-- Я читал сочинения Агриппы, и он мне представляется человеком очень
трудолюбивым, но не одарённым. Магией он занимался так же, как историей или
какой другой наукой. Это то же, как если бы человек усидчивостью думал
достичь совершенства Гомера и глубокомыслия Платона. Все сочинения Агриппы
основаны не на опыте магическом, который один открывает дверь к этой науке,
а на добросовестном изучении разных книг, -- не более.
Я, сколько умел, защищал значение Агриппы, так как поистине считаю
сочинение "De Occulta Philosophia" [60] торжеством человеческого ума, но
Мефистофелес, вмешавшись, прекратил наш спор такими словами:
-- Сколько бы ни потели вы, господа, над формулами и сколько бы ни
упражнялись в магическом опыте, всё равно уловите вы в свои сети только
какую-нибудь жалкую тварь из бесовского мира, ради которой и трудиться не
стоило. А уж с теми, кто посильнее, не вам тягаться, если не оковали их ни
Адам, ни Соломон, ни Альберт Великий! Ну, да будет философствовать и
систематизировать; я, право, не вынесу больше учёной мины; давайте
веселиться: ведь мы же это обещали нашему гостю!
В трактире было довольно много посетителей, и Мефистофелес, внезапно
переменив свой серьёзный вид на образ настоящего шута, обратился к
присутствующим с какой-то прибауткой, предлагая спеть песенку. Кое-кто
подошёл к нам, а Мефистофелес, присев на стол, звонким и довольно приятным
голосом запел разудалые куплеты, из которых запомнился мне только припев,
который скоро стала подтягивать вся зала:
Wein! Wein!
Von dem Rhein! [61]
Кончив песню, Мефистофелес обратился к слушателям с таким предложением:
-- Милостивые господа! Совершая путешествие и посетив ваш город, мы
чрезвычайно довольны его местоположением и желали бы отблагодарить
как-нибудь вас за то. Позвольте же нам угостить каждого из вас доброй кистью
молодого винограда!
Все приняли эти слова за шутку, ибо едва начиналась весна и на лозах не
могло быть и зелёного листика, но Мефистофелес с полусерьёзным,
полушутовским видом принялся за исполнение своего обещания. Он взял в руки
два блюда и, подняв их вверх, протянул к самому окну, которое, ввиду духоты
в комнате, было слегка приоткрыто, приговаривая при этом с комически
таинственным видом какие-то бессмысленные слова, по внешности похожие на
заклинания. Зрители, глядя на эти проделки, хохотали, как над выходкой
забавного гауклера [62], но Мефистофелес через несколько минут поставил
блюда на стол, и они оказались наполненными гроздьями белого и красного
винограда [CL].
Разумеется, я не сомневался, что в этом чуде крылась только хитрость
ловкого фокусника, однако в то время и я был поражён не менее прочих, и у
всех нас невольно вырвалось восклицание изумления. Мефистофелес всех
приглашал попробовать его угощения, и те, кто на это отваживался, могли
убедиться, что виноград производил впечатление совершенно свежего. Некоторое
время Мефистофелес был предметом всеобщего восхищения, так как на него
смотрели не без священного страха, как на колдуна или чародея, а он, сложив
руки на груди, среди толпящихся бюргеров стоял, как идол, с лицом
горделивым, как у Люцифера.
Однако, когда прошло первое удивление, заметил кто-то, что подобное дело
не могло быть исполнено без помощи чёрной силы, и этот голос поддержал слуга
трактира, которому не по вкусу было, что посетители угощаются припасами,
добытыми чудесным способом. Какой-то подвыпивший крестьянин даже подступил к
Мефистофелю со сжатыми кулаками и стал, ругаясь, требовать, чтобы он тотчас
поцеловал крест и подтвердил, что он -- добрый христианин. Ещё третий,
видимо, студент из бурсы, стал предостерегать, что виноград может оказаться
отравленным.
Мефистофелес некоторое время слушал брань и нападки с надменным видом,
потом вдруг ответил всем так:
-- Если вам, пьянчуги, мой виноград не по вкусу, то вы его и не
получите!
Сказав, он накинул на блюда край своего плаща, а когда поднял его --
винограда уже не было и в помине, и все мы могли думать, что видели и
пробовали ягоды лишь в воображении.
Тут поднялся неизъяснимый шум, так как все сразу пришли в ярость и
кинулись на нас троих, чтобы побить нас. В лицо нам вопили, что мы --
мошенники, и что должно передать нас городским властям, а кулаки подымались
уже над нашими головами, так что могло нам прийтись плохо, тем более что мы
были загнаны в угол. Уже искал я глазами какого-либо оружия, думая, что
силой придётся мне защищать своё достоинство, но вмешательство трактирного
хозяина, которому не хотелось, чтобы его заведение стало ареною убийства,
кое-как успокоило ссору. Мефистофелес кинул на стол крупную монету, и, под
прикрытием слуги, добрались мы до двери, провожаемые весьма нелестными
возгласами.
Когда мы были уже на улице, доктор Фауст сказал Мефистофелю сурово:
-- Как тебе не наскучит повторять одни и те же старые шутки! Сидит в
тебе мелкий бесёнок, который часу не может прожить без проказ. Лицо у тебя,
должно быть, устает быть серьёзным и должно от времени до времени кривиться
в гримасу. О всех твоих мальчишеских проделках стыдно мне вспоминать!
Мефистофелес ответил с преувеличенной почтительностью:
-- Что делать, любезный доктор, не всем быть испытателями элементов, как
вы, да к тому же мы обещали позабавить нашего сотоварища!
Фауст продолжал:
-- А что, если бы хозяин не вступился за нас, пришлось бы нам
познакомиться с кёльнскими кулаками!
Мефистофелес возразил:
-- Вот ещё! Я сыграл бы с ними такую же шутку, как с питухами из
Ауербаховского погреба в Лейпциге, и мы ещё потешились бы вдвое.
Чтобы переменить разговор, я спросил Мефистофеля, как должно смотреть на
показанный им фокус: есть ли это проворство рук или обман зрения, -- но он
сказал мне:
-- Вы ошиблись, это ни то, ни другое, но умение пользоваться законами
природы. Вам должно быть известно, что год разделён между двумя частями
земли, так что когда у нас зима, в Сабейской Индии -- лето, и наоборот.
Остаётся только иметь в своём распоряжении маленького духа, умеющего летать
быстро, и он без труда в любой месяц доставит вам любые плоды, созревающие
где-либо на другом конце света.
Как всегда, в речах Мефистофеля нельзя было при этом определить, говорит
ли он насмехаясь или от души, но я не стал настаивать на объяснениях. Тем
временем подошли мы к перекрестку, где должно было нам расстаться, и я,
повинуясь внезапному желанию, так как новые знакомцы в сильной степени
заняли моё любопытство, сказал так, обращаясь к доктору Фаусту:
-- Любезный доктор! Сегодня утром я охотно исполнил вашу просьбу, для
меня не совсем обыкновенную, -- служить вам проводником. Вечером я тоже хочу
отнестись к вам с просьбой, может быть, нескромной. Вы мне сказали, что
намерены продолжать ваше путешествие и едете в город Трир. Но и мне есть
нужда отправиться туда же. Не позволите ли вы присоединиться к вам, причём,
конечно, все свои расходы я возьму на себя? В дороге добрая шпага никогда не
помешает, а моя грусть будет нелишней при постоянной весёлости вашего
спутника.
Едва я сказал эту речь, как лицо Мефистофеля, вообще способное менять
своё выражение, как хамелеон цвет кожи, сделалось высокомерным и
презрительным, словно у государя, говорящего с придворным льстецом, и он
сказал мне:
-- Извините, господин Рупрехт, мы не нуждаемся ни в деньгах, ни в
шпагах. Мы путешествуем вдвоём, и у нас нет места для третьего. Вы лучше
пристройтесь к какому-либо каравану купцов.
Не успел я ответить на это оскорбление, как Фауст, до тех пор
проявлявший только крайнюю вежливость, вдруг пришёл в последнее раздражение
и закричал на своего друга так гневно, как только хозяин может кричать на
собаку:
-- Молчи, и позволь мне самому выбирать своих спутников! Думаешь ты, что
мне приятно видеть постоянно около себя только твоё кривляющееся лицо? Боже
мой, да мне счастьем будет слышать близ себя живой, человеческий голос!
На эти гневные слова доктора Фауста Мефистофелес рассмеялся, как если бы
то была милая шутка, и ответил:
-- Ваше дело, доктор, приказывать, а мне -- повиноваться, и я вам
покорный слуга, пока не случится какой-либо случайной перемены в наших
отношениях. Если я отказал господину, то только потому, что боялся вас
обеспокоить, а сам я очень рад попутчику, лихому собутыльнику и ярому
собеседнику. Ибо вино и логика -- это мои слабости, без которых мне и жизнь
не в жизнь.
Затем, обращаясь ко мне, Мефистофелес добавил:
-- Мы пускаемся в дорогу завтра на заре, а найдёте вы нас в гостинице
"Трёх Королей".
После этого мы учтиво попрощались и разошлись в разные стороны.
Было ещё довольно рано, и мне пришло было на ум пойти к дому Виссманов и
хотя бы заглянуть тайком к ним в окно, но тотчас заметил я, что вчерашнее
моё решение уехать и сегодняшние приключения совершенно заволокли туманом
лик Агнессы в моей душе, и я тщётно искал в своём сердце прежних дружеских
чувств к ней, словно лёгких черт, начертанных на прибрежном песке и стёртых
приливом больших волн. Так и не полюбопытствовал я что-либо разведать об
участи Агнессы и по настоящий день не знаю, отправил ли её брат за её вину в
какой-нибудь монастырь, или удовольствовался домашним наказанием, или,
поверив моим басням, простил вполне. Больше я никогда не видел Агнессы, не
говорил об ней ни с кем и только, начав эти записки, вновь оживил её образ,
покоившийся мирно в одном из гробов в тёмном углу моей памяти.
Пришедши домой, я расплатился с Луизою, которая не преминула по этому
поводу горько поплакать, отдал ей на хранение разные громоздкие вещи, как
книги, а остальные уложил окончательно и бросился в постель, чтобы отдохнуть
после дня, полного приключениями необычайными. В назначенный час, рано
утром, я был на ногах и, перекинув через плечо свой дорожный мешок, поспешил
к "Трём Королям", одной из лучших гостиниц в городе. У её ворот уже стояла
крепкая, крытая повозка, запряженная четвернёю добрых лошадей, а доктор
Фауст и Мефистофелес, стоя на крыльце, распоряжались укладкою последних
вещей.
Доктор приветствовал меня любезно, а Мефистофелес лукаво, -- но,
впрочем, без насмешки он не умел обходиться никогда. Скромный мой узел мы
привесили сзади кузова, потом я и доктор Фауст сели внутрь повозки, а
Мефистофелес с кучером на козлы. Скоро послышалось щёлкание кнута, лошади
рванули, и повозка покатилась по Бонновской дороге к Северинским воротам,
увозя меня, может быть, навсегда, из города Кёльна, где я прожил
замечательнейшие дни своей жизни.
_________________________
[60] "О тайной философии" (лат.).
[61] Вино! Вино! // С Рейна! (нем.).
[62] шута, скомороха (от нем. Gauck'ler).
Глава 12.
Как путешествовал я с доктором Фаустом и как провёл первых
два дня в замке графа фон Веллен
I
Только когда городские стены уже давно остались позади нас и взор мой
невольно стал вбирать в себя дали весенних полей, -- вдруг почувствовал я
всю несообразность своего положения и, как бы со стороны посмотрев на себя,
в чужой повозке, с чужими людьми, зачем-то отправляющегося в город Трир,
мысленно рассмеялся. В самом деле, шаг за шагом, ступень за ступенью,
заставила меня судьба спуститься в глубины, столь далёкие от всех моих
прежних планов и намерений, что былая жизнь уже представлялась мне словно
снежная вершина за облаками.
Однако, так как издавна поставил я себе правилом никогда не жалеть о
поступке, раз совершённом, постарался я и своё путешествие с доктором
Фаустом обратить к себе стороной, наиболее для меня выгодной. Понемногу,
несмотря на тряску повозки, ибо кузов её не был подвешен на ремнях, как то
устраивают теперь для облегчения ездящих, удалось мне вовлечь своего
спутника в оживлённый разговор. И скоро мог я уже не раскаиваться, что
затеял эту поездку, так как доктор Фауст оказался собеседником
занимательнейшим. Говорили мы с ним de omni re scibili [63] [CLI], если
пользоваться любимым выражением Пико делла Мирандола, и я мог убедиться, что
области грамматики и натуральной философии, математики и физики, астрономии
и юдициарной астрологии [CLII], всех медицин и прав, теологии, магии,
экономии и других искусств равно знакомы моему спутнику, как хорошему
хозяину свой огород. Я сначала оспаривал иные замечания доктора, потом
прерывал его речь короткими вставками, но потом беседа наша превратилась в
монолог, и я предпочёл играть роль почтительного слушателя. Так длилось,
пока Мефистофелес, обратив к нам с козёл своё кривляющееся лицо, не
перерезал моего внимания лезвием какой-то нелепой шутки.
То было перед нашим приближением к местечку Брюллю, где мы дали отдых
лошадям и провели несколько часов в какой-то скверной гостинице. Здесь
повстречали мы несколько лоллардов [CLIII], которые, заговорив с нами, стали
прославлять успехи лютеранства и других подобных учений, указывая на
возрастающую силу Шмалькальденского союза протестантов, который ныне едва ли
не более властен в Германии, чем император, на смелость короля английского,
вместо папы самого себя объявившего святою главою тела церкви, на подвиги
королей шведского и датского, отнявших у духовных всё их вековое имущество,
наконец, на упорное сопротивление католическому войску нового пророка Иоанна
Боккольда в Мюнстере [CLIV]. Мефистофелес, вступив в спор, горячо защищал
достоинство святой церкви и сказал, между прочим:
-- Эти новые ереси имеют успех потому, что князья почуяли здесь наживу,
как собаки чуют жаркое, а самого Лютера один добрый чёрт водит за нос. В
конце концов, после этих вероисповеданий и новых катехизисов, христианство
так обмелеет, что аду куда легче будет ловить с берега свою рыбу.
Скоро любезный читатель увидит, почему я счёл нужным записать здесь эти
слова Мефистофеля.
Из Брюлля поехали мы по дороге на Евскирхен, но и я, и доктор Фауст были
уже значительно утомлены, так что эту часть пути мы сделали почти молча, и
тщетно старался нас развеселить Мефистофелес то своими прибаутками, то
заставляя петь песни нашего кучера, человека мрачного вида, на устах
которого каждое весёлое слово казалось кощунством. В Евскирхен прибыли мы
уже в сумерках, мечтая каждый только о спокойной постели, но там ждало нас
приключение, героем которого выставил себя опять тот же неутомимый проказник
Мефистофелес.
Дело в том, что в городе оказалось множество приезжих, и нам лишь после
долгих препирательств в гостинице, под вывеской "Zwey Schlussel" [64],
согласились предоставить для ночлега общую залу, когда посетители
разойдутся. Приходилось и за то быть благодарным, и мы в большой комнате
второго этажа, набитой, как трюм торгового корабля, примостились, чтобы
поужинать, в углу, за неимением свободного стола, около досок, уложенных на
два пустых бочонка. Между бражничающими гостями, большею частью уже
совершенно пьяными, хозяин гостиницы и его единственный слуга метались по
всяким диагоналям, сбитые с толку и не чующие под собой ног. Мефистофелес,
после того как мы долго добивались, чтобы нам подали чего-либо для ужина,
поймал наконец слугу за горло и, сделав страшную гримасу, закричал ему прямо
в лицо, чтобы он принёс нам немедленно вина и баранины.
Несколько времени спустя парень появился перед нами, с волосами,
прилипшими ко лбу от усталости, по виду совершенно дурковатый, и сунул нам
кварту вина и три стакана.
Мы тотчас спросили его, где же баранина, но он, озлобленный, должно
быть, всеобщими попрёками, отвечал нам грубо:
-- Погодите, и получше вас дожидаются!
Некоторые из посетителей, услышав такую нам отповедь, захохотали пьяным
смехом, а кто-то с дальнего стола даже крикнул: "Так их, франтов!", хотя
никто из нас не щеголял одеждой. Сердиться на слова тупого карстганса [CLV]
было, конечно, неумно, но по невольному движению, как невольно подымаешь
руку, если на тебя замахиваются, я что-то закричал на невежу. Однако меня
предупредил Мефистофелес, и, паясничая, как заезжий фигляр, он схватил одной
рукой парня за плечо и крикнул ему преувеличенно громким голосом:
-- Ах, негодяй! Думаешь ты, что мы станем пить без закуски! Добрый
стакан вина требует и доброго куска! И если ты не хочешь подать мне к вину
баранины, так я съем тебя самого!
Слышавшие эту речь принялись ещё больше хохотать, а Мефистофелес быстро
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг