политики осенью 1939 года в одночасье убили военно-фантастический роман и
открыли дорогу научной фантастике технологического типа.
Но тут встает законный вопрос: неужели за последние полтора-два года
перед войной ни один из писателей не постарался отразить изменившуюся
политическую обстановку?
До 1965 года считалось, что с гибелью военно-фантастической литературы
писатели наши, как черт от ладана, бежали от любых социальных проблем. Но в
1965 году с публикацией глав и отрывков из романа Евгения Петрова, о
котором рассказывалось в предыдущем очерке, обнаружилось, что такая
попытка, хоть и не до конца материализовавшаяся, все же была предпринята.
Утопия Евгения Петрова "Путешествие в страну коммунизма" основывалась
именно на том, что советско-германский пакт станет основой дальнейшего
развития Европы. Так что помимо утопической направленности романа в нем
наличествовал и аспект сугубо политический. Не исключено, что он был
подсказан ведущему журналисту и главному редактору "Литературной газеты"
директивными органами.
"После Мюнхена, - пишет Петров, - когда французская и английская
дипломатия катились в бездну, Советский Союз резко изменил свою политику.
Советский Союз хотел мира для своей страны, и он решил получить его без
чьей-либо помощи... За один лишь год Советское правительство воздвигло на
своих западных границах, от Балтийского до Черного моря, тройную линию
таких сильных укреплений, перед которыми знаменитая в то время линия Мажино
казалась детской игрушкой. Был мобилизован весь народ... на целый год были
прекращены все постройки, кроме одной этой. Мир был потрясен взрывом
энтузиазма двухсотмиллионного народа, который шел к своим границам для
того, чтобы сделать их неприступными даже для объединенных армий всей
Европы. Этот чрезвычайный шаг, гениальный по своей простоте, определил на
двадцать лет политику держав..."
Очевидно, пока Петров писал свой роман, он мог убедиться, что
"гениальная простота" осталась лишь на бумаге - не настолько уж он был
наивен. Эти строки - лишь отражение мечтаний: они не были фантастикой,
обращенной в будущее. Это еще один пример фантастики сегодняшнего дня.
Автор знает, что никаких неприступных линий не существует, но читателю
положено доказывать, что таковые линии создаются. Следовательно, мы их
преподносим как реальность.
Любопытно отметить, как в описании ближайшего политического будущего
мира, в котором бушует империалистическая война (а в наших газетах и
журналах того времени информация о ней тщательно взвешивалась; если
помещались картины немецких бомбардировок Варшавы или Парижа, то рядом
обязательно публиковались кадры английских бомбардировок несчастных
немецких городов), отразилось свойственное тому времени понимание агрессии.
Весь народ дружно верил в то, что крошечная Финляндия напала на своего
гигантского соседа, потому что Советскому Союзу позарез требовался
Карельский перешеек. Значит, и в фантастическом романе мы имеем полное
моральное право мысленно продолжить эту политику: плохой (и, желательно,
слабый) сосед может быть наказан. Почему нет? Кулаков наказали, троцкистов
наказали, финнов наказали, поляков наказали... чья очередь?
Петров рассказывает, чья очередь: "Следующим действием Советского
правительства была война с Японией... Эта короткая и стремительная война
совершенно освободила от японцев азиатский материк, и уже к 1942 году
Советский Союз мог всецело отдаться своим внутренним делам".
И тут мы понимаем, что, хоть роман Петрова и не относится к
военно-фантастической литературе, элементы ее, как бы полученные по
наследству от Павленко, живучи.
А тем временем мировые державы продолжают воевать, и война тянется
десятилетиями. Лишь незадолго до начала романа происходит решающее сражение
между американским и англо-германским флотами, в котором погибают оба
противника. Вся Европа опустошена войной. Во Франции побеждает пролетарская
революция, Европа переходит к строительству социализма, и лишь Америка
остается последним оплотом капитализма. Но, правда, это все происходит без
участия СССР, который строит коммунизм за советской линией Мажино и лишь
посмеивается, глядя на войну фашистов и капиталистов.
Меня никак не оставляют подозрения, что эта розовая картина рисовалась
Петровым по подсказке сверху. Политическая часть романа как будто
специально сделана для того, чтобы лечь на стол самому товарищу Сталину и
порадовать вождя, подтвердив его прозорливость.
Петров долго и тяжело писал свой роман. Уже вышли наши армии за
советскую Мажино, заняв прибалтийские страны, рванулись к "линии Керзона",
уже штурмовали, замерзая в снегах, линию Маннергейма, уже гремели пушки на
Халхин-Голе, а Петров все писал роман - очевидно, понимая, насколько далек
он от действительности. Но оставалось главное - надежда, что заколдованные
романом и заклинаниями Сталина немецкие армии воображаемую советскую линию
Мажино не преодолеют и стыдливо повернут обратно добивать капиталистов.
Не знаю, когда Петров поставил в романе последнюю запятую. Может быть,
это произошло в первый день войны с Гитлером, а может быть, он все понял
куда раньше.
5.
Эпилог к истории советской предвоенной фантастики можно назвать
прелюдией. Он не столь грустен, как, казалось бы, следует из событий 30-х
годов. К этому были объективные причины - в первую очередь, читательский и
писательский интерес. В то время как ангажированные авторы спешно пекли
военно-утопические опусы и громили наглого, но вовсе не страшного
агрессора, молодые инженеры и ученые сидели за своими письменными столами и
вечером, после работы, макая ручку в чернильницу, исписывали страницы общих
тетрадей рассказами о приключениях мысли, об удивительных открытиях, в
которые хотелось верить, мечтали о полетах в космос, победах генетики и
химии. Эти романы и повести не могли выйти в свет, так как редактор по
должности своей - фигура куда более подверженная долговременному испугу,
чем молодой автор. А редактор ждал прозы, понятной начальству.
И последствия заключения советско-германского договора для фантастики
оказались недолговременным благом. Я не знаю, сколько готовых рукописей
военно-утопического жанра повисли в воздухе над редакторскими столами в
ожидании, когда прояснится ситуация, кто же наш внешний враг. Но тут
началась война с Финляндией, и понимание того, что "не все ладно в датском
королевстве", стало секретом Полишинеля. Военная утопия приказала долго
жить.
А как только это стало ясно, на страницах журналов образовались
зияющие лакуны: ведь фантастика уже имела отведенное ей место...
И вот тут-то редакторы вынуждены были пустить в производство те
рукописи, что повествовали о науке. То есть научную фантастику в ее чистом
виде. Я подчеркиваю, что новая волна, уместившись в краткий двухгодичный
промежуток, никак не претендовала на решение каких бы то ни было социальных
проблем. В этом смысле она оставалась литературой утопической. Законы
изображения существующего общества, как счастливого, сытого и веселого,
были нерушимы. Но если социальная фантастика была исключена и оставалась
лишь в письменных столах таких писателей, как Булгаков и Платонов, без
всякой надежды на публикацию, то фантастика жюль-верновского толка получила
право на существование. Говоря о жюль-верновской традиции, следует,
конечно, заметить, что в нашей стране перед войной она модернизировалась, и
непосредственными учителями и источниками литературного влияния для
писателей были Александр Беляев с его романами типа "Звезда КЭЦ" и академик
В. Обручев, видевший в фантастике средство популяризации науки.
Молодые авторы, как правило, принадлежали к технической интеллигенции.
И если им остро не хватало общей культуры и литературного мастерства, то
перспективы развития науки и техники они представляли достаточно хорошо.
Так что 1939 год можно условно считать годом возрождения традиционной
научной фантастики. Причем стоит отметить: наиболее интересные из вновь
появившихся романов и повестей, с точки зрения прогрессивности
использованных идей, далеко превосходили то, что пришло им на смену в конце
40-х и в 50-е годы, когда оголтелые кампании за приоритет в науке, за
монополию этого "приоритета" в ущерб научному прогрессу выведут на
авансцену официальной науки шарлатанов и невежд, подобных Лысенко,
Башьянцу, Лепешинской, Тихову, и фантастика вновь будет вынуждена
спрятаться в круге мелких проблем "ближнего прицела". Но в 1940 году такой
установки не существовало, дыхание войны заставляло хитрых шарлатанов
таиться и строчить доносы, не вынося их на публичное обсуждение. Николая
Вавилова уничтожили без шума, тайно - не то что биологов в конце 40-х
годов.
Отнести предвоенную волну фантастики к области художественной
литературы можно лишь с большой натяжкой. Ни человеческие характеры, ни
насущные проблемы общества писателей (и издателей) не волновали, их
чурались. Но идеи научные порой излагались интересно и смело.
Разумеется, говоря о фантастике предвоенного двухлетия, приходится
обобщать, а в обобщении таится упрощение. Далеко не все книги точно
попадали под эту категорию. Существовали и переходные жанры. Именно к ним
относится, например, самое знаменитое из предвоенных фантастических
произведений - роман Александра Казанцева "Пылающий остров". Этот роман,
доживший до наших дней, а прежде знакомый каждому советскому мальчишке,
превратился в важное явление в истории общества, так как сфокусировал в
себе все отличительные черты литературы 1920 - 1930-х годов.
В романе есть тема всемирного капиталистического заговора и конфликта
империалистов с Советским государством. За конфликтом привычно следуют
восстание мирового пролетариата и победа пролетарской революции на Западе -
причем сюжет одновременно кажется прямым слепком с подобных романов 20-х
годов и в то же время вызывает ассоциации с военными утопиями. К тому же в
"Пылающем острове" легко угадывается стиль и принципы сюжетного построения
ранних романов Александра Беляева, особенно "Продавца воздуха".
Эта близость значительно явственнее ощущается в довоенном варианте
"Пылающего острова", который печатался в 1940 - 1941 годах в "Пионерской
правде", а затем в том же году вышел отдельным изданием в "Детгизе".
Впоследствии, уже в начале 60-х годов, готовя роман к переизданию, автор
решил, что его следует переработать, дабы привести в соответствие с новыми
временами. Это, на мой взгляд, нанесло роману существенный вред. Вероятно,
можно было бы написать новый роман на ту же тему, но никак нельзя врезать в
тело готового произведения новые главы, а затем наводить макияж, меняя
"наркома" на "министра", убавляя по двадцать лет от возраста героев. Еще
горше то, что Казанцев, к тому времени одержимый идеей, что Тунгусский
метеорит был кораблем пришельцев, вписал тему этого метеорита, уж совсем не
вяжущуюся с прочим действием, превратив "ультрарадий" в таинственный
подарок внеземной цивилизации. Автор не учел того, что темы и элементы,
рожденные послевоенной фантастикой, останутся в романе чужеродным телом.
Так и случилось. И сегодняшний читатель отчаянно путается в несовместимости
"паролетов" и "электропушек" с атомными взрывами. К тому же психология
героев осталась довоенной, и мир их - довоенный, утопический мир 30-х
годов, к 60-м отношения не имеющий.
Вернемся, однако, к аналогиям.
В романе Казанцева отчетливо прослеживаются параллели и с
"Гиперболоидом инженера Гарина": старый профессор, тайга, проблема
наследования изобретения, ретроспекции в дореволюционную эпоху и
перемещение действия на Запад с подключением к нему капиталистов и
авантюристов. Важно также, что Казанцев в своем романе в качестве фона дает
уже отработанную в литературе 30-х годов сталинскую утопию: все советские
люди - друзья, соратники, они веселы и отлично живут. Органично в эту
утопию вплетается уже знакомый по "Истребителю 2Z" Сергея Беляева гимн в
честь советских летчиков, которые на замечательных самолетах совершают
кругосветные путешествия и подвергаются нападениям империалистов...
Кажется, ты уже встречался в других романах с этими героями, акулами
империализма, милитаристами, многочисленными учеными, от продавшихся этому
империализму до честно заблуждающихся и открывающих глаза в последний
момент, будто сошли они со страниц книг Гирели и Валюсинского. Однако не
следует подозревать Казанцева в плагиате: он, молодой инженер, был взращен
на этих романах и впитал их. Казанцев создал роман-конволют, роман-синтез,
в котором было одно очевидное преимущество, обеспечившее ему долгую жизнь:
роман увлекательно написан. Интрига его наивна, но выстроена куда лучше,
чем в любом из романов 30-х годов. Там есть черные негодяи, погони, тайны,
прекрасные девушки, есть опасность, угрожающая всему человечеству.
Продолжал в те годы работать и Александр Беляев. Правда, его романы и
повести остаются такими же скучными и равнодушными, как и большинство его
сочинений, созданных в 30-е. Ни "Лаборатория Дубльве" с явными элементами
"фантастического очерка" и бесконечными сверкающими колоннами и
скульптурами городов будущего, ни "Под небом Арктики", ни переделанный (к
худшему) старый роман "Человек, потерявший свое лицо" в "Человека,
нашедшего свое лицо" не вошли в число его лучших работ. И тем не менее
последние повести Беляева вписываются в категорию чистой научной фантастики
и этим близки работам молодых писателей.
Наиболее значительным произведением нового, научного, направления в
фантастике стал роман Юрия Долгушина "Генератор чудес". Это уже роман о
Науке. И действуют там не гениальные одиночки, а сплоченный научный
коллектив. Два друга, физиолог Ридан и радиоинженер Тунгусов, вместе решают
проблему. Это было движение к жизни, к действительности, столь нужное
фантастике. "Генератор чудес" оказался революционным именно потому, что
наука, научный поиск показаны в нем как современное явление.
Два писателя появились на Украине, и писали они по-украински. Это
Николай Трублаини и Владимир Владко. Трублаини, в значительной степени
вдохновленный идеями Б. Келлермана, принялся в своем романе "Глубинный
путь" строить подземный туннель от Москвы до Владивостока (правда, не
объяснив необходимость такого проекта). С именем В. Владко связана "малая
революция" в довоенной фантастике. Совсем уж неожиданно для тогдашней
литературы, мало интересовавшейся происходящим за пределами привычного
мира, герои отправляются в космическое путешествие. В годы, когда каждый
второй герой американской фантастики отправлялся на звездолете если не к
звездам, то хотя бы на Марс или Венеру, в нашей литературе, за исключением
"Прыжка в ничто" и "Небесного гостя" А. Беляева, никто на другие планеты не
летал - не было их в пределах сознания. Пускай роман Владко наивен и
написан слабо, я глубоко убежден, что наши фантасты должны почтительно
снять головные уборы перед памятью этого писателя. Его герои обогнали всех
прочих, по крайней мере, на десятилетие.
Эпилог
Грустно сознавать, что мои рассуждения, особенно когда дело касается
30-х годов, основываются на таком малом объеме материала, что выводы порой
сомнительны даже для автора. В заключение этого обзора я постараюсь
привести некоторые цифры, которые одновременно печальны и показательны. И
делаю это для того, чтобы у читателя не возникло ощущения, что описываемые
мною работы - лишь малая часть им подобных.
Я позволю себе воспользоваться библиографией Б. В. Ляпунова,
помещенной в монографии крупнейшего нашего историка и исследователя
фантастики А. Ф. Бритикова "Русский советский научно-фантастический роман"
(1970).
За десять лет в нашей стране на русском языке было опубликовано всего
45 новых фантастических произведений, из них 14 принадлежат перу А.
Беляева. Из остальных по крайней мере десять - книги, вышедшие в 1930 -
начале 1931 года, то есть написанные и подготовленные к печати до 1930 года
и тематически относящиеся к предыдущему десятилетию. Следовательно, мы
можем говорить (кроме Беляева) о 21 произведении пятнадцати авторов. И это,
включая рассказы, опубликованные в журналах. За десять лет!*******
Процесс возрождения научной фантастики был оборван тяжелой, страшной
войной, превратившей в мгновение ока в макулатуру все военные утопии. И
когда к концу войны в фантастику придут новые авторы или вернутся те, что
начали до войны, она уже никогда не сможет полностью стать рабыней лживых
утопий. Не сразу, в борьбе с косными редакторами и замшелыми литературными
доктринами, преодолевая "мечту ближнего прицела" и попытки утопических
всхлипов, она возродится, не повторяя достижений 20-х годов и, может быть,
до сих пор во многом не достигнув их, но отыскивая свои пути.
Для каждого этот новый день фантастики начинался по-своему. Я точно
помню, как это случилось со мной.
В октябре 1944 года мне исполнилось десять лет. Книг для детей тогда
не издавалось, но мама отыскала для меня новую книгу. Фантастическую.
К тому времени я уже прочитал некоторые романы Жюля Верна, одолел
"Войну миров" Уэллса, полюбил "Затерянный мир" Конан Дойля, прочел
"Пылающий остров" и "Человека-амфибию" - то есть был по тем бедным на книги
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг