- Уа-аррр... У-ууу... - сказало существо, протянув в сторону Миши руку.
При всем желании Миша не смог бы назвать это лапой - с почти человеческой
мускулатурой, с огромной, раза в четыре больше его, кистью. Рука ладонью
вверх, с длиннющими коричневыми пальцами, оказалась в нескольких сантиметрах
от Мишиного носа.
Миша перевел взгляд на эту руку, счастливый тем, что можно оторваться
от этих красных безумных глазок. Ладонь опускалась, и Миша тоже наклонился
вперед, рассматривая и ладонь, и сухую ступню, словно перевитую веревкой под
серо-коричневой, сразу видно, очень толстой кожей.
- Уа-арр... у-уу-ууу...
Миша вскрикнул, чуть не рухнул на колени - на него, стоящего
согнувшись, обрушилась вторая рука чудовища. Он вскинул взгляд и вздрогнул,
ужасаясь еще более широкому оскалу. Ему хватило ума понять, что великан не
нападает, а просто улыбнулся и хлопнул его по плечам, очень может быть, что
дружески. Миша не стал выпрямляться, он инстинктивно чувствовал, что должен
оставаться в такой полусогнутой позе, что так безопаснее всего.
- Ааа-аа... Уар... уаар...
Великан взял Мишу за руку. Не совсем так, как берут папы детей - ладонь
в ладонь, а сгреб за кисть руки - причем все пять пальцев оказались на одной
стороне захвата. Но смысл жеста был очень понятен. И Миша, против своей
воли, сделал первые шаги пути вдвоем. Впрочем, вели его к собственному
спальнику и рюкзаку. Великан снял карабин с сучка, повертел его, как легкую
тростинку. С чувством жути следил Миша, как словно уменьшается в исполинских
руках, легко порхает смертоносное ружье весом почти в пять килограммов.
Великан попытался разломать оружие, как палку, не получилось.
- Уу-уууу...
Исполинские руки взялись за ствол - под одной исчезла мушка, под
другой - цевьё. С чувством нереальности происходящего следил Миша, как
изгибается ствол. Этого никак не могло быть, потому что не могло быть
никогда, но таких великанов тоже никак не могло быть, это факт. А они были,
по крайней мере, этот вот один.
Великан давно выпустил его руку, но Миша и не думал убегать. Великан
догнал бы его, почти не ускоряя шага. Миша только воспользовался ситуацией,
чтобы собраться, стремительно свернул, засунул спальный мешок в рюкзак.
Впрочем, пришлось вытащить из рюкзака хотя бы несколько вещей, дать великану
осмотреть, попробовать на зуб.
Кострище тоже было осмотрено с пристрастием, что называется, на сто
рядов.
Миша не то чтобы перестал бояться великана. Он просто как-то начал
привыкать к мысли, что тот существует на самом деле, и начал наблюдать за
ним. Великан оглянулся, и Мишины зрачки опять уперлись в желто-красное
мерцание жутких глазок существа.
- Уарр... уу-ууу...
Великан шагнул в сторону Миши, конус на голове снова начал подниматься.
Миша сразу же отступил в сторону - чисто инстинктивно, чтобы увеличить
дистанцию, так же инстинктивно ссутулился, присел.
- Ууу...
Когда Миша решился поднять взгляд, великан обнюхивал его шерстяные
носки. И Миша радовался, что ему дали время надеть рюкзак со всем барахлом,
какое только он успел запихать. И пошел за ручку с великаном, сам вспоминая,
как почти двадцать пять лет назад ходил с папой на демонстрацию. Идти стало
особенно трудно, потому что двигаться со скоростью великана Миша ну никак не
мог, а когда он отставал, тот раздражался, сильно дергал его за руку. От
каждого рывка Миша вылетал из снега и его проносило с полметра.
Впрочем, шли они недолго. Впереди кто-то передвигался по снегу:
какие-то огромные, мохнатые, рыже-серого, бурого цвета. Огромное, еще больше
приведшего Мишу, существо с седыми волосками по всему телу сидело прямо в
снегу, водило вокруг себя руками. И про его размерам, и по седине, а
главное - по властной, решительной повадке Миша сразу угадал в нем самого
главного, старого самца, которому все подчиняются.
Две здоровенные самки с отвисшими грудными железами, с длинными
волосами, падавшими ниже плеч, тоже что-то искали в снегу, разгребая его
ладонями. У обеих было по детенышу. Один детеныш был грудной, раза в два
больше человеческого годовичка. Другой, размером с пятилетнего ребенка, сам
лихо носился по снегу и на двух ногах, и на четырех. Но, скорее всего, был
гораздо младше, чем пять лет, что-то в его повадке заставило Мишу вспомнить
двухлетнюю сестренку у приятеля.
Было еще одно существо, крупнее детенышей, но гораздо меньше взрослых,
с подростка лет четырнадцати. Оно само искало в снегу и вело себя
самостоятельно. По мягкой округлости лица, большим глазам, робкому поведению
Миша догадался - это девочка.
Его вели прямо к старому самцу, и Миша старался на него прямо не
смотреть. Частично он действовал инстинктивно, частью он успел понять, что
волосатые великаны почему-то этого не любят.
- Уаааа... Ух-ууу... Ууммм... - примерно так высказался великан,
который привел Мишу сюда.
- Уааа... Уп-уп... Уа-арр...
В каскаде горловых свирепых звуков трудно было уловить, что хочет
сидящий великан. Мишу толкнули прямо к нему. В нос ему ударила смесь
ароматов - сильнее всего пахло зверем, псиной, влажной шерстью и еще чем-то
невкусным, кислым. Еще был запах мочи, нечищенных зубов и почему-то
нагретого камня.
Миша понял, что надо принять уже знакомую позу, напоминавшую поклон.
- Уууу...
Мише показалось, что это сказано ему. Интонации были мирные,
удовлетворенные какие-то.
- Уууу... уаа... уу-ух... - раздалось вокруг, и Миша поразился, что
совсем не было слышно шагов. А судя по звукам, вокруг уже стояли все. Не без
труда Миша не отреагировал, когда его ткнули пальцем в бок, потянули за
штанину. Он чувствовал - лучше молчать.
- Уаррр-уа-ааррр...
Миша издал писклявый, короткий звук, упал на колени, когда огромное
создание шлепнуло его ладонью по спине чуть ниже плеч. Но это было уже все.
Стадо еще постояло вместе, поиздавало какие-то звуки - Миша не мог понять,
беседуют они, отвечают друг другу или же каждый говорит без всякой связи с
остальными. Но старый самец уже переместился в сторону от места, где он
беседовал с Мишей, опять опустил руки в снег. Самки разошлись, как это
делают грибники, чтобы не мешать друг другу. Малыш бегал вокруг матери,
высоко, на собственный рост прыгал, кувыркался и, видимо, ей сильно мешал.
Великан, приведший Мишу в стадо, снова куда-то ушел, скрылся за
лиственницами.
Только маленькое существо-подросток еще стояло совсем рядом, засунув
палец в рот, и с интересом смотрело на Мишу. Теперь было хорошо видно, что
это действительно девочка. Он показал ей язык, и девочка засмеялась, обнажая
страшные клыки.
Миша сделал пару шагов в сторону, он совершенно не представлял себе,
что должен теперь делать. От людей Чижикова он убежал. Но позволят ли
мохнатые люди ему двигаться дальше - он совсем не был уверен. Он что, теперь
будет с ними жить? Но как?
Миша начал понимать, что делают эти создания в снегу. Вот в одном месте
вспыхнул чей-то писк. Великанша сунула в рот это маленькое, пищащее,
хрустели чьи-то косточки, по физиономии самки расплывалось явное блаженство.
Самец урчал, тоже отправляя что-то в рот. Из его железных пальцев не
доносилось даже писка. Но сам-то Миша что будет здесь есть?! Перспектива
мышковать, ловить леммингов вызывала у него некоторую тоску. Он, конечно,
тысячу раз слышал в своей "фирме" про спецподготовку, когда люди должны за
неделю пройти двести километров по незнакомой местности, в условленных
местах построить пять земляных крепостей с системой траншей полного профиля
(потом начальство прилетит на вертолетах, проверит) - и это все без всякого
пайка, питаясь тем, что найдут в пути. Историй про поедание змей, червяков,
пауков, личинок майского хруща или куколок бабочек ходила уйма. Бывалые люди
сравнивали эти яства, делились опытом, вызывая у салаг смесь восторга с
отвращением. Что ж, вот теперь у Миши появлялся шанс попробовать самому.
Только вот беда, ни малейшего энтузиазма не испытывал он по поводу этой
возможности. Желудок его болезненно сжимался, так, что пришлось глубоко
подышать ртом, а в голове стремительно проносились расчеты - на сколько
хватит того, что у него в рюкзаке?
Стараясь не привлекать внимания, Миша отрезал добрый ломоть хлеба,
прикинул, что если три раза в день, да такой, да с консервами, то протянет
он дней восемь. А может, что-то и еще отыщется...
Тучи редели, сверкало ярко-синее небо. Становилось совсем тепло, и снег
стал все заметнее оседать, набух, начал таять. Под снегом потекли ручейки,
местами обнажилась земля, и лемминги забегали активнее - их пробитые в снегу
норы обрушивались, бедных мышек заливало, и они особенно легко попадались
мохнатым страшным людям. Со всех сторон несся жалостный писк, хруст,
чавканье, утробные стоны полного пищевого наслаждения.
Одна из самок вдруг стала водить себя по животу со странными звуками,
что-то вроде "ньма", или "ням-ням". Она еще поймала лемминга, подержала его
в черной руке и задумчиво направилась в сторону Миши. Тот, скажем честно,
снова несколько струхнул. Не было ничего угрожающего в движениях самки, и
все же Миша на сто рядов предпочел бы, чтобы держалось существо подальше. А
самка уже протягивала ему лемминга. Придушенного, еле сучащего лапками в
последних конвульсиях.
- Аааа... Уу-ууу...
- Спасибо, - только и нашелся Миша. А самка все смотрела на него с
каким-то странным выражением. Может быть, вечером удастся сделать костер, а
на нем поджарить части зверька? Это решило бы многие вопросы... Миша засунул
дохлого лемминга в рюкзак и еще раз сказал "спасибо". Самка побрела, что-то
ворча про себя.
А кстати, не попробовать ли самому тоже поймать лемминга? В кожаных
рукавицах разгребать снег вполне даже получалось. Вот мышь метнулась из-под
руки... Миша промедлил, и зверек успел сбежать. В другой раз он ударил
ножом, и угодил довольно метко, едва не рассек зверька пополам. Третий
лемминг тоже сбежал, но четвертый пал жертвой Мишиной меткости и остроты его
ножа. За время, пока Миша ловил одного лемминга, самки съедали их по три или
по четыре. Но Мише и надо было не так много. Он начинал думать, что если
сумеет развести огонь и ему позволят это сделать, он сумеет прокормиться,
даже не научившись ничему другому.
А вокруг творилось бурное, торопливое чудо поздней северной весны. Миша
первый раз вздрогнул, когда запели птицы на ветвях. Он не разбирался, как
называются виды, но видел, что токуют несколько очень разных - и по
размерам, и по расцветке. В стороне доносился вороний грай, должно быть, у
ворон тоже свадьбы. Курлыкало где-то там, высоко... И Миша буквально
обомлел, потому что низко, метрах в двухстах, над ними прошел большой, птиц
на тридцать, клин журавлей. Потом на север плыли в синеве, красиво замирали
в небе лебеди, торопливо проносились утки, судорожно вытянув шеи.
Стало тепло, сильно пахло весной, журчали ручейки, и все живое
мгновенно выходило из своих укрытий, торопилось впитывать тепло, бегать,
шуметь, размножаться. Так было, наверно, везде, но тут, за полярным кругом,
как-то особенно жадно, судорожно и откровенно. Настолько, что Мише
становилось почему-то неловко, он все же привык к детальности,
многоплановости более низких широт - в том числе даже и в природе.
Миша и сам пьянел от весеннего воздуха, ветерок стягивал
раскрасневшиеся щеки.
Появился великан, поймавший и приведший в стадо Мишу. Встретили его
хором выкриков, диким хохотом: в руках великан тащил нескольких куропаток со
свернутыми шеями. И не просто так себе тащил! Великан стал раздавать этих
куропаток всем, начав со старого самца, а закончив Мишей и
подростком-девочкой.
Миша понял, что с ним обращаются, как с крупным, но еще не совсем
взрослым детенышем, раз кормят и самцы, и взрослые самки. А вот интересно,
если он сделает так... Миша подошел к девочке, протянул ей лемминга. И
девочка жадно схватила мышь, сунула в рот, зачавкала-захлюпала, вызвав у
Миши спазм в желудке. Ну вот, здесь тот, кто кормит - тот главнее и старше.
Впрочем, разве у людей это иначе?
Вдруг резко закричал вожак, указал рукой куда-то. И сердце у Миши упало
почти так же, как утром, когда он увидел, кто к нему движется. Потому что по
склону, тяжело наклонив торс, помогая себе взмахами руки, поднимался
Володька Акулов.
...Седьмой час гнался Акулов за Мишей. С того момента, когда он выполз
из палатки, заметил ноги, странно торчащие над растяжками, и почти уткнулся
лицом в труп Юрки, не было у него большего желания, чем поймать сбежавшего
Будкина. А до того, как броситься ловить, надо было еще долго растирать
снегом физиономию, принимать еще граммов сто, чтобы выговаривались слова и
двигались конечности, приходилось помахать руками-ногами, попрыгать, чтобы
рассеялась похмельная зелень перед налитыми кровью глазами, хоть немного
восстановилось дыхание, а сердце перестало бы крутиться, как бараний хвост.
И подкатывала к сердцу, стягивала горло ненависть к этому сбежавшему
гаду - и за Юрку, и за свои утренние страдания. Если бы Мишка не сбежал,
если бы тихо лежал бы себе в углу палатки, не надо было бы сейчас
преодолевать себя, мучиться. Можно было бы тихо поглотать снежку,
похмелиться, а потом выйти с шефом на связь, наврать с три короба, почему
припозднились. Шеф будет недоволен - это ясно. Но он всегда недоволен. За
годы у Вовки сложился прочнейший комплекс неполноценности и комплекс вины,
которые Чижиков поддерживал сознательно и со вкусом. Чтобы Акулов ни делал,
он всегда делал не так и всегда был во всем виноват, а раз так, то что
поделаешь? Ну, опять будет орать, как всегда.
Вовка мог бы сутки, а то и больше с чистой совестью валяться в палатке,
потягивать спиртик, ожидая, пока то ли снег стает, то ли Михалыч сам придет
сдаваться, то ли когда (черт бы ее побрал!) установится погода и придется
делать то, зачем приехали.
А тут приходилось срочно приводить себя в форму, разгребать ненаучную
фантастику в речах развязанного Леньки, и все это - преодолевая дикое
похмелье.
Ненавидя себя (за страдания, за похмельный синдром, за слабость тела,
за то, что не убил Мишу или не связал его покрепче, за собственное
убожество, запойность и ничтожность), все остальных (за то же самое) и
Чижикова (за то же самое и плюс еще за право придираться, требовать, ворчать
и ругаться), Вовка особенно сильно ненавидел Мишу - первоисточник
происшедших неприятностей.
Глядя поверх голов "чижиков", Акулов скомандовал - ждать его сутки,
после чего уходить на Исвиркет, доводить приказанное до конца. И ушел на
лыжах, ненавидя оставшихся за то, что они еще сутки будут отдыхать и
развлекаться, а снег за то, что он слежавшийся и по нему трудно бежать. И
только на третий час бега Акулов начал входить в форму. Снег таял, и лыжи
пришлось снять. Акулов поставил лыжи к стволу лиственницы и постарался
запомнить место. Впрочем, больше они не были нужны, можно и не забирать.
Теперь он бежал, разбрызгивая воду сапогами, тяжело дыша на склонах.
Следы Миши стали нечеткими, но можно было найти то вдавленный каблук, то
неясную ямку оплывшего от влаги, нечеткого огромного следа. Интересно,
отчего это так увеличились его следы? Может, это от того, что верхний слой
почвы так напитался водой?
Остановившись на считанные минуты, Акулов съел банку консервов с хлебом
и продолжал свой бег за Мишей. "Хоть за хребтом, а отыщу и кишки выну!" -
мстительно думал Акулов.
Ага, вот и он, этот самый Миша... или, может быть, еще совсем не Миша?!
Может, и про имя он соврал?! Щас разберемся! Его, Мишу, окружают мужики в
шубах, наверное, местные, вроде прошлогодних эвенков. Небось поймали дурака
и держат, и правильно, сейчас уж он ему покажет... Акулов перевел дыхание,
выпрямился во весь рост. Ему сверху что-то кричали, он ответно помахал
рукой.
- Здорово, мужики!
- Уаааррр...
Вот тут-то и встал Вовка Акулов, уперся зрачками в зрачки, словно
влетел с размаху в бетонную плиту. Не будем врать, будто оказался Вовка
таким дураком и уж настолько ничего не понимал, чтобы совсем не испугаться.
Но и не таким человеком он был, не доводить дело до конца или чтобы, попав в
непонятную ситуацию, начать не действовать, а думать. Как раз думание-то он
и презирал изо всех своих немалых сил.
- А ну пусти!
Вовка отпихнул молодого самца, чтобы добраться до Миши. Напор был
страшен, самец потерял равновесие и отлетел на полметра. Вовка кинулся к
обалдело таращившемуся Мише.
Самец легко признал в Мише своего сородича - пускай странного, быть
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг