А.Ф.Вельтман.
Не дом, а игрушечка
I
Мы, люди, вообще многого не знаем, многого не видим, что около нас
делается, не ведаем всего, что на свете есть и чего нет. Такова, верно,
природа людей; в этом-то, может быть, и заключается сущность вела: видеть и
в то же время не видеть, знать и в то же время не знать. Например, все
знают, что Москва сгорела во время нашествия французов; а кто знает, что
сгорело в ней кроме домов и кроме имущества жителей? Москва отстроилась
напоказ, на славу, стала великолепнее и в то же время грустнее, скучнее, -
точно как будто внутренний свет, эта беззаботная веселость духа вылилась
наружу и оставила сердце в потемках. - Что ему там делать? - Сидит себе ни
гугу. Отчего это? - Оттого, что кроме зданий и имущества погорели в Москве
старинные домовые.
Как это ни странно кажется теперь, но в старину было правдой. Старинный
дедушка-домовой был не призрак, не привидение, не гороховое пугало, а вот
что: как говорится, во время оно каждый родоначальник, укореняясь на
новоселье, с каждым новым поколением принимал почетные звания отца, деда,
прадеда, прапрадеда, все жил да жил и рос в землю; год от году все меньше и
меньше и наконец хоть снова в колыбельку. Дадут ему с ложечки молочка, он и
заснет спокойно; а вся семья ходит на цыпочках, чтоб не потревожить
дедушкина дедушку. Достигнув до возраста семимесячного ребеночка, дедушка,
проснувшись в последний раз, среди белого дня говорил: "Детушки, и на печке
стало мне холодно, оденьте-ка меня в белый балахончик, окутайте да уложите в
печурочку. Я сосну, а вы себе живите да поживайте, не заботьтесь обо мне, а
поминать поминайте: пищи мне не нужно, только в сорочины блинков напеките да
крещенской водицы поставьте. Белого дня мне уже не вынести, а придет иное
время - проснусь в ночку, посмотрю, сладок ли сон ваш. Мирно все будет, и я
буду мирен; а как постучу, так смотрите, оглядывайтесь, помните, что дедушка
стучит недаром. Ну, вот вам последнее слово:
держите совет и любовь".
Боясь дедушки-домового, все от старого до малого свято исполняли его
последнее слово. Им в семье хранился мир: жили к старшим послушно, с равными
дружно, с младшими строго и милостиво. Ладно и весело на сердце. А чуть что
не так, дедушка стукнет, все смолкнут, оглянутся - дедушка, дескать, стучит
недаром. Стерегись.
Бывало, деревянный дом, а стоит-стоит - и веку нет; стены напитаются
человеческим духом, окаменеют; вся крыша прорастет мохом - гниль не берет.
То были времена, а теперь другие: и теперь есть домовой - да внутри
нас; тоже заголосит подчас, да про глухого тетерева.
Вот в чем беда.
До нашествия французов много было еще таких домов, со старинными
домовыми, а после того, сколько мне, по крайней мере, известно, только два,
по соседству, рядышком.
Старинные дома были как-то не то, что теперешние. Старинные дома были
гораздо хуже, и сравнения нет, да в старинных домах были такие теплые углы,
такие ловкие, удобные, насиженные места, что сядешь - и не хочется встать.
Про печки и говорить нечего: печки были как избушки на курьих ножках, с
припечками, с печурками, с лежанками; и на печке, и за печкой, и под
печкой - везде житье, а теплынь-теплынь какая! И домовому был приют.
То были времена, а теперь другие. Бывало, все в полночь спит мертвым
сном. Не спалось, бывало, только тому, чей день был грешен. Зато он и
наберется страху от грозы домового, заклянется от греха: век, говорит, не
буду! И теперь тоже говорят: век не буду, да по пословице - "день мой, век
мой" - с,наступлением зари нового века принимаются за старые грехи, а
пугнуть некому:
старинных домовых нет, и внутренний голос осип.
Один из старинных, упомянутых нами домиков, в которых водились еще
дедушки-домовые, принадлежал одной старушке.
Это было чудо, не просто старушка, а молодая старушка; зато
дедушка-домовой и лелеял ее сон, ходил на цыпочках и, как домовой "Чуровой
долины", вместо обычной возни наигрывал на гуслях и распевал любовные песни.
Дедушка в самом деле был влюблен в нее, как домовой "Чуровой долины" в
княжну Зорю.
И был прав: при неизменчивости душевной красоты и наружная не вянет, по
крайней мере в памяти. У старушки неизменны были и ангельская улыбка, и
приятный взор. Морщинки как будто еще украшали ее личико; недостаток зубков
как будто придавал нежность речам: ведь выпадают, же у детей молочные зубы,
и это нисколько их не портит; а добрая старость тоже младенчество.
У старушки был внучек Порфирий. Она так любила его, нежила и берегла,
что даже в комнате для предостережения от простуды он ходил в чепчике и
грудка его сверх курточки обвязана была большим платком. Так как по старому
обычаю молодой человек лет до 20 считался ребенком, то и старушка смотрела
на внучка своего, как на дитя, хотя ему было уже около 18 лет. Он в самом
деле был премилый ребенок, и, когда летом сидел в мезонине у открытого окна,
в чепчике и бабушкином платке, чтоб не пахнул ветерок на грудку, проходящие
и проезжающие современные юноши заглядывались на него, воображая, что это
сидит в тереме красная девушка. Не хуже красной девушки он потуплял глаза
свои от нескромных взоров.
Старинный дом по соседству был как родной брат дому старушки и также с
мезонином, которого боковое окно обращалось к соседу; но стекла от времени
сделались перламутровыми.
Соседский дом принадлежал старичку, больному, дряхлому, мнительному и
капризному и от лет и от бед, которые он перенес в жизни. У него оставалось
одно утешение - внучка Сашенька, ребенок-душка, каких мало. При Сашеньке
была старая няня, а при самом старичке старый Борис, дряхлее своего
господина, который по ночам, во время бессонницы, заговаривался уже с
домовым.
В продолжение дня старик сидел в глубоких креслах, обложенный
подушками, тяжело дышал от удушья и, посматривая на внучку, которая играла
подле него куколками из тряпочек, все бормотал что-то про себя. Иногда и
разговорится: няня свернет Сашеньке новую куколку, внучка подбежит к дедушке
и похвастается своей куколкой: "Дедушка, куколка!"
- А! куколка? - скажет старик. - Хорошо... вот постой... я куплю тебе
настоящую куклу...
- Да только все обещает дедушка, - отвечает вместо Сашеньки няня.
- А вот... будет хорошая погода... так мы и поедем в город... - скажет
старик, посматривая в окно сквозь тусклые стекла летних и зимних рам. -
Видишь, какая пасмурная погода...
- Бог с вами, какая пасмурная, - скажет няня, - если уж эта пасмурная,
так светлой-то нам и не дождаться.
- Сырость в воздухе, - проговорит старик, - это я чувствую по себе...
так и дущит...
Во время ночей старик мается на постели и также все бормочет:
- Совсем сна нет... вить уж скоро, чай, заутреня? Заутрени скоро!..
0-хо-хо!
- Ого, - ответит- домовой, повернувшись за печкой с боку на бок.
- Смотри пожалуй... где это стучат? Чу, стучит... а?
- Ага! - отзовется домовой.
Старик начнет прислушиваться, потом кликнет сонного Бориса и спросит:
- Где это стучит?
- Нигде не стучит.
- Что-о?
- Нигде не стучит, - крикнет Борис на ухо.
- Что ж эхо... в голове, стало быть, стучит?..
И старик снова начинает прислушиваться, где стучит: в голове или вне
головы. А Борис, уходя, бормочет себе под нос:
стучит! Черт, домовой стучит, прости господи! Ляжет, а домовой и начнет
его душить за ложь и брань.
II
Так проходили годы. Сашенька подрастала, старик дряхлел и час от часу
становился мнительнее и боязливее за внучку. Соблазн ему представился во
всем ужасе. Припоминая свою храбрую молодость, он знал, что девушка в 15 лет
как кудель: стоит только бросить огненный взор - и загорелась. Не доверяя и
глазу старой няни, он без себя не стал отпускать Сашеньку даже в церковь.
Напрасно няня представляла ему, что это великий грех, - Когда ж вы
соберетесь-то сами? - говорила она ему.
- А вот... погода будет получше... поедет в соборы... в соборы
поедем... покуда дома помолится... все равно;..
- Нет, не все равно! грех!
- Ну, ну, ну, ты дура... По-вашему, не грех женихов выглядывать!..
- Что ж такое? А по-вашему как? По-нашему, дай бы бог, чтобы нашелся
женишок Александре Васильевне, - отвечала няня с сердцем.
Старик пришел в ужас.
- Молчи!., дура!.. Я прогоню тебя! - вскричал он. - Видишь, что
говорит!., научит еще ребенка под окном сидеть, напоказ!., окон на улицу у
меня ни под каким видом не отворять!., слышишь?
а не то заколочу! Я тебя заколочу и окна заколочу!
- Слава тебе господи, дослужилась до доброго слова! - проговорила няня,
залившись слезами.
Тревожное опасение за внучку день ото дня увеличивалось.
Только и думы у старика: как бы скрыть свое сокровище от обаяния
какого-нибудь чародея.
"Где- ж усмотришь за девочкой, - думал он, - выглянет на улицу - и
беда! Вон, эво, так и шныряют проклятые ястребы - нет ли в окне добычи".
Подозрительный глаз старика так и преследовал всех молодых людей,
проходящих по улице. Как на зло ему, большая часть останавливалась, чтоб
посмотреть на два старинных домика. В самом деле, после 12-го года они одни
красовались посреди пожарища и казались такими завидными для всех
погоревших, что, проходя мимо, каждый останавливался и восклицал: "Смотри
пожалуй, кругом все обгорело, а эти чертовы избушки стоят себе как будто бы
ни в чем не бывало!.. Ей-богу, на удивление!"
Но вскоре все соседство как будто разбогатело после пожара - вместо
деревянных домов выстроило себе каменные палаты, и снова все прохожие,
вместо умилительного взгляда на почтенную древность, восклицали: "Смотри
пожалуй, две чертовы избушки втесались между каменных палат! Ей-богу, на
удивление!"
Эти остановки проходящих и любопытство взглянуть на обросшие зеленым
мохом домики мнительный старик понимал посвоему.
- Ох, эти мне, - бормотал он про себя, - глазом не видят, так чутьем
слышат.
Долго придумывая, как бы охранить внучку от соблазна, старик наконец
ухитрился.
- Постой, погоди, молодцы, - сказал он, - я вас проведу мимо двора щей
хлебать!..
И тотчас же, несмотря ни на горе покорной внучки, ни на слезы и ропот
ее няни, приказал обстричь под гребешок прекрасные волосы Сашеньки. Потом
велел Борису вынуть из сундука все старое платье и принести к себе.
Притащив груду рухляди, Борис, кряхтя, сложил ее перед стариком и,
казалось, начал приподнимать по очереди слежавшиеся дружно тени нескольких
поколений огромного некогда семейства. Память о далеком прошедшем ожила
перед двумя стариками, но барин думал о своем.
- Тут должна быть курточка Кононушки! - - сказал он.
- Где ж тут курточка? - отвечал Борис, перебирая и рассматривая мужские
и женские платья прошедшего столетия. - Это не курточка!
- Покажи-ко: какая ж это курточка, это камзол дедушкин...
- Эка, - проговорил Борис со вздохом, - носить бы да еще носить!.,
бархат-то! а?.. Это робронт!.. Кажись, покойницы матушки... Дай бог ей
царство небесное.
- Покажи-ко. Какая ж это курточка?..
- Какая ж курточка, кто говорит... кафтан-то ваш... а? шитьето какое!..
Кажись, Пелагея-то Васильевна своими руками вышивала., материал-то! Не то,
что теперь!..
- Не матерчатая, а суконная, я тебе говорю!..
- Суконная? Так бы вы и сказали... Какая ж суконная?..
Вот суконный-то ваш мундир весь моль съела...
- Как моль съела? Покажи-ко.
- Словно решето.
- И Кононуяшину курточку-то моль съела?..
- А бог ее знает: вот ведь тут ее,нету... Разве в другом.
сундуке.
После долгих поисков курточка была найдена. Старик обрадовался, призвал
Сашеньку и велел ей надеть, а на шейку повязать платочек.
- Для чего же это, дедушка? - спросила она.
- Для чего! Ты у меня будешь амазонка... Посмотрись-ко в зеркало...
хорошо? Ты у меня будешь амазонка...
- Да что ж это, для чего ж это, сударь, нарядили так барышню-то?
- А для того, что я так хочу. Ты, дура, не знаешь ничего, так и молчи.
Немножко широка... сошьем новенькую, поуже, к празднику... так и ходи. Ты у
меня будешь амазонка, в амазонском платье.
- Вы говорили, дедушка, что в амазонском платье верхом ездят...
Помните, проехали верхом какие-то дамы?.. Вы будете меня учить верхом
ездить?
- Верхом!.. чВидишь ты какая!., погоди... вот подрастешь, лет через
десяток... а теперь и так хорошо... и под окошко сядешь...
не простудишься... а то грудь и шея открытые... не годится...
Распорядившись таким образом, старик успокоился, рад выдумке. Сядет
подле окна, посадит подле себя внучку и насмехается в душе над проходящею
молодежью.
- Да, смотрите, смотрите!.. Каков у меня внучек? Хорош мальчик? а?..
Что ж не смотрите? Это, верно, не девочка? Такой же небось юбоншик, как
вы?.. Да! как же, так и есть!.. Нет! мллости просим мимо двора щей
хлебать!..
III
Заколдованная дедушкой от всех глаз, Которые ищут предметов любви,
долго Сашенька была еще беспечным ребенком, которого занимали сказки няни,
птички, цветы и даже порхающая бабочка в садике. Но вдруг что-то стало
грустно ей на сердце, чего-то ей как будто недостает, время от утра до
вечера что-то тянется Слишком долго: сидеть с дедушкой скучно, рассказы няни
надоели, все бы сидела одна у окошечка да смотрела на улицу - нет ли там
чего-нибудь повеселее?
- Нянюшка, отчего это мне все скучно? - говорит она няне.
- Отчего же тебе скучно, барышня? - отвечает ей няня.
- Сама не знаю.
- Оттого, верно, тебе скучно, что подружки нет у тебя.
- Подружки? - проговорила Сашенька призадумавшись. - Где ж взять ее,
няня?
- А где ж взять? Откуда накличешь?
"Накликать", - подумала Сашенька, когда няня вышла, и она стала
накликать заунывным голосом под напев сказки про Аленушку:
Подруженька, голубушка,
Душа моя, поди ко мне;
Тоска-печаль томят меня.
Вдруг показалось ей, что голос ее как будто отзывается гдето. Она
прислушалась: точно, кто-то напевает в соседском дому.
Сашенька приотворила боковре окно, взглянула, вспыхнула, сердце так и
заколотило.
- Ах, какая хорошенькая! - проговорила сама себе Сашенька. - Вот бы мне
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг