "В
старые, незапамятные годы, после низвержения династии Бонапартов и, как
известно, во время правления ныне угасшей династии Гамбеттидов..."
Волосы шевельнулись на голове чтеца, и он боязливо оглянулся, не увидел
бы его за чтением таких ужасов полицейский сержант.
- "Ужели краснобай Гамбетта мог действительно когда-нибудь сменить во
Франции династию Наполеонидов? - подумал Порошин: - но кто же теперь правит
французами?" - Едва он это помыслил, как ему в глаза попалась некая, более
загадочная фраза. Он обратил внимание на заголовок последнего
законодательного акта...
"Божьею милостью и по воле правительствующего высокого народа
китайского, - мы, европейские министры его светозарного величества,
императора Китая и Богдыхана Европы, - по зрелом обсуждении в местных и
общем европейском парламентах, постановили и постановляем..."
- "Как? китайцы? вот небывальщина! и откуда взялся в Европе Богдыхан? -
спрашивал себя Порошин: - как бы это в точности узнать? Спросить? Но кого?
Меня как раз сочтут за безумного, незнающего таких, по-видимому,
общеизвестных вещей, как история дня, обратят на меня внимание... Вот
что... - обрадовался Порошин: - надо обратиться к учебнику истории
прошедшего века, или еще проще - купить календарь..."
Порошин подошел к буфету, выпил рюмку какой-то спиртной специи, очень
отдававшей шафраном и имбирем, и закусил тартинкой; последняя тоже обратила
на себя его внимание: оказалось, что это был ломтик хлеба, с приправой
"птичьего гнезда". Буфетчик и слуги были с бритыми головами, длинными,
заплетенными косами и в черных шелковых, китайских шапочках. Посетители
сидели с опахалами; на головах военных были широкополые шляпы с шариками и
павлиньими перьями. Везде отзывалось китайщиной, и это очень шло к
французам, как известно, и в былое время, в XИX столетии, бывшим великими
охотниками до разных "chinoiseries".
Найдя книжную лавку, Порошин купил и там же стал читать календарь. То,
что он узнал из этого чтения, привело его еще в большее изумление.
Оказалось, что китайцы, которых, по исторической статье календаря, в
половине XИX века считалось около 300 миллионов, уже в то время начинали
слушать политико-экономов страшно быстрым ростом своего народонаселения. К
концу же XИX столетия китайцев считалось до 500 миллионов, т.е. половина
всего человечества. живущего на земле. Наступил XX век, и в первую четверть
этого нового века народонаселение Китая возросло до 700 миллионов. Жители
Небесной империи, соперничая с своими соседями, японцами, переняли у Европы
все практические познания, в особенности гениальные технические изобретения
европейцев в деле войны. Они завели громадную сухопутную армию в 5 миллионов
солдат и исполинский паровой флот в сто мониторов и вдвое быстроходных,
гигантских паровых крейсеров. Покрыв свою страну сетью железных дорог,
которые у них дошли до Западной Сибири и Афганистана, они сперва покорили и
поглотили изнеженную Японии, потом завоевали и обратили в свои колонии
республику Соединенных Штатов Америки, в чем им помогла новая,
истребительная междоусобная война Северных и Южных Штатов, которою
наполнилось начало XX века, при постыдном соперничестве двух тогдашних
президентских династий. Переселив в завоеванную Америку избыток своего
народа, теснившегося под конец, за недостатком земли, на плавучих и свайных
постройках их рек и озер, китайцы обратили внимание на Европу. Они послали
свой флот в Атлантический океан, где в 1930 г. произошла колоссальная
морская битва китайских мониторов с мониторами еще сушествовавших тогда,
самостоятельных государств европейского материка, - Англии, Франции, Италии
и Германии. Дело, по словам календаря, решилось особыми подводными,
китайскими "минами-пушками", которые подплывали под килевые части
европейских мониторов и, стреляя залпами бомб, начиненных динамитом,
взрывали и топили эти грозные когда-то суда.
Европа в 1930 году была завоевана Китаем...
Отдельная, во время оно сильная и славная государства, Франция, Англия,
Италия и Германия, поглотившие незадолго перед тем ряд второстепенных
стран - Испанию, Австрию, Швецию и Данию, были в свой черед поглощены и
упразднены китайцами. Победители прекратили их самостоятельное существование
и обратили их, как и Америку, в свою колонию. Явилась федеративная Европа,
которой Богдыхан, в утешение туземных ученых и публицистов, дал название
"Соединенных Штатов Европы", подчиненных китайскому императору. Сам он с тех
пор стал именоваться Богдыханом Европы, как некогда английская королева
носила титул императрицы Индии.
Порошин с трепетом стал доискиваться, в занимательном календаре,
сведений о судьбах России. Она, к его утешению, уцелела в этой общей ломке,
вследствие своего дружеского китайцам нейтралитета, который она объявила во
время нашествия жителей Небесной империи на Европу - в отместку Англии за
Пальмерстона и его преемников, Франции - за Наполеонидов, Австрии - за ее
вечные измены и предательства, и Германии-за Бисмарка, "прижимавшего славян
к стене..." "Досталось всем сестрам по серьгам!" - радостно подумал Порошин,
читая эти откровения прошлого...
Богдыхан, за дружбу к России, дав средство славянам окончательно
изгнать турок в Азию ("вон до какого времени была эта возня!" - подумал
Порошин) и образовать на Балканском полуострове отдельную славяно-греческую
дунайскую империю, дружественную России, не мешал и русским исполнить их
последний долг... Русские, как гласил календарь, благодаря железной дороге,
устроенной от Урала до Хивы и нового передового поста китайцев на западе, до
Афганистана, разбили англичан в Пешаваре, выгнали их из Восточной Индии и
устроили третью российскую столицу в Калькутте. Милости Богдыхана к
завоеванной Европе были, впрочем, неизреченны. Обложив европейский,
покоренный его войсками, материк тяжкою ежегодною данью - в миллиард
франков - и обязанностью обрабатывать на своих фабриках исключительно
китайское сырье, Богдыхан упразднил все непроизводительные европейские армии
и флоты ("вон когда лига мира дождалась исполнения своей грезы об общем
разоружении!" - не утерпел подумать Порошин). Заменив эти постоянные войска
сухопутною и морскою гражданскою "китайскою жандармерией", китайцы окружили
главные столицы и города упраздненных европейских государств новыми
китайскими крепостными стенами, снабдив их своими гарнизонами и своими
пушками, но за то они предоставили каждому из "Соединенных Штатов Европы"
устраиваться, по былой американской системе, на свой особый лад, - без права
носить и иметь какое бы то ни было оружие. Даже ножи и вилки исчезли из
употребления; все в Европе с тех пор ели, как в Китае, только ложками и
палочками.
Германия при этом с удовольствием сохранила свой "юнкерский ландтаг",
Италия-"папство", Англия - "палату лордов" и "майорат", Франция - сперва
"коммуну", а потом "умеренную республику" президентами которой, с 1935 по
1968 год, были деятели с разными громкими именами, между которыми Порошин
насчитал пять Гамбетт и двенадцать Ротшильдов. По прекращении "династии
Гамбеттидов" (так и выразился календарь), Франция большею частью состояла
под местным верховным владычеством президентов - евреев из банкирского дома
Ротшильдов. Перенесясь в 1968 г., Порошин, следовательно, застал французов
под управлением Ротшильда XИИ. Евреи-адмиралы в это время командовали
французским флотом в океанах, евреи-фельдмаршалы охраняли, во имя китайского
повелителя, французские границы, и евреи-министры, с президентом в пейсах и
ермолке, встречали правящего Европой Богдыхана, Ца-о-дзы, при недавнем
триумфальном посещении последним Парижа, отчего и до сих пор, вторую неделю,
парижские улицы и дома были увешаны флагами.
Французская республика, с поры окончательной победы жителей Небесной
империи, мирно и дружно ужилась с китайским богдыханством. Прежде у
французов империя чередовалась с республикой. Теперь у них разом и рядом, к
общему удовольствию, были и та, и другая.
- "Вот почему на монетах, данных мне армянином, - догадался Порошин: -
с одной стороны вычеканены "Liberte, egalite, fraternite" - и надпись
"Французская Республика", а с другой стороны - внушительная китайская
бамбуковая палка".
Вышел Порошин из книжной лавки при вечернем освещении. Улицы и площади
Парижа горели яркими, как дневной свет, электрическими солнцами.
Проголодавшись, он зашел в громадный ресторан с надписью "Столица мира
Пекин", где вся прислуга была одета китайцами. Он потребовал себе модных
блюд; ему подали жареного фазана и рисовой каши, которые он торопился есть,
чтобы не опоздать в театр. Но он заметил, что другие посетители "Пекина",
между едой, брали со стола какие-то трубочки и подносили их к ушам. Он
осведомился у гарсона, - что это? Ему ответили: "телефон".
- Да в чем же дело, не понимаю? (Тогда, в 1868 г., еще не знали этого
изобретения). Ему объяснили, что каждая из трубочек, лежащих на столе, была
соединена проволокой с различными театрами, - оперой, водевилем, концертною
залой, - и что за небольшую, особую плату посетитель может, кушая, в то же
время следить за любой парижской и даже более отдаленной сценой.
Порошин поднес к уху первую попавшуюся трубочку: ему послышались
аплодисменты, которыми публика встречала какую-то актрису в "Comedie
Francaise". Он поднес к уху другую трубочку: стали слышны заключительные,
нежные рулады концертной арии, исполнявшейся в ту минуту в опере знаменитым
кантонским певцом. Уходя из кафе, Порошин поднес к уху третью из трубочек:
ему послышалась речь, в какой-то аудитории, о превосходстве реального
элемента в искусстве, а именно - об окончательной замене фотографией всех
родов живописи.
Так проспал Порошин в Париже, или, как ему несомненно казалось, прожил
семь условленных, веселых и беззаботных дней будущего тысяча девятьсот
шестьдесят восьмого года.
Денег, взятых Порошиным у армянина из XИX века, оказалось вдоволь,
потому что все, и в тогдашнем Париже, было сравнительно дешево.
Он посещал всевозможные, особенно модные увеселения. Все стремились в
громадный железный и каменный, на манер древнеримского, Колизей. В моде были
звериные травли, бой быков, борьба низших человеческих рас с тиграми и
львами, конские скачки с невероятными препятствиями-через пороховые погреба
с зажженными факелами, через динамитные батареи - и единоборство петухов и
крыс. Все это производилось в названном Колизее. Роль древних
гладиаторов-рабов исполняли в борьбе с дикими, пускаемыми на арену зверями,
нарочно для этой цели привозимые из внутренней Африки, жители озера Нианзе и
Танганаки. Когда на арене Колизея лилась звериная или людская кровь,
парижские дамы пили шампанское и бросали из лож победителям роскошные
букеты, которые во время оно бросались Патти и Дженни Линд.
Порошин от Колизея переходил к бесчисленным кафе-шантанам, от последних
к пирушкам с молодыми людьми, между которыми приобрел много знакомых.
Удивляясь, что он стал способен к этого рода забавам, он нередко входил в
споры с простодушными, всем и всегда довольными французами. Узнав, что
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг