просто необходима, она как защитный рефлекс. Любое самое чудесное чудо мы
прежде всего подводим под известное, чтобы уберечь себя от психологических
перегрузок. Далее, попривыкнув, мы смелеем.
Ход моих мыслей, пока я плелся за Федяшкиным, был примерно таким. Он не
шизик. Его присутствие, похоже, в самом деле стимулирует творческие
способности. Допустим. Ну и что? Для миллионов людей это, можно сказать,
профессиональная обязанность. Учителя сами не производят ни материальных, ни
духовных ценностей. Они передатчики знаний и, главное, стимуляторы
умственного и нравственного роста детей - настоящие учителя, конечно. В этом
великий смысл их профессии, как я ее понимаю. Рассеивать свои мысли и
поступки так, чтобы они золотой нитью вплелись в чужую жизнь, неузнанными
ожили потом в открытиях и достижениях будущего, - труд, важнейший для
общества. И разве только учителя делают это? Как атомы тела не гибнут после
смерти, а вступают в новый кругооборот, так и духовные движения, будучи
переданы другим, существуют вечно, незримо переходя от поколения к
поколению.
Но это не все. В процессах неорганической природы участвуют
катализаторы - таинственные соединения, которые, внешне не вступая в
реакции, придают им энергию и мощь. Процессы органические катализируют
ферменты. Почему бы и в процессах психических не быть своим катализатором и
ферментам? "Почему бы?" - как попугай повторял я, тупо глядя в спину
Федяшкину.
Новое соображение ускорило мой шаг.
- Послушайте! - схватил я Федяшкина за руку. - Если вы... э...
стимулируете умственные усилия других, то почему я не ощутил этого сразу,
как встретил вас на проспекте? Или вы не действуете на одиночек?
Он не высвободил руки (вообще его действия отличались покорностью) и
ответил смущаясь, но с достоинством.
- Отчего же... Одиночкам мне тоже удается способствовать. Но разве ваши
мысли были близки к творчеству, когда мы встретились?
Он с извиняющейся улыбкой посмотрел на меня.
- Не надо, не требуйте объяснения, я его сам не знаю... Мне не удалось
стать в жизни кем-то, я лишен больших способностей, я лишь присутствую при
пиршестве и тем мню себя полезным, что способствую обдумыванию вещей
высоких. Здесь нет моей заслуги, что эта особенность у меня так сильна. Это,
знаете ли, как голос - у кого он есть, тот поет хорошо, а у кого нет, тот и
не научится, но будет хорош чем-то другим... Прежде я робел вот так ходить к
незнакомым людям, чтобы погреться самому и других согреть. А теперь и смерть
близка, надо торопиться сделать должное, я и перестал бояться, что меня
выгонят, как приблудного нищего, и славно все получается, а отчего и
почему - не моего ума дело. И в том еще моя радость, что год от года у нас
все больше костерков разгорается и ко всем мне уже не поспеть, будь я
сам-десят... А в чем мое огорчение, так в том, что на нравственное-то
горение я влиять неспособен, нет к тому у меня таланта, а вот у брата моего
покойного был. Эх!
- Стойте! - догадка пронзила меня. - Если существуют подобные вам
люди-стимуляторы, то, значит, люди-гасители тоже есть?
- А как же, - с грустью произнес Федяшкин. - А как же, замораживатели
тоже есть. Не встречали разве? Ну, вы извините, я пошел, дом мой тут рядом.
Я машинально пожал его мягкую руку, проводил взглядом округлую фигурку
Федяшкина, валко переваливающуюся на плохо гнущихся ногах. И только когда он
скрылся, обругал себя олухом. Я не спросил сотой доли того, что надо было
спросить, не записал даже адреса!
Впрочем, это было исправимо: ведь существует адресный стол.
До конца дня я оставался - иначе не скажешь - в состоянии какого-то
ясного ошеломления. Все было стройно в моей гипотезе, за исключением одного.
Бесспорно, есть люди, чье присутствие ускоряет любое дело, - я сам знал
таких. Да, но их влияние всегда ощутимо конкретно. Оно в словах, жестах,
смехе. Они участвуют в работе, а не присутствуют при ней! А Федяшкин только
присутствовал...
Успехи науки приучили нас с любым недоумением обращаться к ученым. Так
и я было решил поступить. Воображение нарисовало радужную картину того, как
я звоню профессору X, академику Z, как они спешат к Федяшкину... Но тут же я
отрезвил себя. Не поможет профессор X, не поможет академик Z. Люди со
странными и удивительными способностями науке известны. То объявится
человек, могущий быстрее электронно-счетной машины извлечь кубический корень
из шестизначного числа. То придет сообщение о человеке, который никогда не
спит. Много чего необыкновенного заложено в человеке, но разобралась ли
наука в этом необыкновенном? А ведь тот же человек-счетчик ни у кого
сомнений не вызывает: пожалуйста, вот результат его феноменальных
способностей - на доске! Изучай как угодно... Изучают. Дальше что?
А Федяшкин даже так не может продемонстрировать свои способности. Они
вообще не могут быть выражены в цифрах или еще в чем-нибудь столь же
конкретном и убедительном. В Федяшкина можно верить или не верить, но вера
не доказательство для науки.
Наконец я решил, что отыщу адрес Федяшкина, посижу с ним
вечерок-другой, а там видно будет.
Как бы не так! Пришла верстка книги, потом я заболел, потом... Потом
были какие-то очень важные, очень срочные дела, какие - уже не вспомню, а
только безотлагательные все были дела. И за ними история с Федяшкиным не то
чтобы забылась, а как-то слиняла.
И тем не менее встреча произошла.
Как и в тот раз, я столкнулся с ним на улице. Был необычно жаркий май,
самое его начало, асфальт плавился под горячими лучами солнца, а деревья еще
не распустились, и в знойном небе, проглядывавшем сквозь по-зимнему голые
ветви, было что-то ненормальное. Федяшкин зябко сутулился, а кисти рук сами
собой втягивались в рукава. Он прошел мимо меня не заметив, и мне пришлось
его окликнуть.
Он вздрогнул, растерянно покосился на меня, узнал, но словно бы издали,
как если бы я был точкой на горизонте.
- Вам нездоровится? - спросил я.
- Нет, отчего же, - неуверенно произнес он. - Мне просто холодно.
- В такую жару?
- А ветер?
Невольно я огляделся. Ветра настолько не было, что полотнища
праздничных флагов висели не шелохнувшись.
- Разве вы его не чувствуете? - в голосе Федяшкина послышался упрек. -
Он дует... дует давно, сегодня особенно... Над древней и мудрой культурой
стужа. Неужели вы... Да, да, извините! Я забыл, к вам же не доносится
последний крик мысли...
- Вот вы о чем!
- Но почему, почему вы этого не чувствуете, как смеете не чувствовать?
Разум замораживают, разум пытают льдом, он корчится и гибнет, а вам тепло?
Федяшкин почти выкрикнул это и, выкрикнув, обессилел. Я молчал, неловко
переминаясь.
- Смерть мысли ученого еще не так страшна, - продолжал он сникшим
шепотом. - Она неуничтожима, понимаете? Не будь Ньютона, закон тяготения был
бы открыт, и без Эйнштейна теория относительности была бы создана, А если бы
погасили Льва Толстого? Рукою нищего мы могли бы обшаривать века, но даже
вечность не вернула бы нам "Войны и мира"! Никогда, ничто, никто в самом
светлом будущем не восполнит таких утрат! Оттого беда! - голос Федяшкина
окреп. - Оттого в ком-то замрет человечность, в ком-то не проснется мысль,
кого-то не согреет тепло... Но даже в науке, даже в науке! Вы представьте,
как замедлилось бы все, заморозь кто-нибудь мысли Маркса! Нет, вам не
понять, что я... совсем не понять, какая мука слышать последний крик
убиваемой мысли, какое безнадежное отчаяние ловить мольбу о помощи, не в
силах защитить!
- Да вы успокойтесь, - сказал я, сам взволнованный.
Но Федяшкин успокоиться не мог и говорить больше не мог, он плакал,
тоскливо, по-старчески всхлипывая. На нас с недоумением оглядывались.
Как ребенка подвел я его к автомату, пробившись сквозь очередь, напоил
водой и хотел было отвести домой.
- Мне некогда! - воскликнул он с внезапным пылом, когда я сказал ему о
своем намерении. - Я иду к тем, кто сейчас думает, не задерживайте, я должен
успеть!
Насилу я уговорил его встретиться еще раз...
Не пришлось. Он умер в тот же день, упав, как я узнал потом, на бегу, -
видимо, спешил куда-то. Прохожие его подняли, соседи по квартире похоронили,
потому что ни родных, ни друзей у Федяшкина не оказалось. Словом, он умер,
как и жил, тихо, и никто не заметил, что нет больше Федяшкина - человека со
странной способностью усиливать мысль других. Я и сам не ощутил пустоты,
только грусть и некоторое сожаление, что мой порог он не переступил ни разу,
когда я работал, а теперь уже не переступит никогда.
Повесть, что мы писали тогда при молчаливом присутствии Федяшкина,
имела успех, но, разумеется, никто из нас публично имя Федяшкина не помянул,
один я поблагодарил его мысленно, испытывая при этом какую-то неловкость.
И все. Жизнь богата оборванными ситуациями, незавершенными
наблюдениями, встречами без начала и конца, всем тем, что не укладывается в
рамки рассказа, понятно для посторонних. Мы их храним в себе, с собой и
уносим.
Так бы и я поступил с этой историей, если бы не вчерашняя газета. В ней
давал интервью автор одного выдающегося открытия, и там была такая строчка:
"Особенно я должен поблагодарить П.П.Федяшкина, который помог мне смело
подойти к проблеме".
Больше ничего не было о Федяшкине, кроме этой строки, но меня она
больно задела. Кто-то помнил его и был ему благодарен, а мне этой щедрости
не хватило. Словно я молчаливо согласился с тем, что способность помогать
другим менее ценна, чем любая другая. Поняв это, я уже не мог не написать о
Федяшкине, чье присутствие было так же незаметно и так же необходимо для
жизни, как присутствие фермента необходимо для здоровья тела.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 09.01.2007 15:59
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг