гоже кучерявый и бородатый. - Скажи, Изекиль, это где европейские языки?
Они быстро заговорили на незнакомом языке, в котором отчетливо
слышалось гортанное придыхание. Я ничего не понял из их разговора...
Потом таможенник протянул мне лист бумаги, э, простите, папируса и
попросил написать на нем мой куррикулус витэ - жизнеописание.
- Цито эт престо! - добавил он.
Я это все понял, не зря учил когда-то латынь. Ведь говорил же кто-то из
моих школьных учителей: "Миша, в детстве учи все, чему тебя учат, чему сам
выучиться можешь, потом в жизни все пригодится". Вот, даже латынь сгодилась.
Я нарисовал что-то на розовато-желтом папирусе, писать было непривычно,
трудно, тростниковый калам мне не подчинялся, строчки из-под него выходили
грязноватые и густо-черные.
Я передал листок чиновнику, он, не читая, переправил его дальше,
Изекилю. Дверь передо мной отворилась. Я вышел в открытое пространство, уже
за вселенской стеной по-над косогором. Вышел и остановился.
Передо мной расстилалась картина, достойная кисти величайших мастеров
пейзажа. Я не стану описывать этот пейзаж, скажу только, что это было
удивительно красиво. Ни в живописи, ни в реальности я ничего подобного не
видел. Никто никогда не писал такого ландшафта, это надо увидеть, выдумать
такое невозможно. Поражал открывшийся передо мною простор - ширь
беспредельная. Было тепло, но не жарко. Воздух живителен и сладок. Солнце
светит по-весеннему, желанно, приятно. Мне очень хотелось солнца после
дождей Мурлындии, и вот оно было, грело. Я наслаждался им. Неподалеку от
меня тек ручеек с такой чистой водой, какой я уже многие годы не видел, даже
в самых дальних Саянах. Незнакомые деревья и кустарники окружали светлые
луговины. Травы, цветы - все было не наше, все было из иных краев, из иных
широт. И полное безлюдье. Разве что заросшая тропка, которая уходила от меня
в глубину пространства, тропинка, по которой, кажется, годами уже никто не
ходил, свидетельствовала о человеке...
Впрочем, вон где-то далеко пасутся овцы - какое у меня острое зрение!
Вокруг стада овец бегают собаки, более похожие на волков. Во главе стада
идет человек, пастырь, босоногий, с посохом выше головы, через плечо
перекинута овчина. За чабаном следуют белобородые козлы, а уж за ними -
овцы. Все стадо медленно уходит за пределы моего окоема. Там тоже видны
отдельные купы незнакомых деревьев.
Я долго стоял и смотрел на открывшийся передо мною простор. Невысокие
горы вдали с плавными очертаниями, озеро под горой, луг, неторная тропа
через него, облака в небе. И чистота, я бы сказал, какая-то первобытная
чистота, если бы я знал, как оно все было на земле давным-давно, еще до
появления на ней человека. Словом, неземная шамбала, рай в небеси.
Прежде чем сделать первый шаг по отверзшейся мне тропинке, я обернулся,
хотел взглянуть на контрольно-пропускной пункт, хоть взглядом попрощаться с
милым человеком из таможенной службы. Но там уже не было никаких строений.
Там тоже был беспредельный простор, красота и пристойность. Рай, право
слово, рай небесный, а не ландшафт земли.
Я пошел по тропинке. Куда-то она меня выведет? Что-то я увижу тут и
кого-то встречу? Я шел долго, и моя ходьба не утомляла меня, она была мне
приятной. Я всю жизнь любил ходить пешком, ходил много и с наслаждением...
Все новые и новые картины открывались передо мной. И одна была краше
другой. Незнакомые цветы, неизвестные травы, непонятные кустарники, рощицы,
колки, поляны среди деревьев, обширные луга и даже степи открывались моему
взору. Все это незатронутое, не ведало ни топора, ни пожара, ни нашествия
листожора-шелкопряда. Все первобытное, все ветхозаветное - страна мечты...
Я подумал, что вот сейчас увижу знаменитый библейский ливанский кедр. И
тут же, на следующем повороте тропы, появилась передо мной целая роща
высоких раскидистых деревьев, и я сразу же понял, что это вот и есть
ливанский кедр, под которым так любили проводить свой досуг библейские
праотцы древней Иудеи. Он был высок, под его кроной царила густая тень,
добрая прохлада и запах благоуханной смолы. Под одним из кедров стояла
низенькая скамейка, стояла, подумал я, только потому, что мне захотелось
присесть и отдохнуть, осмыслить увиденное... Я сел...
Не было во мне ни малейшего ощущения сна, все было наяву, все было по
правде. Вот и родник, выбивающийся из-под великана-кедра, свежий,
прохладный, он даже чуть фонтанировал, будто вскипая из-под земли. Я омыл
ладошки и, зачерпнув в них холодной воды, попил. Вода оказалась слегка
газированной, как в далеких саянских источниках, на Чойгане или Кижи-Хеме.
Благодать-то какая. Жить бы тут и жить, и умирать не надо. Вон как птаха
какая-то в кроне кедра заливается - птица Сирин...
Ключ, выбиваясь из-под корней кедра, небольшим шустреньким ручейком
убегает в неширокую, открытую долинку, окруженную низкими холмами. Вдоль
ручья тянутся галереями заросли камыша, аира, рогоза и каких-то совсем
незнакомых растений. В камышах, в полусотне метров от меня, на корточках
сидел человек, показавшийся мне знакомым. Меня потянуло к нему с неудержимой
силой. Я подошел. Человек поднял голову и поглядел на меня.
- Саня! - воскликнул я. - Саня!
Это был мой друг и мой ученик. Я учил его в шестом - десятом классах,
когда-то, давным-давно, в ранней молодости, когда я после армии работал
некоторое время школьным учителем. Потом, позднее, мы встретились с ним в
вузе, вместе работали в географических экспедициях, путешествовали по
Верхнему Енисею, его притокам, по Саянам, путешествовали пешком, на плотах и
на лодках. Саша даже стал героем двух моих книг о саянских походах. Саша
погиб, погиб в тайге, на речном пороге лет десять назад. Да, вот диво-то,
десять лет назад, день в день, именно сегодня. В тот год в горах тоже шли
беспрерывные дожди, реки выходили из берегов, пороги бушевали. Саша с
товарищами попал в такой порог. Из него он не вернулся.
Саша поднял голову, увидел меня, обрадовался, бросился ко мне. Мы
обнялись. Я чувствовал теплое тело Саши, биение его сердца.
- Федорович, это сколько же времени с той поры пролетело? Ну, ты
знаешь, с какой...
- Десять лет, Саша. Десять лет. День в день.
- Невероятно. - Саша скептически покачал головой. - Это правда? А мне
тут показалось, год, два... Я тут так занят. Дело мое любимое. Тут так много
неизведанного. Край непочатый. Я вот новый вид певчей овсянки открыл, раньше
никем не описанный. Два вида птиц нашел и описал, неизвестного семейства.
Древние птицы. В нашем веке их уже не было на земле. Уничтожили. Все, что я
тут увидел и описал, опубликуй-ка, академика дадут, в святцы научной истории
запишут. Да вот...
Саша протянул мне листы, не знаю даже чего, папируса, что ли, с
рисунками на них. Он был художником, даже кончал когда-то какую-то школу.
- Углем вот рисую...
Тонкие рисунки птиц, действительно неведомых, не отмеченных ни в каких
самых полных справочниках... Я рассматривал Сашины рисунки. Он смотрел на
меня.
- А ты постарел, Федорович, вон седины-то сколько... Ты давно...
оттуда? Как там мои? Как моя доча? - спросил Саша, а сам уже принялся за
какие-то другие дела, за свою, так нужную ему сейчас работу.
- Саша, а как тут ты? Помнишь наши таежные походы?
- Я? Я живу тут интересно. Тут столько дел. На века хватит... На века,
а у меня впереди, судя по всему, вечность... Ну, да впрочем, лучше об этом
не думать. И еще, судя по всему, я тут никогда не стану старше, а мой
интерес к делу никогда не завянет. Прости, Федорович, мне некогда... Знаешь,
передай привет моим. Ладно?.. Ой, извини, пожалуйста, отсюда обратной дороги
нет... Ну, мы еще увидимся, я вон там живу...
Я посмотрел, куда показывал Саша. Там стояла хорошая хижина. Саша
мастер был добротно устраиваться на любой стоянке в тайге, в горах, в
тундре. Вокруг хижины поднимались фруктовые деревья. Почти у входа в жилье
росла яблоня, на которой висело так много яблок, красных, аппетитных, как...
как кустодиевские девы, будто стая красногрудых снегирей опустилась на
дерево и дремлет, ждет команды к отлету. Лимонное деревце, полное плодов. И
кедр, краса тайги... К Сашиной палатке, к черному кострищу большой бурый
медведь тащил сухую коряжину. На шее медведя заметно белел воротник...
Саша увидел медведя, улыбнулся:
- Мой помощник, добровольный...
- Саша, а разве медведей, птиц, летучих мышей тоже удостаивают жизни в
этом благословенном месте?
- Нет, Федорович, нет... Это здешняя... как бы это?.. бутафория, что
ли... Они тоже вечны... У них не бывает своих детенышей... Хотя, если ты
захочешь, ты сможешь увидеть тут лисенка, козочку или медвежонка... Ты
попробуй, сорви-ка яблоко с яблони!..
Я подошел к Сашиной яблоне и сорвал самый красивый, самый полновесный
плод. Он был у меня в руках... и оставался на ветке, на том же самом месте,
откуда я его только что сорвал...
- А теперь сломай ветку! - крикнул мне Саша.
Я сломал, отломил, у меня в руках лежала легкая ветка яблони с тяжелыми
плодами. Яблонька закачалась, согнулась, выпрямилась. Моя сломанная ветка,
как ни в чем не бывало, продолжала расти на материнском дереве.
Субъективный, идеалистический мир...
...Я не заметил, как я расстался с Сашей. Я уже шел дальше, по другой
тропе. И был одет по-другому, легко и удобно, по погоде, по климату. На мне
были коротенькие штаны, легкий плащ-накидка из незнакомого тканого
материала, на голове - мягкая, тоненькая войлочная шляпа, легкие, комфортные
сандалии...
Я почти не встречал людей: там увижу одного, там - другого, может быть,
потому, что я и не стремился с кем-либо увидеться. А вот встретил я Сашу,
вспомнил об истории его гибели, всплыло в памяти и то, что в тот далекий
день ровно десять лет назад лишился я сразу двух своих близких друзей: Саши
и Юрия со столбовской кличкой - Лось. Саша погиб на горной реке в Восточном
Саяне. Его после гибели неделю искали, нашли с вертолета, обнаружили в омуте
много ниже речного порога... Лось ушел из жизни у порога собственного дома:
он вывалился из окна пятого этажа хрущевской пятиэтажки, пытаясь доказать
собравшейся у него компании, что он может идти по стене дома, что есть у
него такой вот столбовский навык, такое умение. Но кирпич под ногой
обломился, рука сорвалась... Когда к нему подбежали, он был уже мертвым...
Юра был талантливом человеком, настоящим физиком. У него было бы блестящее
будущее, будь он пособраннее, обладай он внутренней дисциплиной и большей
целеустремленностью...
Я вспомнил Лося и тотчас же увидел его. Он налегке, в трусах, в рубашке
без единой пуговицы, без головного убора (он и зимой-то, бывало, шапки не
нашивал) шел мне навстречу, увидел меня и поздоровался первым, обрадованно,
душевно...
- Лось, - ответил я. - Здравствуй, дружище! Я очень рад твоей доброй
улыбке. Помнишь старое присловье: если ты хочешь узнать, как к тебе
относится твой приятель, попытайся встретить его случайно, глаза в глаза. По
его первой реакции ты поймешь, кто ты ему, что ты ему... А ведь мы с
тобой... с год... не разговаривали. А?
- Помню... Так, глупости все это... Ты меня прости, как и я тебя
прощаю... Тут, понимаешь, все друг другу все прощают...
Я вспомнил историю нашей ссоры. Даже не ссоры, не знаю, как это и
назвать... Ее причину я понял потом, годы спустя, а тогда мне все было
непонятным... Юра Лось привел ко мне однажды собственного корреспондента
какой-то центральной газеты... Мы сидели, беседовали... И приведенный Юрой
журналист как-то незаметно терял интерес к Юре и обретал какое-то
любопытство ко мне... Лось страшно обиделся на меня, обозвал меня, чего с
ним никогда не бывало, и ушел, хлопнув дверью. Корреспондент посидел еще
минут двадцать и тоже ушел...
Я только потом понял, что привел ко мне Лось пишущего человека, чтобы
себя подать в лучшем свете, поднять себя повыше в глазах журналиста: скажи
мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты... А я не помог своему приятелю в этом
нелегком деле... Вот Юра и психанул, рассердился. Дикий ведь он был, Лось
же...
А я его любил, Лося-то этого самого. Бывало, придет он ко мне:
- Федорович, пойдем на Ману сходим! Дня на три...
- Идем, - соглашаюсь. - У меня суббота свободна. В пятницу и
отправимся, после работы...
- Только, Федорыч, без всякой еды... Хорошо? Ну, а воды там... по
горло!
- Добро, Юрий Александрович...
И идем мы с ним на Ману, без всякой еды, на три дня, на подножный корм:
на черемшу, на прошлогодние орехи, на пучки борщевика и дягиля. Оба мы
любили тайгу, природу безмерно. Как и Саша Видов...
- И я тебя прощаю...
- Ты мне скажи, Федорович, сколько с тех пор прошло? Ну, как я
того-этого...
- Лось-Лосище, сегодня ровно десять лет...
- Что? Десять лет?! Вот мне и еще одна тема для наблюдений и
исследований: "Время - категория субъективная". Или: "Время вне
пространства"... Ты знаешь, Федорыч, я тут весь поглощен своей физикой. У
меня нет времени, я занят, занят, занят... По объему сделанного я прожил тут
не меньше сотни лет, правда, это была очень быстротечная сотня лет, совсем
незаметная. Как там мои: Мишка, Аня, Алена? Уже все старики, наверно,
старики... Привет им от меня... Ой, извини... Отсюда не возвращаются...
Лось взял прямо из воздуха изящную керамическую чашечку, попил из нее и
бросил за спину... Она исчезла в воздухе... Лось заметил мое удивление.
- Ты тут многому удивишься, главное, пожалуй, это неравенство: энергия
исчезает без следа и появляется ниоткуда, как и материя...
Лось развел руками, такие вот тут чудеса, уж не взыщи...
- А ты не хочешь со мной сходить? Есть тут прекрасные лазовые Столбы -
скалы... Я хожу иногда... Знакомые бывают...
И Лось исчез как-то совершенно незаметно, ушел от меня. Или я от
него... Был вот и нет...
И опять ведет меня тропа. Я иду и радуюсь своему одиночеству на этой
прекрасной неведомой земле с потрясающе прекрасным климатом. Я иду, не устав
любоваться расчудесной красоте картин первобытной природы. Тут не то чтобы
радиация, химия, грязь или пыль не носятся в воздухе, тут и мысли
человеческой не ощущается никакого присутствия. Древность. Конец мезозойской
эры...
В пальмовой тени, у нового родника, певучего, баюкающего, журчливого, в
типичном оазисе я прилег отдохнуть. И, кажется, задремал...
Когда я открыл глаза, передо мной на корточках сидел человек и
пристально смотрел на меня.
- Я тебя узнал, - сказал он. - Ведь ты такой-то, - и называет меня
полными именем, отчеством и фамилией... - А ты меня... узнал?
Я всмотрелся. Я глядел, и что-то облетало с него, опадало, и из-под
этой шелухи проглядывало давнее, знакомое, даже близкое. Я узнал его. Это
был мой давний приятель. Мы учились с ним на курсах переподготовки военных
переводчиков, еще в войну. Он собирался после войны в университет, на
исторический факультет... Он погиб в Германии при невыясненных
обстоятельствах. Мне об этом написал тогда же кто-то из совместных друзей.
- Вася! Неужели ты? Ты такой молодой... Господи!
- Узнал! - обрадовался Вася. - Сидел вот, смотрел, думал, не
признаешь... Ну, что ж... Приветствую тебя в нашем субъективном мире, в
нашей ирреальной и идеалистической Вселенной. Ты хоть знаешь, где ты?
- Нет Вася, не знаю. Догадываюсь... Странное что-то. Я вот друзей
встречаю, которых уже давным-давно нет на белом свете... Вот и ты...
- Скажи мне, Миша... Это было давно?
- К сорока годам подбирается... Скоро полвека...
Вася присвистнул...
Мы долго молчали. Я смотрел на него. Он - на меня...
- А ты знаешь, старик, здесь очень хорошо, здорово. Здесь каждый
занимается своим любимым делом, с полной отдачей... Тут все беспредельно
одиноки, но никто не чувствует своего одиночества...
Мы снова молчим. Я от него отвык. Когда это мы с ним, еще в военной
Москве, друзьями-то были. У меня жизнь за это время, можно сказать,
прошла... Мне вроде бы и нечего сказать ему...
- У тебя дело какое-нибудь есть? Дело, которому ты готов служить
бесконечно долго... Журналистика? Писательство? Нет, это тут не пойдет. Это
тут никому не нужно.
- Может, языки?.. Я увлекался ими всю жизнь.
- Языки? Это очень хорошо, это здорово. Ты можешь заняться древними
языками. Древний язык Эллады ты можешь слушать прямо из уст Гомера, слепого
аэда. Я его видел однажды, когда захотел...
И снова пауза рождается в нашем разговоре, она растет, затягивается. Да
ведь нам, кажется, торопиться-то некуда. У нас впереди - вечность. Вы можете
представить себе, что это такое - вечность?
- А я тут историей занимаюсь, как когда-то в жизни хотел... Я ищу
истоки человеческой культуры, зачатки ее, ее корни...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг