где первая часть станет приключенческой, вторая - революционно-героической,
а третья - утопической.
Толстой решил уничтожить всех возможных критиков одной эпопеей.
И каждый из сегодняшних читателей мысленно произносит: "Разумеется,
речь идет о "Гиперболоиде инженера Гарина".
Ан, нет!
Толстой сел и написал повесть "Союз пяти". И лишь после провала книги
Толстой, стиснув зубы, взялся за "Гиперболоид...".
Вся эта ситуация напоминает драму на стадионе, в секторе для прыжков в
высоту, когда прыгун преодолевает планку, но высота его и тренеров не
удовлетворяет. Тогда он заказывает высоту, достойную такого спортсмена, как
он, собрав все силы, велит поднять планку еще выше и из последних сил ее
преодолевает. Но в этот день он проникается такой ненавистью к прыжкам в
высоту, что больше никогда этим не занимается.
В чем нельзя отказать Алексею Толстому, так это в космическом
воображении. Его никогда не интересовало изобретение новой сеялки или
веялки - он имел дело лишь с планетами. Впрочем, надо признать, что в этом
отношении Толстой, будучи, в отличие от советской молодежи, человеком
образованным и знающим иностранные языки, был в курсе попыток французских и
немецких фантастов, которые в предчувствии первой мировой войны занимались
тем, что губили в своих повестях всю цивилизацию до последнего города и
человека. Да и сам мэтр номер один Уэллс лишь в рассказах ограничивался
порой частностями. А так - если воевать, то с Марсом, если путешествовать,
то на Луну. Еще дальше пошел Конан Дойль, которому, правда, был свойствен
тонкий, далеко не всем очевидный юмор. Так этот и вовсе заставил Землю
вскрикнуть!
Я представляю себе ситуацию следующим образом. Толстой - труженик. Он
не может ждать. Он тут же стремится использовать и развить успех "Аэлиты".
Марс слишком далек и абстрактен. Угроза социалистическому отечеству исходит
от капиталистов, причем капиталисты эти должны сойти с карикатуры Моора - в
цилиндрах, белых манишках, бабочках, толстобрюхие, отвратительные, желающие
затоптать государство рабочих и крестьян.
Забавно, что это самое государство трудящихся для Толстого остается
своего рода абстракцией.
Толстой создает малоизвестную повесть "Семь дней, в которые был
ограблен мир". Повесть была опубликована под этим названием и уже вскоре то
ли в частной беседе, то ли в каком-то учреждении Алексею Николаевичу
вежливо сказали: "Голубчик, а ведь есть почти классическая, известная на
весь мир книга Джона Рида "Десять дней, которые потрясли мир", в которой
воспевается Октябрьская революция. А что ты, граф, хотел сказать, пародируя
название? Над кем ты издевался, политический бродяга?".
И не говоря ни слова, Толстой переименовал повесть, и с 1926 года она
стала называться "Союз пяти". Что славы ей, однако, не прибавило.
Толстой вообще писатель крайне неровный. И когда он садится спешно
зарабатывать деньги, то склонен к катастрофическим провалам, будто писал не
сам, а поручил это дело шоферу.
Поначалу ему казалось, что его идея грандиознее эренбурговской.
Но он не учел того, что грандиозные проекты порой становятся пародией
на самих себя. Можно поверить рыбаку, который поймал метровую щуку, но в
семиметровое чудовище вряд ли поверят. И еще посмеются над бедолагой.
Итак, финансист Игнатий Руф собрал на борту своей яхты "Фламинго"
пятерых капиталистов "с сильными скулами и упрямыми затылками" и
беспринципного инженера Корвина. Игнатий Руф решил поразить мир ужасом. В
результате этого рухнет биржа, обесценятся акции и тогда заговорщики смогут
их скупить за бесценок и стать господами Земли. Но в повести много
странного. Разрушение Луны вызовет ужас и панику. Для этого по ней с
затерянного в океане острова начнут стрелять кораблями инженера Лося из
"Аэлиты", начиненными взрывчаткой. Если подолбить по Луне двумя сотнями
космических кораблей, бедняжка обязательно расколется и перепугает
население Земли.
Сначала идет психологическая подготовка человечества к тому, что раз
Луна непрочная, она может под влиянием пролетающей кометы расколоться на
части, и тогда жизнь на Земле погибнет.
Но Руф и его мерзавцы знают: на самом деле Луна к Земле имеет слабое
отношение. Расколи Луну или пожалей, Земле жить осталось 40 000 лет.
В общем, Луну раскололи, биржа погибла, заговорщики скупили все акции,
но население Земли послало их куда подальше, стало жить в стихийном
коммунизме, и не нужны были нашим однопланетникам никакие акции и никакое
золото.
Все почему-то перестали работать, перестали бояться армий и даже пяти
тысяч "суданских негров", которых Руф каким-то образом пригнал на главную
площадь. Капиталисты были готовы плакать от бессилия, инженер Корвин
куда-то пропал... А тут еще открывается дверь в самую тайную комнату, где
таятся всесильные буржуины, и входит "плечистый молодой человек с веселыми
глазами". Он говорит буржуинам: "Помещение нам нужно под клуб, нельзя ли
будет очистить?".
Честное слово, я ничего не преувеличил в этой глупой повести.
Я перечитывал сейчас эту вещь и понимал: дело здесь не только в
последней сцене, неубедительной и высосанной из пальца. Дело в концепции
всей повести и чепуховине самого замысла. Толстому начисто отказало чувство
юмора, которое всегда было свойственно ему, хоть и в умеренных пределах.
Вроде бы раньше писатель придумал конец - вот капиталисты добьются
своего, расколют Луну, а все их усилия по той или иной причине пойдут
прахом Потому что пять человек, овладевшие всеми богатствами Земли, ничего
дальше с ними поделать не смогут
Но как это решить в пределах художественной литературы? Заставить
капиталистов воевать друг с другом? Поднять их походом против Страны
Советов и заставить потерпеть сокрушительное поражение"" Покончить с
собой?.. Ничего Толстой не стал придумывать. А избрал самый худший, потому
что самый неубедительный, выход из положения.
И написано это так бездарно, скорее всего потому, что Толстой понял:
повесть провалилась уже на первых страницах.
А. Толстой постарался забыть о повести и насколько я знаю, не баловал
ее включением в сборники. Тогда как "Аэлита" и "Гиперболоид..." издавались
многократно.
Но писатель чаще всего ничего не забывает. Особенно своих ошибок.
От "Союза пяти" у Толстого осталась пара негодяев - его изобретение и,
как оказалось, плодотворное. Беспринципный, холодный и талантливый инженер,
сжигаемый тщеславием, выходец из России Корвин или Гарин - все равно. И
столп капиталистического мира, владеющий всем и желающий получить еще
более.
Вот эта парочка, созрев между делом в мозгу писателя, обретя черты
литературных образов и, казалось бы, полностью оторвавшись от карикатурных
идиотиков "Пяти толстяков" (простите, "Союза пяти"), обрела новую жизнь в
"Гиперболоиде инженера Гарина". Видно, мучил этот тандем Толстого - не мог
он не написать еще раз "Союза пяти", где на ином художественном уровне
воплотилась мысль о стремлении к власти, к богатству именно таких людей,
именно на уровне невероятной фантастической гиперболы. И уж тогда, в
очередной попытке взять высоту, успокоиться и почить на лаврах советского
фантаста, зная, что больше он на эту опасную и невыгодную тропинку - ни
ногой.
6.
Одновременно с будущими гигантами советской литературы всевозможные
катастрофы принялись прославлять таланты масштабом поменьше.
Катастрофы вели к классовой борьбе: могучее восстание мирового
пролетариата либо сметало империалистов с лица Земли, либо пролетариат
вместе с империалистами улетал в пропасть.
Нэп был эфемерен, предчувствия не обманывали Булгакова. Надвигалась
настоящая катастрофа для нашей страны. И тут уж, как в булгаковском
кошмаре, перепутывалась фантасмагория и явь. И завершение этой темы мне
видится в судьбе романа и человека - писателя Бруно Ясенского и его книги
"Я жгу Париж".
Бруно Ясенский отличался от провинциальных мальчиков тем, что его
провинция находилась в Варшаве, он был политэмигрантом, выбравшим новую
родину из принципов идеологических. Писатель он был талантливый и
необычный. Но порой мне кажется, что он отчаянно сражался за жизнь,
зарабатывая право на нее в Стране Советов романами, ангажированными даже
более, чем романы его русских коллег.
"Я жгу Париж" - последний из значительных романов-катастроф двадцатых
годов. Он вышел в свет в Париже в 1927 году, куда Ясенский, активный
коммунист, бежал из Польши Пилсудского (было ему, главному редактору
"Рабочей трибуны", 24 года). Он вступил во французскую компартию, стал в
ней известен и за три месяца написал по-французски роман "Я жгу Париж" -
как "полемический ответ на книгу французского литератора и дипломата Поля
Морана "Я жгу Москву". Книги Морана я не читал, содержания ее не знаю, но
известно, что напечатала роман Ясенского в 1927 году газета "Юманите" в
качестве ответа на "антисоветский пасквиль". Любопытно, что роман Ясенского
(социально-катастрофическое произведение в духе Эренбурга, роман которого
Ясенский наверняка читал) вызвал во Франции негодование, и писателя
обвинили в призыве к свержению государственного строя. Ясенского
арестовали, выслали из Франции, он нелегально вернулся туда, его снова
арестовали, и тут уж он окончательно обосновался в СССР.
В нашей стране он развивает бурную деятельность по организации
интернационала пролетарских писателей, проводит всемирный конгресс
революционных писателей в Харькове, становится главным редактором
"Интернациональной литературы", его избирают в правление Союза писателей
СССР. Он находит время написать большой социальный роман "Человек меняет
кожу" и ряд повестей памфлетно-фантастического характера. А как талантливый
полиглот он овладевает русским языком настолько, что свой роман "Я жгу
Париж" переводит сам. Последний роман "Заговор равнодушных", фантастический
и социальный, дописать Ясенский не успел - его арестовали в 1937-м, и
рукопись была чудом спасена его женой, проведшей 20 лет в лагерях. Бруно
Ясенский - интернационалист и мыслитель - у нас был обречен на смерть. Его
судили 17 сентября 1938-го, а 18 сентября расстреляли.
"Я жгу Париж" был издан в партийном Госиздате тиражом в 100 000
экземпляров. В двадцать раз большим, чем средний тираж любой фантастической
книги.
Идет 1930 год. Наступает закат фантастики, потому что ни один фантаст
никогда не сможет угадать пути Партии - неисповедимые, как погода.
С точки зрения большой литературы, это плохой роман, плохо написанный
тридцатилетним русским поляком, преисполненным лакейским желанием услужить
мировой революции.
Я познакомился с творчеством Ясенского в десятом классе, потому что у
нас была чудесная учительница литературы Марьясергевна, которая задалась
целью просветить арбатских детей, не подведя их под статью и сама не пойдя
по этапу. Для этого она рассказывала нам о предателях, диверсантах и врагах
народа в среде писателей, огорчаясь тем, что такие талантливые люди, как
Бабель, Пильняк, Гумилёв, Мандельштам и, конечно же, Бруно Ясенский, пошли
на поводу у иностранных разведок, а может, стали жертвой недоразумения - мы
же с вами взрослые люди и допускаем возможность следственной ошибки?
А мы, арбатские дети, из битых-перебитых семей (у каждого кто-то сидел
или погиб - в лагерях или на фронте) слушали ее внимательно и понимали все,
как надо.
Наиболее доверенным ученикам Марьясергевна давала почитать кое-что из
крамольных книг. Положение усугублялось тем, что в классе учились дети
"злобных космополитов" и недобитков из писательского дома на улице
Фурманова. И надо сказать, что я не помню ни одного случая доноса или
подлости в нашем классе. Может, времена уже менялись, и мы не хотели быть
запуганными. Было начало пятидесятых годов, и смерть деспота ощущалась в
воздухе.
Уничтоженный в лагерях Бруно Ясенский (он и до сорока лет не дожил)
оставил о себе память, как ни странно, в Таджикистане, где писал роман
"Человек меняет кожу" о перевоспитании трудящихся Востока. Через много лет
я попал в горный дом отдыха в Душанбе, и там каждый считал своим долгом
показать мне гигантскую чинару, под которой Бруно Ясенский писал свой
роман. Больше никто не писал романов под этой чинарой.
Итак, действие происходит в конце 20-х годов. Цитадель буржуазной
Европы - Париж, где Бруно Ясенский сидит в кафе с Эренбургом и не спеша
готовит мировую революцию.
А Жанета, понимаете, заявила Пьеру, что ей необходимы бальные
туфельки.
Пьер огорчился. Потому что его на днях уволили с завода. Жанета не
смогла понять, что Пьеру больше некуда идти. Он ищет работу, но на туфельки
ему денег не хватит - его уже выкидывают из бедного жилища. Он ищет работу,
он переживает, Жанета исчезает, и мы с вами догадываемся, чем все это
кончится - она попадет на панель. А Пьер еще не догадывается, он дежурит у
квартирки Жанеты, и тут "на углу людного проспекта его обрызгало грязью
проезжавшее такси. Толстый упитанный щеголь, развалившись на сиденье,
прижимал к себе маленькую стройную девушку, блуждая свободной рукой по ее
голым коленям, с которых сгреб юбку".
Образ невнятный - вам приходилось сгребать юбку с коленей? - но смысл
понятен. В то время как мужчины из рабочего класса голодают в поисках
работы, упитанные щеголи развращают их девушек. Ведь "Пьер заметил лишь
синюю шляпку и тонкие, почти детские колени и внезапно внутренней судорогой
узнал по ним Жанету... Неясные лихорадочные мысли, точно вспугнутые голуби,
улетели внезапно, оставляя после себя полнейшую пустоту и плеск крыльев в
висках". Сильно сказано!
Полагаю, что Пьер узнал голые коленки, потому что и ему приходилось
блуждать по ним мозолистой рукой.
Я не могу пересказать сто страниц блужданий Пьера по голодному Парижу
в тщетных поисках Жанеты. В конце концов Пьер устроился на биологическую
станцию, где культивируют страшные бациллы. Правда, непонятно, с какой
целью. Неосторожные экспериментаторы погибают. А Пьер, как вы понимаете,
находится в постоянном душевном тумане от ненависти к буржуазии, которая
кого ни попадя хватает за коленки.
Как говорится в предисловии к роману: "Бруно Ясенский блестяще
развенчал пресловутую "буржуазию", "свободу" и "демократию", обнажил перед
нами оборотную сторону буржуазной культуры".
Это, видимо, выразилось в том, что Пьер в ненависти к капитализму
спускает содержимое чумной пробирки в водопровод и заражает Париж чумой.
В предисловии его за это критикуют: "Эгоистические единицы типа Пьера,
не видящие необходимости организованной борьбы в рядах пролетариата,
обречены на неизбежную гибель".
Пьер гибнет, и мы переходим к изучению жизни второго героя по имени
П'ан Тцян-куэй, китайского бедняка, который попал все же в ряды
организованного рабочего класса и стал революционером-профессионалом.
Сначала, страницах на пятидесяти, этого китайца колотят все, кому не лень -
ну точно, как любопытного слоненка у Киплинга. Затем стиль романа
становится еще более красочным, и П'ан в первых рядах восставших против
империалистических интервентов и гоминьдановских оппортунистов уничтожает
англичан, причем делает это невероятно жестоко, а Ясенский, в принципе, не
возражает - на то и революция, чтобы всех врагов уничтожать. Пройдя большой
жизненный путь коммуниста-профессионала, по-восточному несгибаемого и даже
порой бесчувственного, наш китаец возглавляет одну из десяти республик
Парижа.
Вот тут нам придется немного задержаться.
Потому что необдуманный поступок Пьера, лишенного коленок Жанеты,
уничтожает большую часть населения Парижа, причем явно, в первую очередь,
проституток, включая Жанету, ибо они и есть "группа риска".
Французская армия, находящаяся в руках буржуазии, охватывает столицу
кольцом и блокирует. И никто толком не знает, что там, внутри Парижа,
происходит. Почему-то временно автор и французы забывают о существовании
аэропланов.
И что же придумал наш фантаст?
Оригинальность романа в том и состоит, что в блокадном Париже
образуется несколько независимых и взаимно враждебных государств. Подробнее
мы знаем о Китайской республике, созданной П'аном и его китайскими
товарищами, о стране английских капиталистов во главе с сэром Давидом
Лингслеем, знаменитым тем, что "любовницу свою он содержал в Париже из
снобизма - как два роллс-ройса, как постоянную каюту на "Мажестике"...
Любовница оказалась на самом деле необычайным существом, инструментом
чувствительным и чудесным, содержащим в себе неисчерпаемые гаммы
наслаждения".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг