вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу - не тут-то было!
Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.
- Отведай, грек, моего пива, - сказал он, - и все заботы с тебя сразу
слетят.
С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода
еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него
был, как у хищной птицы.
- Мои заботы - не твоя печаль, - сухо ответил Горгий, раздосадованный
неожиданной задержкой.
- Верно, грек! - весело воскликнул моряк. - Вот и выпей, чтобы твои
заботы и мои печали обнялись, как родные братья.
И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и
заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким
полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом,
которое Горгию доводилось пить прежде.
- Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво - дикарское.
На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут?
- Горгий.
- А меня - Тордул.
Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил
насмешливо:
- Блистательный Тордул.
Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал
что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов - должно
быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых
твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо
поскорей уходить.
- Спасибо за пиво, Тордул, - сказал он. - Мне пора идти.
- Нет, Горгий, - отрезал моряк. - Ты должен выпить еще.
Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили,
обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него
взглядов. Уж не ловушка ли? - подумал он.
Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы
ладонью, сказал:
- Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких
Касситерид.
- С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы... - Тордул будто костью
подавился. - Ну-ка скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи?
- Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона...
[примерно с 15 марта по 15 июня] Значит, три месяца.
- Ну, так очень далекие Касситериды лежат отсюда куда ближе, чем твоя
Фокея.
- Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень и не
поддается веслу...
Тордул опять зашелся смехом. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и
те тоже загоготали.
- Хитер же ты, - сказал Тордул, хлопнув грека по спине. - Но отправить
меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.
- На рудник? - удивился Горгий. - Послушай, у меня и в мыслях не
было...
- Да будет тебе, Горгий, известно, что путь на Касситериды - одна из
великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! - крикнул он рябому. - Ну-ка спой
греку закон об Оловянных островах.
И Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:
Труден, опасен тот путь, что ведет корабли к островам Оловянным,
Честь морякам, что ведут корабли потаенной дорогой.
Если же кто чужеземцу расскажет великую тайну,
Тайну пути на туманные, дальние Касситериды, -
Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем:
Вырвав злодею язык, что поведал запретное слово,
Тем языком и заткнуть согрешившее горло,
Дабы, дыханья лишив, наказать его смертью.
Все же именье злодея в казну отписать, в Накопленье.
Тордул перевел все это Горгию и заключил:
- В Тартессе любопытных не любят. - Он покосился на лохматого, который,
похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал: - Вот что
расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас в Фокее времена, когда коварный
царедворец прогонял законного правителя на чужбину или обращал его в
рабство?
Горгий осторожно ответил:
- Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела...
- Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет
лишних ушей.
Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица
обильный пот. Впутают они меня в беду...
- Бывало, - сказал он тихо.
- Так я и думал. - Тордул придвинулся поближе. - А теперь скажи: как
поступали у вас изгнанные правители?
- Ну... бегали в соседние города... Бывало, скликали народ и...
- Дальше! - потребовал Тордул, видя, что грек замялся.
- И шли войной на того, кто их изгнал.
- Клянусь Черным Быком, это по мне! - Тордул жарким взглядом оглядел
притихших дружков.
- Это было в давние времена, - поспешно добавил Горгий, - сам я ни разу
не видел...
- Скоро увидишь! - Тордул трахнул кулаком по столу.
Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался
с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если б Ретобон не прыгнул вслед,
не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный
угол, вокруг сгрудилось несколько человек... На миг увидел Горгий безумно
выпученные глаза, вывалившийся язык... Лохматый захрипел...
Топот ног, звон оружия - в погреб спускались стражники в желтых кожаных
нагрудниках. В темном углу люди Тордула закидали тело удавленного тряпьем.
Воцарилась тишина.
- Есть ли здесь грек из Фокеи? - раздельно выговорил старший стражник
греческие слова.
Горгий поднялся, не чуя под собой ног.
- Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.
- Что же это за черная бронза, которую жаждал
заполучить ваш Горгий?
- Да что-нибудь вроде современной бериллиевой.
- Бериллиевая бронза? Ну, это действительно очень
прочный сплав. Кажется, его используют для особо важных
пружин и еще для чего-то. А в Тартессе делали из черной
бронзы мечи?
- Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный
бронзовый меч.
- Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно,
почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись
соперничества. Так?
- Да. Опасались главного своего врага - Карфагена.
- Главный враг... Главная забота - выделка оружия... И
так на протяжении всей истории. До чего же все-таки
драчливо человечество. И не пора ли договориться,
остановиться...
5. ВЛАСТИТЕЛИ ТАРТЕССА
В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было -
давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.
Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам
раздавал куски - сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному
казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче.
Сотрапезников было немного - лишь самые приближенные, именитейшие люди
Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки - рослые,
откормленные - сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже
перепадали жирные куски.
- Замечаю я, Сапроний, - сказал царь, - последнее время ты много ешь,
но мало сочиняешь.
Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их
кверху:
- Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными
стихами, славящими твое великое имя!
Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение
красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю:
добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на
стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение,
и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их
наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть
замеченным в сомнениях.
Сапроний начал читать. Пылали от верноподданнического экстаза его
жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и
отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:
Что есть Сущность? Внимай: Сущность есть Неизменность!
Вьется овод вокруг круторогой коровы всегда неизменно,
Неизменно вращается обод колесный вкруг оси тележной,
Неизменно вращается солнце вокруг Тартессиды,
Неизменность - и мать и сестра твои, вечная Вечность,
На устоях твоих и воздвигнуто вечное царство Тартесса...
Сапроний икнул и продолжал с новой силой:
В чем Основа Основ? В Накоплении, вечно текущем.
Вечен тысячелетний Тартесс в накопленье Основы.
И пока за пиримом пирим серебра голубого
В щит Нетона ложится...
- Стой, - прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта. - "За пиримом
пирим" - плохо. Не поэтично. Слово "пирим" годится только для рудничных
донесений. "За крупицей крупица" - так будет хорошо.
- Хорошо? - вскричал Сапроний. - Нет, Ослепительный, не хорошо, а
превосходно!
Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой. Кашлянув и
прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес
тонким голосом:
- Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония. Он
говорит: "В Накоплении, вечно текущем". Это не совсем точное определение.
Сущность Накопления - неизменность, а не текучесть, хотя бы и вечная. Ибо
то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об
изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму
Сущность и даже, - он понизил голос, - даже Сущность Сущности.
- Да что же это! - Сапроний встревоженно затряс подбородками. - Я, как
известно, высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но не согласен я! В
моей фразе понятие "Текучесть" совокуплено с высшим понятием "Вечность",
что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и
подтверждают Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.
- И все-таки стихи уязвимы, - мягко сказал Кострулий. - Даже оставив в
стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замочу, что на
протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого
имени Аргантония. А, как известно, упоминание не должно быть реже одного
раза на шесть строк.
Сапроний подался к царю тучным корпусом.
- Дозволь же. Ослепительный, дочитать до конца - дальше идет о твоей
непреходящей во веки веков славе... - Он вдруг осекся, завопил: -
Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня
гак!
Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское
стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.
У Аргантония борода затряслась от смеха.
- Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? - спросил он.
Павлидий убрал улыбку с лица.
Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного
наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы
видим, и сам попадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что
произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение
Нирула...
- Помню, - сказал Аргантоний. - Стихи местами не отделаны, но основная
мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.
- Мой ученик, - поспешно вставил Сапроний.
- На слух все было хорошо, - тихо сказал Павлидий. - Но я взглянул на
пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил,
Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке "Арган" и перенес на
другую "тоний".
В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени и
пополз к царю.
- Всюду враги. Всюду преступники, - огорченно сказал Аргантоний. -
Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?
- Сегодня же отправлю, - ответил Павлидий.
- Не торопись. Торопятся те, кто спешит. А в государственных долах
спешка не нужна. Надо судить его. Перед народом.
- Будет исполнено, Ослепительный.
- Встань, - сказал царь Сапронию. - Твоя преданность мне известна. Но
за едой и развлечениями ты перестал стараться. Мне доложили, что ты
держишь в загородном доме одиннадцать кошек. Я, кажется, ясно определил в
указе, кому сколько полагается.
- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний. У него сегодня был
черный день.
- Пять котов и шесть кошек, - спокойно уточнил Павлидий.
- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, а никому не позволю. Лишних кошек
сдать!
И царь принялся за тыкву, варенную в меду, тщательно оберегая бороду от
капель.
Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитой щеголь, что
встречал его корабль.
Щеголь звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует
подползать к царю. Горгий на миг растерялся: но торжественному случаю он
надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные
плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось:
подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.
Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский
душистый жир. Велел сесть.
- Фокея - союзник Тартесса, - сказал он, ощупывая грека взглядом.
Медленно взял с блюда кусок мяса.
Кошки, тесня друг друга, потянулись к нему с ненасытным мявом. Но царь
протянул кусок Горгию.
- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в
Тартессе фокейских кораблей.
Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на
Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики
давешних глашатаев, и добавил:
- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах...
Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о
чем-то с Павлидием.
За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут,
как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг