рядом, есть опасность, что звуки шагов утонут в этом беспрерывном фоне, что
привыкший к нему человек не услышит уже и шагов. Тем более, везде стало
влажно, и шаги прозвучат приглушенно.
Трудно найти ситуацию, в которой человек будет чувствовать себя
беспомощнее. Отказывают зрение и слух, куда идти - непонятно, все чувства
обманывают, даже посреди океана можно больше полагаться на себя.
Без остановки шли восемь часов. Туман был все такой же плотный, серый,
все так же плыл, с таким же шорохом и звоном. Показывались вдруг вершины
лиственниц, очертания стволов, и казалось - это мир плывет, движется куда-то
сквозь неподвижный туман. Так сидящему в поезде порой кажется, что куда-то
поехал вокзал.
Развести костер? А стоит ли? Обманывали себя, что не стоит, потому что
мало времени, хочется быстрее в лагерь. Но еще они боялись. Посидели на
мокрых камнях, в двух шагах от бешеной реки, поели всухомятку, запивая
ледяной водой.
- А где Серега?!
- Вроде пошел к воде...
- Так нет же его нигде! Что, стрелять?!
- Погодите, Игорь. Вот же, видите, вроде он.
- А вроде и не он...
- Он, он!
В тумане появился Серега Будкин, из раскачивающегося, неопределенного
силуэта мгновенно превратился в самого себя, только встревоженного, с
испуганными глазами, не по характеру.
Сергей отошел метров на пять, смотря на воду, задумался, сделал
несколько лишних шагов - и потерял друзей в тумане. Хорошо хоть, что была
река - раз шел вниз по течению, то понятно, куда возвращаться. Хорошо, что
все быстро решилось. А вообще-то, без реки и если б разошлись на полчаса, не
спохватились бы среди открытой тундры, дело могло кончиться плачевно.
И снова движение в тумане - однообразное, сырое, серое и совсем без
внешних ориентиров. Когда шли туда, были горы, конфигурация холмов, высота
деревьев. Сейчас все это скрыл туман. И остается только идти и идти, не
очень зная, где идешь, ориентируясь только по времени. Вроде бы уже скоро...
Если, конечно, в тумане можно идти с такой же скоростью, как при ясном свете
дня. А если нельзя, то и по времени трудно определиться, если сейчас идешь с
иной скоростью, чем вчера.
Раздался вроде бы какой-то отдаленный лязг и скрежет. Показалось? Не
похоже. Игорь автоматически заметил, в котором часу слышал звук, - в
пятнадцать часов пятнадцать минут.
И снова вроде звякнуло вдали. Пятнадцать часов двадцать пять минут. И
гремело несколько минут, до пятнадцати часов тридцати. Уже ясно - гремит то,
что сделал человек. Если даже и работает техника, какой-нибудь трактор.
Природа не умеет быть такой периодичной.
Игорь выстрелил в воздух. Сильно рвануло вокруг, но создалось такое
впечатление, что звук распространился недалеко. Туман словно стискивал все
звуки, глушил их. Не было вчерашнего роскошного эха - звонкого, летящего на
десятки верст. Какое-то глухое "Бум!", сразу утонувшее в тумане.
Но было ясно слышно ответное "Бум!". И снова забренькало, задребезжало.
Стало видно сквозь туман ясное пятнышко. Оно меняло очертания, прыгало,
словно живое, светило возле самой земли. Костер! Свой лагерь - не свой, но
уже ясно, что здесь люди.
- Смотри-ка!
Посреди тундры торчала палка, а от нее вела натянутая веревка в сторону
яркого пятна. И уже были отчетливо слышны удары по какому-то звонкому билу.
- Ребята! Это наши! Наши!
- Ура! Мы в лагере! Ура!
Но и костер почти не разгонял серого дымного сумрака. Шестиместка еще
была видна, полог словно плыл в тумане. А офицерская палатка, лаборатория -
они терялись бесследно, их было совсем не видно.
Борода Михалыча, волосы его и Жени блестели от капелек влаги, от них
поднимался пар, едва они вставали в общий круг у огня. Друзья были ничуть не
суше. Другое дело, что они были сыты, и был суп, был чай, и были уют,
безопасность какого-никакого, пусть брезентового, пусть временного, но дома.
- А здорово вы придумали натянуть вокруг веревки!
- Так понятно же, что можно пройти, не заметив. Мы тут с Женей и
устроили все, как надо. Эвенки-то уже несколько часов как ушли. Только
увидели туман, еще над озером, и сразу же засобирались.
- А до того нас тут стрелять учили! - вмешался Женя.
- А по какому поводу учили? Охотиться затеяли?
- Нет, мы тут стрельбище устроили, я Женю поучил немного. Поэтому,
мужики, отдыхайте быстрее, мы пока еще подежурим, а там давайте и на вахту.
Уж если эвенки ушли, дело плохо. Не рассеется быстро туман.
- Само собой... Нашим с Исвиркета идти дальше.
- Как я понимаю, мамонтов вы не нашли?
- Нашли поинтереснее... Про снежного человека из этих краев не слыхали?
- Как не слыхать... И эвенки рассказывали, так что думаю, он здесь
вполне может ходить.
- Вот он, наверное, и ходит. Михалыч, можете не верить, но шаги по
полтора метра, сам след - пятьдесят два сантиметра.
- Вполне человеческий след?
- Можно считать, человеческий.
- Ну так что ж вы сомневаетесь? Понятно же, чьи следы видели. А самого
не подглядели?
- Нет уж!
- Что, страшно?! - оскаливался, потирал руки Михалыч.
- Вас там не было, а вы увидели бы - тоже испугались. След одиночный,
из распадка и через реку.
- Думаешь, он вас видел?
- Скорее всего нет... Он прошел за несколько часов до нас по каким-то
своим делам и ушел за реку. Если и вернулся в горы, то каким-то другим
путем.
- Интересно, может он сюда явиться?
- Скоро выясним... А пока - спать, мужики, спать! Через несколько часов
всех подыму, ребят с Исвиркета встречать.
ГЛАВА 7
Долина мамонтов
24 - 26 мая 1998 года
От лагеря до устья Исвиркета шли вдоль берега озера и отмахали двадцать
километров до самого жаркого времени, потому что в самое жаркое время даже и
на Севере лучше всего не идти, а отдыхать и пить чай.
Ягель, лиственницы, ветер... Тропинки зверей, чаще всего оленей. Потому
что мох, лишайник только кажутся такими прочными. Если по ним регулярно
ходить, сразу образуется тропинка и зарастает очень медленно. На Севере все
растет медленно; трудно поверить, но кустик ягеля формируется пятьдесят лет.
Поэтому каждый зверь производит просто поразительные разрушения.
И никаких признаков человека. Современные люди привыкли: в самом
ненаселенном, диком месте обязательно мелькнет что-то, сделанное
человеком, - ну хоть обтесанная палка, сплющенная, проржавевшая консервная
банка, стреляная гильза. Здесь не было совсем ничего. И это казалось
интересным, даже приятным, но и непривычным и жутким.
И было тихо, очень тихо. Ветер налетал, приглушенно отзывались верхушки
лиственниц. Но слабее, гораздо слабее, чем на юге, пусть даже куда севернее
Карска. Даже там, где уже лежит вечная мерзлота, есть и осины, и березки.
Ветер шелестит их листьями куда сильнее, чем хвоинками. На открытых местах
растет трава, она тоже шуршит под порывами ветра. Жужжат жуки, кричат птицы,
кто-то пробирается, сопит в гутой траве, кто-то с писком скрывается в
норке...
Здесь животные не смогут зарыться в вечно мерзлую, с кристалликами льда
землю. Здесь мало птиц, почти совсем нет насекомых. Разве только подвывает,
звенит гнус: миллионы еле заметных глазу крыльев возле черных точечек-телец;
зудит гнус тоненько и тихо, почти что на границе слышимости, и часто это -
единственный слышимый звук.
Тихо. И везде все одинаково. На юге много пород деревьев, много
кустарников и трав. Пройдешь несколько сотен, иногда десятков метров, и
меняются, тасуются породы деревьев, их размеры, цвет кроны, запахи,
сочетаются, меняются то плавно, как на картинах Левитана, то внезапно.
Местность разнообразна.
Здесь трое исследователей шли между примерно одного размера лиственниц,
по лишенной травы, везде одинаковой земле. Тянутся корявые стволы, пружинит
ягель под ногами, плывут петляющие тропки. Здесь проходили? Нет, не
проходили - вот тянется позади цепочка твоих собственных следов, постепенно
заливаемых водой. Но как будто вот такую купу лиственниц, такой ствол, такой
проем между вездесущими, безликими, как строй солдат, стволами... одним
словом, это вы уже видели. Или не видели?
Не дай бог заблудиться в этом краю. Тем более - негде ни присесть, ни
прилечь. Ягель наполнен водой. Если одной рукой взять кустик ягеля за
верхушку, пальцы второй сложить кольцом и пропустить мелкие, нежные ткани
сквозь плотное живое кольцо или если просто отжать кустик, как женщины
отжимают белье, - немедленно хлынет вода. А если кустик ягеля высушить, он
будет весить в двадцать раз меньше, чем свежий. Остальное - вода и вода.
Вода на земле вытаивает из вечной мерзлоты. Не уходит в мерзлую землю,
не испаряется, застаивается после дождей. До середины лета держится вода
сошедших по весне снегов. Она легко замерзает, даже летом - почти каждую
ночь. Всходит солнце, воздух начинает нагреваться, растаивает вода и
начинает испаряться. Марево колышется в неподвижном воздухе. Если долго
стоять на одном месте, ледяная земля чувствуется сквозь подошвы. Под
тонким-тонким слоем пропитанной водой земли - лед. Лед на несколько десятков
метров. А лицо уже в душном тумане. Не столько жарко, сколько парко, душно,
липко. Снять плотную куртку, брезентовые штаны? Нельзя, потому что круглые
сутки зудит, еле слышно звенит, толчется в воздухе невообразимое множество
кровососов. И так лицо и руки распухают, покрываются багровыми волдырями -
особенно в первые дни. Потом люди привыкают, кожа реагирует не так сильно.
Но снять одежду - безумие, мучительный способ самоубийства. Идти, двигаться,
жить приходится в плотной, тяжелой одежде. Утром она очень уместна, эта
теплая одежда. А днем рот судорожно хватает насыщенную водой теплую смесь,
липкие струйки стекают по распаренной коже.
Вообще-то, двадцать километров - не расстояние для взрослых мужчин.
Будь это на полторы тысячи километров южнее, шли бы весело, болтая и смеясь,
и к привалу почти бы не устали. А тут и Миша сопел, с полпути затеял тянуть
ноги. Раза два остановился, хватая ртом воздух, Паша Бродов. Даже могучий
Лисицын шагал с физиономией распаренной и красной и дышал тяжело, как
свистел.
Специально зверей не искали, и никто вроде не показывался. Только уже к
концу пути, близ Исвиркета, стали попадаться свежие медвежьи следы. Пугающе
бесшумно, внезапно выкатился из марева раскачивающийся низкий силуэт. Марево
плывет, размывает границы идущего. Вроде видна круглая голова с
растопыренными ушами, и они видят, как скользит, становится яснее видна
здоровенная туша. Снова замирает, заставляя их снимать винтовки... И вроде
поворачивает, размывается, исчезает. Была - и не было. Как привидение
исчезла. Сворачивать, искать следы? А стоит ли?
В устье Исвиркета холмы отступали на несколько километров от озера, он
впадал широким устьем, вода почти не шумела. Время от времени - плеск,
изредка стук камней в русле. Впрочем, Исвиркет тек все же быстро, перепад
высот был даже здесь очень приличным.
И здесь, на Исвиркете, в устье они увидели первые следы человека.
Широкая, удобная тропинка. Миша Будкин пошел за дровами и убедился, что с
лиственниц рубили ветки, примерно там, где и он сам бы стал рубить. И на
стволах были отметины, где зарубка, где две, а где латинской буквой V.
Эвенки? Что-то никак не эвенкийское было в этой тропинке, в отметинах на
стволах. Те умели ходить по земле, как тени. Хозяйничать так, чтобы
оставаться незаметными, невидимыми. Доказать это было невозможно, но все
ясно чувствовали, знали, здесь были европейцы, и недавно.
Отдыхали, подтянув лиственничный ствол, развесив рюкзаки на деревьях.
На земле сидеть - сыро и мокро. Пар шел из голенищ сапог, из-под воротников
курток.
Пили чай, и от усталости и духоты есть не хотелось. Бродов настоял -
мол, поесть надо. С ним и не спорили, вроде даже были голодны. Но не шел в
горло кусок, не было аппетита. Почти через силу совали в рот упревшую кашу с
тушенкой. Лисицын толковал о дичи, что в таких охотничьих угодьях стыдно
есть мясо из банок, но за дичью как-то не пошел.
Все оставались друзьями, всем было друг с другом хорошо. Говорили
медленно и вяло, ругали дураков-японцев, и устали, словно прошли вдвое
больше. Без особого задора поспорили - оставлять здесь рюкзаки или не стоит?
И решили рюкзаки все-таки брать. Сколько идти, неизвестно. Очень может быть,
идти придется еще и день, и два. Становиться здесь лагерем? Рано...
Солнце вроде опускалось и никак не могло опуститься. Повисли сумерки с
длинными тенями, с неверным предзакатным светом. Звенели стаи кровососов.
Решили идти, сколько хватит сил, и разбить лагерь где попало. Как получится.
Все равно лагерь будет на одну ночь.
А идти оказалось легко, потому что вверх по реке вела широкая,
человеком сделанная тропинка. За два часа пути следов человека все
прибывало. И зарубок, и протоптанных тропинок. По одной из них вели медвежьи
следы, но видно - именно что поверх. Сначала были люди, они и сделали тропу.
А потом вдалеке показались рыжие, коричневые пятна голой, без ягеля,
земли. Странно смотрелись эти буро-рыжие проплешины среди серо-зеленого
ягеля. Подошли ближе. Проплешины определились, как кучи развороченной земли.
Кому могло прийти в голову ковырять эту мерзлую толщу? Для чего?
В одном месте ягель погиб под тяжестью жилища человека. Пусть
временного, маленького жилища, но для ягеля даже и палаток хватило.
Наверное, жили здесь так же на раскладушках, защищаясь от непогоды только
тонкой брезентовой стенкой. Видны были границы палаток, места, где в мерзлую
землю вколачивали колышки. А вот и очаг. Нет ямы, есть только место, где
разбросаны угольки, рассыпан пепел, сожжен ягель. Судя по всему, здесь
стояла печка.
А дальше, в сотне метров, был раскоп. Как ни оплыла яма за год, как ни
потрудились вода и солнце, а границы видны были четко. Прослеживались
границы когда-то ровных, ныне извилистых стенок, ровное, зачищенное дно.
Раскоп был неглубок - порядка полуметра. Да здесь и нет нужды глубже копать,
почвы накапливаются медленно, по долям миллиметра за год. Слой, хранивший
остатки культуры древних людей, лежал совсем неглубоко от современной
поверхности.
Возле раскопа первый раз обратили внимание на птиц. Вороны летели
куда-то вверх по течению Исвиркета. С той стороны не летело ни одной. Туда
прошло в высоте несколько. Пошли дальше, сначала по тропинке. И вышли на еще
одну проплешину - неглубокую яму, содержащую остатки жизнедеятельности
лагеря археологов. Вернее - самих археологов. Судя по оплывшим ямкам-дыркам,
яму загораживали какие-то полотнища, натянутые на шесты. Потом тропинка
сузилась, постепенно исчезала в ягеле. Пошли, так сказать, уже ненаселенные
места с узкими, петляющими тропками, на которых отпечатывались в несколько
слоев, один поверх другого, следы оленей и медведей.
И еще несколько раз видели ворон. Одна стайка пролетела прямо над
идущими людьми, другая - над холмами, в стороне, но, похоже, в том же
направлении.
- Ну что, вроде пора ставить лагерь?
- По-моему, пора.
- Утомился, Мишка?
- Есть немного. Да и ты, Паша, с лица спал.
- Спадешь тут! Ну, давай теперь дрова собирать.
Собирать дрова было непросто, потому что дров надо было много. Лисицын
опять поговорил про дичь, про полезность охоты. Но за день устали, и сильно,
а перемогаться не хотелось. Андрей знал, что завтра скажется первый день в
поле, и каждая клеточка тела будет болеть. По крайней мере, первые несколько
часов. Боль уйдет к вечеру, вернется утром послезавтра. Ненадолго. И потом
ее не будет вообще - так, разве что будут чувствоваться мышцы после особенно
сильного напряжения, и то редко.
Полыхал огромный, в полнеба северный закат. Розовые разводы разной
интенсивности рисовались на фоне зелено-салатного, сиреневого неба.
Медленно-медленно, почти незаметно переходили они в полосы
бледно-синего, бордового, оранжевого, и эти полосы густели, но не сильно. Не
так, как будут густеть в августе. Тогда на небе сам закат будет показывать,
что ягоды созрели, грибов уйма и что в реках лениво тычется в берега сонная,
жирная рыба. А сейчас что-то трепетное, летучее, неопределенное было в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг