Америку. - Или вот - Риего, Рафаэль Риего-и-Нуньес, - снова жест, на этот
раз вниз, в сторону Испании...
- Странно, ты называешь воинов...
- Зло нельзя ниспровергнуть даже самыми лучшими словами доброты. Зло -
деятельно, добро - созерцательно. Зло, исходящее от кучки негодяев,
распространяется чуть ли не на все человечество. Люди, воюющие со злом,
достойны памяти человечества, как и личности, дарующие миру добро. Слава
человеку, изобретшему колесо. Слава человеку, рассказавшему людям о природе
вещей.
- Тит Лукреций Кар?
- Не только. И Сократ, и Платон, и Леонардо, и Кант. Человек, давший
основы познаваемости мира, тоже достоин памяти людской...
И опять долгая-долгая пауза... Интересно, хоть какие-нибудь станции
засекли мой пролет в космическом пространстве? Вот - летит искорка. Чего?
Жаль. Жаль.
- Я... Не хочу... расставаться с тобой... Я люблю тебя, жизнь...
- Поздно, Паша, поздно... У тебя остановилось сердце... Ты сам виноват
в этом... А утверждаешь, что любишь меня... - Она горько и больно
улыбнулась, отчего горько и больно стало и мне. - Ты всегда слишком сильно
болел за всех, все норовил головой прошибить стенку, а стенка-то стена, а
стена-то - китайская...
- Но ведь я не мог по-другому...
- Не мог...
Она вновь смолкает, и пауза длится долго, мне время предоставлено все
вспомнить, все, что ставится мне вот сейчас в вину, в упрек, в заслугу...
- Люди сами виноваты в своих несчастьях...
Сами виноваты. Мы сами виноваты во всех наших бедах... Жизнь снова
смолкает. Молчу и я. Под нами лазоревые светятся туманы. Земля теряется в
них. И уже уплывают Пиринеи за размытое полукружие горизонта...
Где-то впереди, далеко-далеко, на востоке, может быть, там, где мой
Енисей, я вижу черную стену. Там - граница света и тьмы. Над
беспросветностью тьмы, высоко, горят знойные звезды - чьи-то маяки во
Вселенной..."
Вот и весь рассказ учителя-пенсионера из глухой деревеньки Тишина
таежного района. Сколько раз я перечитывал Павлово письмо, перелистывал,
пересматривал, и каждый раз слышался мне в рассказе Павла Андреевича тихий
укор в мой адрес: он, сельский мыслитель, всю жизнь помнил обо мне, ибо мы
вместе с ним встретили утро жизни, а вот я о нем напрочь забыл. Что мы
когда-то с кем-то из детского садика в тайгу сбежали из чувства протеста за
содеянную по отношению к нам несправедливость, - это я помнил, а вот что со
мной был еще и Пашка Тишин, голову на отсечение - не помню, забыл.
Тоскливо...
И еще. К письму Павла на отдельном листке приложены были стихи. Мне
определенно показалось, что они прямое продолжение его рассказа. Наверно,
именно поэтому я и решил приложить их тут, к тишинскому посланию. Вот они.
Окончен бал...
Все выпито и спето...
Теперь в полет!
Иные ждут края.
Там нет ни зим, ни весен -
Вечно лето,
И вечно юность,
Молодость моя.
Окончен бал...
Трезвея, вижу ясно:
Дни зла. Дни радостей -
Все были хороши...
И кажется, что
Не невероятно
Безумное бессмертие души...
Что предо мною?
Что за мною?
Вечность?
А я в ней лишь единственный фотон,
Бессмысленно попавший в бесконечность?
Что было до?
И что придет потом?
Неведомо, незнаемо, незримо...
Как метеор в ночи,
Мелькнул - и нет!
Немое время мчит неудержимо,
Ткет кружева орбитами планет...
Зачем?
Зачем подарено мне это:
Крик при рождении,
Опиум зари,
Уколом в сердце - лес,
Тропинка в лето -
Мгновенья жизни и...
Предсмертный хрип.
Что это было?
Дар ли?
Наказанье?
Ответа нет...
Ответа нет...
И вот -
Росисто-радужно мерцает мирозданье...
И знаешь, мне...
Желанен мой полет...
Куда лечу?
Зачем лечу?
Не знаю.
Свободен, словно ласточка в полях...
Прости, Земля...
Прости меня, родная...
О, Боже, как...
Галактики...
Пылят...
РАЙСКИЕ КУЩИ
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна...
Н.М.ЯЗЫКОВ
Ночью в горах выпал снег. Днем он контрастно белел по горам, четко
отграничивая отметку в две тысячи метров над уровнем моря. Ниже этой линии
все зеленело и цвело, а выше - снег, снег, зима, что, впрочем, тоже было
очень красиво...
Мы снимали телефильм о Саянах, их красоту, цветы и водопады. В
киногруппе работало пять человек: режиссер, он же оператор, три
художника-пейзажиста, выполнявшие и роли артистов и разнорабочих, и я -
автор сценария, консультант-проводник.
Вторую неделю мы жили на дне громадного ущелья в истоках небольшой
саянской речки. Она собирала воду из нескольких озер, расположенных в тесных
карах, по древним ледниковым бороздам. Красивые места, красивые озера,
каждое не уступит знаменитому озеру Горных Духов. И вечные туманы. И
скальные стены, поднимающиеся над дном ущелья почти на километр. И вечные
снежники в каменных кулуарах. Все речки круто падают по ущельям, шумят,
буйствуют, смывают древние ледниковые морены. Местами россыпью громадных
камней поднимаются хаотические нагромождения курумов, каменных потоков, из
тысячелетия в тысячелетие осыпающихся с каменных стен. Наши живые души
встретились тут с геологической вечностью...
Все эти дни художники жили в небольшой пещере, сухой и уютной, а мы с
режиссером предпочитали палатку, свежий воздух, настоянный на горных туманах
и на запахах горных трав. Наша палатка стояла на моховой подложке. Подо мхом
лежал слой многолетней мерзлоты. Колышки для палатки с трудом входили в
грунт. Полотнища палатки часто провисали, веревки все снова и снова
приходилось растягивать.
Съемка шла плохо. Мешала неустойчивая погода, такая характерная для
этих мест. Свет в горах менялся и часто был совсем не тот, который нужен
нашему режиссеру-оператору. Отправимся, бывало, на намеченную заранее точку
съемки какой-нибудь панорамы, идем час-другой. Погода стоит - лучше и
некуда: голубое небо с белыми облаками, по скалам снежники голубеют, поляны
у ручьев разукрашены прекрасными цветами - настоящее чудо, рай на земле,
страна обетованная... Выйдем на точку - все померкло, потухло, тяжелые тучи
выползли из-за перевала, скатываются вниз по каменным россыпям, глотают
гигантские валуны. И начинается дождь, щедрый, нудный, осенний горный.
Странное лето в Саянских горах.
В тот день мы снимали хорошие кадры: туман и солнце затеяли
замысловатый спектакль-пантомиму, мы стремились уловить эту игру,
зафиксировать ее на кинопленке, и нам, кажется, это удавалось. Мы снимали
феерию движения облаков, а настроение падало и падало, - такая игра солнца с
туманом предшествовала, как правило, долгому периоду дождей, плохой погоде.
Тучи побеждали солнце, улучшения в погоде не наблюдалось. К обеду тучи
скрыли все - тьма и туман, в десяти шагах ничего не видно. Плохой дождь - он
пришел на кошачьих лапках, тихо подкрался, без ветра, такой дождь надолго.
Настроение у всех испортилось, нам никак не удавалось снять стержневые
кадры фильма, без которых картине не быть.
Но... Это самое "но" часто вклинивается в разные расчеты и намерения и
все перечеркивает, что планировалось заранее, что задумывалось... Вечером
началась буря. Тучи в ущелье закружились в бешеном вальсе, где-то вверху они
неслись на восток, у восточных скал они обрывались в ущелье и мчались с
востока на запад. У западного перевала они снова подымаются вверх и мчатся в
невидимой высоте на восток. Шарманка. Тучи летят и летят, дождь льет,
жестокая тоска закрадывается в сердце: да будет ли когда-нибудь всему этому
конец? Ведь тут под дождями не подняться на перевал, не выбраться из этой
Мурлындии.
Ночью нашу палатку сорвало с колышков, сложило, закутало нас в ней,
запеленало, словно новорожденного ребенка в роддомовские пеленки. Мы с
трудом выбрались из нее в непроглядной сырой тьме. И ничего нам больше не
оставалось, как перебраться к художникам в пещеру, благо там места на взвод
солдат хватит. Мокрые, замерзшие, правда, сохранив свои спальные мешки
сухими, мы переселились в пещеру, теплую, сухую, уютную. Я сразу же хорошо
устроился, ветер тут не выл, не капало - благодать. Чего это я раньше не
перебрался в этот уют и покой? Уснул я почти сразу, чуть согрелся и уснул.
И привиделся мне сон, не сон - магическая реальность. Я сначала услышал
какую-то старинную музыкальную пьесу, знакомую по жизни в Германии в
послевоенные годы. Ее охотно, хотя и не очень часто, исполняли оркестранты
на открытых площадках в небольших немецких городках. У нас в стране я не
слышал ее никогда, ни в концертных залах, ни по радио. Если бы услышал
однажды, я узнал бы ее, вспомнил. Она мне очень нравилась.
Мне показалось, что от этой музыки я проснулся. Огляделся. Все мои
спутники спали. Знаете, как хорошо спится под дождем в сухой пещере! За
входом в пещеру бушевал ветер, лил дождь, но не мешал музыке. Она тихая,
едва слышная, шла из темной глубины пещеры. Я тихо поднялся, чуть заправил
свою постель и пошел навстречу с оркестром, исполнявшим полузабытое мною
сочинение. Я шел и шел, включив карманный фонарик, интенсивность звучания
музыки медленно нарастала. Пол пещеры был ровным, ходы ее слегка изгибались.
Все это было очень реально, я почувствовал тягу свежего воздуха, настоянного
на сенных ароматах, и почти сразу же увидел свет в конце хода. Скоро пещера
кончилась. Я стоял на выходе.
Передо мной расстилался луг моего раннего детства, наверное, первый луг
в жизни, который я запомнил. Он когда-то простирался между деревенскими
огородами и болотом под дальним косогором, болотом, возникшем за века и века
на древней старице Енисея. Луг был сух, по нему густо цвели ирисы-пикульки,
по древним тюркским курганам синели коврики богородской травки, от них
пряные ароматы гуляли над степью, которую мы звали лугом. Над лугом сияло
летнее, нежаркое, ласковое солнышко. В синем небе плыли редкие белые облака.
Я чувствовал себя, как в детстве, беззаботно и радостно, весь полон ожидания
счастья.
Над косогором, за которым лежал когда-то лучший в мире сосновый бор с
рыжиками и брусникой, с клубникой по опушкам и черемухой по пересыхающим
летом ручьям, над косогором и бором пламенело сияние. Оно манило меня к
себе, и не было сил сопротивляться этому зову. И играла музыка, другая
музыка - этой я никогда не слыхивал в жизни, я бы сказал - какая-то
идеальная симфония, от нее рвалась душа в небо, летела и звала меня за
собой. Оркестр, полный неведомых инструментов, которые могут производить
такую музыку, тащил меня к себе, тянул. Я не сопротивлялся. Я пошел
навстречу музыке и сиянию над боровым косогором, пошел с легким сердцем по
такому знакомому суховатому лугу. Я ощущал запах чабреца, видел метелки
ковыля и серебристые цветы - эдельвейсы. Я иду через мое детство, подумалось
мне, иду к болоту моей жизни. Вот и оно. Мне в нем тоже все ведомо и
знакомо. Вот тут есть сравнительно сухой переход, наша тайная тропинка,
некогда сильно сокращавшая дорогу от бора в деревню.
Странно, я любил и это болото, осоку по кочкам, камыши у берегов,
крохотные березки по подсохшим островкам, - как давно все это было! Вот и
подъем на косогор к бору. Сколько радости всегда давал мне бор, как любил я
ходить туда с бабушкой, потом с приятелями, бывало и один - за грибами, за
ягодой и ни за чем, просто так...
Я перешел через болотце, поднялся на косогор и увидел громадную
каменную стену, вроде кремлевской. Она влево и вправо уходила за горизонт и
не кончалась в пределах видимости. Не просто стена - нечто фундаментальное,
как сама земля, как мироздание. В стене, недалеко от меня, поднимались
замковые ворота, башня. У ворот стояли и сидели стражники в странной,
древней униформе. На них были куртки архаичного покроя, с разрезами на
коротких рукавах, штаны - до колен, тоже с разрезами и будто накачанные
воздухом. На ногах - сандалии. На головах - кожаные шлемы, отороченные
серебристым позументом. Каждый воин-стражник держал в руках большие
бутафорские мечи, а то и странные лезвия на длинных топорищах - помесь
Запада и Востока.
Не я один шел к воротам. Другие люди, довольно много, с разных сторон,
по-разному одетые, все по одному, каждый сам по себе шли и шли, влекомые
музыкой и сиянием. И ни у кого не было с собой походного запаса, все шагали
налегке, будто бы все были застигнуты врасплох, шли в том, в чем застал их
зовущий глас труб.
Меня удивило наличие гигантской стены, преградившей мне дорогу к бору
моего детства. Я, захваченный всеобщим движением, музыкой и сиянием, тоже
пошел к воротам. Стражники-воины не препятствовали моему движению, однако
осмотрели меня внимательно и цепко, словно бы искали, нет ли чего
недозволенного: оружия, наркотиков, спиртного или еще чего-то, о чем я и не
подозревал. Под аркой башни было что-то вроде пропускного бюро, за невысоким
столом сидел лобастый человек с кучерявыми волосами, уже прихваченными
щедрой сединой, особенно по вискам. Нижнюю часть лица украшала черная, тоже
кудрявая борода. Человек внимательно посмотрел на меня и спросил:
- Ты кто? - спросил не по-русски, но я понял его и ответил. Мне
показалось, что он говорит по-латыни, я и ответил ему на этом древнем языке.
Учил когда-то, вот и пригодилось.
- А какой теперь год? От сотворения мира.
Я не знал и честно сказал ему об этом.
- А от Рождества Христова?
Я ответил. Он недоверчиво покачал головой, ну-де и ну, вот-де время-то
летит. Спросил, есть ли у меня тут родственники. Я сказал, что не знаю, но
думаю, что есть, как-де им не быть. У меня весь мир родственники, сказал я
ему, мы же все от Адама и Евы.
Он еще раз внимательно осмотрел меня, ишь-де ты какой прыткой.
- Чем ты занимался в своей жизни? Обувщик, каменщик, пахарь, пастух,
оружейник, бронник, гончар?
- Нет, - ответил я, - я лингвист. Я занимался современными языками,
европейскими...
- Европейскими? - вроде бы удивился он и повернулся куда-то в угол. -
Изекиль. - У него за спиной сидел еще один человек, невысокий, худенький,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг