Дмитрий БИЛЕНКИН
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ПРИСУТСТВОВАЛ
В тот вечер мы, как всегда впятером, собрались у Валерия Гранатова.
Самый проворный занял кресло хозяина, остальные удовлетворились стульями, и
работа началась.
Мы часто сходились так затем, чтобы вместе сочинять приключенческие
повести. Поначалу столь обычная в науке и столь редкая в литературе форма
содружества казалась нам оригинальной забавой, могущей развлечь нас и
читателей, но постепенно что-то стало меняться. Наши способности, знания,
темпераменты сплавились настолько, что возникла как бы общая,
самостоятельная личность, отчасти похожая на нас, а отчасти совершенно нам
незнакомая. С удивлением мы заметили, что она обретает над нами власть. Она
не желала ограничиваться созданием искусного вымысла, она хотела большего и
ради этого большего требовала от нас полной душевной отдачи. Мы должны были
или раствориться в этом новом качестве, или разойтись, а мы не хотели ни
того, ни другого. Легко выложить из кармана мелочь ради дружеской забавы, но
слить капитал для поимки журавля в небе - дело иное. Весы колебались, и этот
вечер мог решить все.
Итак, настроение у нас было смутное. Отмечу мимоходом, что обдумывание
сюжета впятером выявило одну странную особенность мышления. Порой наши мысли
как бы входили в резонанс. Быстро, четко, с полуслова разматывались сцены,
мы зажигали друг друга идеями, находки легко перепархивали из рук в руки,
обогащаясь на лету. В такие минуты мы были счастливы особым, редким счастьем
коллективного мышления.
А потом все необъяснимо разваливалось. Мы глохли. Пустяк, на уяснение
которого одиночка потратил бы секунды, требовал неимоверных усилий. Мы
словно гасили мысли друг друга. И если резонанс приподнимал нас к чему-то
особенному, яркому, то противофаза давила гнетуще.
К несчастью, работа в тот вечер началась как раз с противофазы.
Воображение чадило, мы говорили мертвые слова, и это было невыносимо, как
похороны. Я смотрел на жесткий свет настольной лампы и думал: есть тысячи
простых радостей, зачем мучиться ради чего-то призрачного, очевидно
недоступного? Подозреваю, что так подумывал каждый.
- А если наш герой начнет таким образом... - безнадежно выдавил из себя
Валерий после очередной тягостной паузы.
Но его перебил звонок в прихожей.
Шаркая шлепанцами, он вышел и скоро вернулся, пропустив вперед человека
с портфелем, который когда-то был рыжим. Человек косо поклонился и сел. Я не
успел удивиться его приходу, ибо Валерий уже с порога проговорил дрогнувшим
голосом:
- Ребята, а что, если...
То, что он сказал затем, было такой великолепной находкой, что мы,
забыв обо всем, онемели от восторга.
И пошло. От этого вечера у меня сохранилось лишь общее впечатление
какого-то напряженного блаженства, как если бы мы шли в гору и каждый шаг
развертывал пейзажи один ослепительней другого. Мы уже не сочиняли повесть,
мы видели чужую жизнь до самого дна, потрясенно проникали в тайные помыслы
неизвестно как возникших людей, любовались, ужасались внезапным движением их
характеров, ловили их жесты, слова, и надо было только записывать,
записывать, записывать, так как уже неясно было, что реальней - вот эта
прокуренная комната, где мы сидим, или тот мир, который ожил в нашем
сознании.
И не было уже меня, не было нас, был тот общий, что растворил нас в
себе, странным образом приподнял и дал какую-то особую, ни с чем не
сравнимую зоркость. Состоянию, подобному этому, не было равного ни до, ни
после. Оно объясняло жизнь лучше сотен учебников, мы все понимали, все знали
и все могли, как боги.
Лишь в ничтожные мгновения спада, когда чуть-чуть проступила реальность
той комнаты, где мы были, я вспомнил о постороннем и долю секунды задержал
на нем взгляд. Он сидел бочком, жмурясь и потирая руки, как с холоду у огня.
"Славно, славно!" - шептал он. Я не успел его толком разглядеть, но у меня
осталось ощущение, подобное тому, какое вызывает в нас вид старых домашних
вещей, неважно каких даже. Ощущение чего-то уютного, надежного и
необходимого. Мимолетно я удивился этому. Во время напряженной умственной
работы лишний всегда мешает своим присутствием, а здесь этого не было.
Все, что ни делали мы в этот вечер, было хорошо. Мы не спрашивали себя,
так ли, как надо, развивается сюжет будущего произведения, - мы знали, что
он может развиваться только так. Мы не выбирали слов для описаний, они
приходили сами, единственно верные, светящиеся изнутри.
И, кончив в пятом часу утра, мы знали, что сделали все, ничего другого
делать не нужно, главное, что дает произведению глубину и подлинность, - уже
легло на бумагу.
Мы как-то даже разочарованно переглянулись. Говорить не хотелось. Мы
были сладко опустошены. Человека с портфелем уже не оказалось в комнате, он
исчез незаметно. Мы оделись, никто о нем не вспомнил.
Хозяин, накинув на плечи пальто с узким бархатным воротником, провожал
нас. Уже в скрипучем лифте я спросил его невзначай:
- Валерий, кто этот твой приятель, который просидел с нами весь вечер?
Валерий медленно изумился.
- Мой приятель? Я его впервые видел. Он пришел к кому-то из вас.
Мы переглянулись. Выяснилось, что никто раньше человека с портфелем в
глаза не видел.
- Что же это такое? - озадаченно спросил Валерий. - Послушайте, это
чушь какая-то!
- Но ты же его впускал! - хором сказали мы.
В глазах Валерия промелькнуло выражение, словно он пытался что-то
вспомнить.
- Ну да... я его впустил.
- Ничего не спросив?!
- Он поздоровался... Я хотел спросить, но тут у меня мелькнуло
соображение насчет сюжета, я совершенно машинально пропустил его вперед... А
потом стало как-то не до него...
- Так, - сказал я, сдерживая зевоту. - Понятно. Может, кто-нибудь
что-нибудь объяснит?
Мы стояли в вестибюле, по сторонам которого располагались двери рыбного
и молочного магазинов, так что в полутемном вестибюле пахло сразу и молоком
и рыбой. Никто из нас ничего объяснить не мог. Просто так к незнакомым людям
никто не заходит. Просто так в гостях у чужих людей за полночь никто не
засиживается. Дальше ясности не было.
Самое удивительное, однако, что эта загадка как-то не очень нас
волновала. Не то было настроение.
- Сочиняя приключения, мы сами попали в приключение, - вяло сострил
кто-то.
Мы еще немного пообсуждали случившееся и расстались, обменявшись
устало-недоуменными улыбками.
Прошло много месяцев, которые нисколько не объяснили загадку, как вдруг
я столкнулся с нашим незнакомцем на улице среди ясного дня.
Странно, но я узнал его сразу, хотя он был в старом романовском
полушубке, который делал его приземистую фигуру еще приземистей. Я же до
встречи вовсе не был уверен, что узнаю его даже в том двубортном костюме, в
каком он был тогда.
- Здравствуйте. У меня к вам есть вопрос, - решительно шагнул я к нему,
ибо его метнувшийся взгляд рассеял последние сомнения.
Он робко глянул на меня снизу вверх, рука с потертым портфелем
дернулась, словно он хотел им прикрыться.
- Здравствуйте, - тоненько проговорил он. - Как поживает ваша повесть?
- Замечательно, - сказал я, нисколько не преувеличивая. - Но, простите
за нескромность, кто вы такой?
- Тусклая у меня фамилия... Федяшкин я... Петр Петрович.
Лицо у него было под стать фамилии. Брови и ресницы желтоватые,
выцветшие, щеки старческие, дряблые, и нос картошкой.
- Вы сейчас будете у меня спрашивать... - тоскливо сказал Федяшкин,
отводя взгляд. - Может, не надо? Главное, чтобы повесть удалась...
Он даже обернулся, ища возможность нырнуть в толпу. Такой возможности
не было, - я ненароком прижал его к тротуарному ограждению.
- Простите, Петр Петрович, но вы же понимаете, чем вызван мой интерес.
На моем месте вы бы тоже...
- Понимаю, понимаю, но объяснить ничего не могу.
- Не хотите?
- Не могу, честное слово! Да разве вам плохо было от моего присутствия?
К чему вам знать еще что-то?
Мы обожаем тайны в книгах и не любим их в жизни. Я не исключение. В
конце концов и книжные тайны мы любим лишь потому, что на последних
страницах они разъясняются.
- Нет, - сказал я твердо, хотя и сознавал нелепость ситуации. - Вы
обязаны объяснить.
Его круглая фигура как-то сжалась, даже на полушубке прибавилось
складок.
- Вы же не поверите... - Он тоскливо оглянулся.
- Я слушаю.
- Вы сами позвали меня...
- Мы?!
- Ваши мысли.
Невольно я вздрогнул. Его губы тотчас тронула печальная и вместе с тем
торжествующая улыбка.
- Вот видите, я предупреждал. Не надо вам знать.
Очень хорошо! Федяшкин был шизиком.
Я снова взял себя в руки и проговорил уже спокойно:
- Продолжайте.
Нет, он не хотел продолжать, он думал, что теперь я его отпущу.
Напрасная надежда. Я, сам не знаю почему, был готов взять его за шиворот
дряхлого полушубка, лишь бы поскорей вытрясти из него признание. Я даже
сделал мысленное движение к этому. И он испугался, как будто действительно
прочел мои мысли!
- Не надо! - закричал он. - Вы заморозите себя! Скажу, так и быть, а
потом вы меня отпустите, ладно? Ах, молодой человек, как вы безрассудно
поступаете со своим мозгом!
- Итак, вы телепат. Давайте дальше.
- Нет! Я не умею читать мысли! Но я ощущаю их, когда они... Понимаете,
я, конечно, человек неученый... Но если кто-то думает, так в его мозгу
какие-то... эти... потенциалы меняются, излучения происходят. И когда
разгорается мысль, когда она создает что-то, от нее исходит... тепло.
Знаете, такое хорошее, хорошее тепло! Ну, этого я почти не замечаю, только
вообще, фон, так сказать... А вот если она особенно разгорается, как тогда у
вас, меня туда и тянет.
- Все это любопытно, - перебил я нетерпеливо. - И почти не противоречит
науке. Но сами себе вы противоречите здорово.
- Как же это? Не может быть!
- Может. Когда вы пришли, наши мысли чадили, а не разгорались. Чадили!
Так как?
Федяшкин сконфузился. Мне этот своеобразный шизик начинал нравиться. Он
был не просто безвреден, он был еще и трогателен в своих фантазиях. А все же
почему он пришел именно к нам?
- Нет здесь противоречия, - неуверенно сказал он. - Только не сочтите
это за хвастовство...
- Да?
- Что вы видите вокруг?
Он слабо повел рукой. Машинально я проследил взглядом очерченный им
полукруг. По своим делам и заботам спешили насупленные граждане, собачьими
хвостиками вились автомобильные выхлопы, по карнизам важно гуляли голуби,
визжал трамвай, заворачивая на проспект.
- Так вот, вокруг всего этого витает облако мыслей, - таинственно
понизив голос, сказал Федяшкин. - Но ярких точек, когда создается что-то
новое и значительное, пока немного. Потому каждый язычок пламени драгоценен.
А у меня свойство... Только опять же не сочтите это за тщеславие... Мое
присутствие сразу разжигает огонь. Разве вы этого сами не заметили? Нет,
нет, - воскликнул он, как бы защищаясь. - Сам я никто, бухгалтер на пенсии,
но свойство у меня такое есть - помогать другим думать. Оттого я к вам и
пришел. Я ко многим хожу, так надо, им хорошо, мне, всем людям хорошо. Не
верите?
Конечно, я не верил. Нисколько не верил. И все же в моей
непоколебимости была маленькая трещина: его слова в принципе могли объяснить
все, что случилось с нами в тот вечер.
- Отлично, - нашелся я. - Продемонстрируйте.
- К чему? - огорченно сказал он, переминаясь. - Все одно не поверите.
- Поверю, - упрямо возразил я и без всякой логики почти уверовал, что
так оно и будет.
- Пойдемте, - покорно согласился Федяшкин.
Я слишком изумился, чтобы возразить. Мы свернули в переулок, другой,
третий. Федяшкин шел не быстро, но достаточно уверенно, только лицо его
приняло отрешенное выражение, точно он слушал какую-то далекую музыку.
- Куда мы, собственно, идем? - не выдержал я наконец.
- Не мешайте! - вдруг резко сказал Федяшкин. И сразу засмущался с
головы до пят.
- Простите... Я и сам не знаю, где-то здесь... Конечно, мы могли бы
зайти в институт рядом, там тоже... Но туда не пустят без пропуска. Но мы
уже близко!
Я махнул рукой и только подивился, как это я влез в столь
фантасмагорическую авантюру.
Скоро мы пошли уже дворами, какими-то переходами, потом стали
подниматься по лестнице, самой заурядной, с бумажками и сором у люков
мусоропровода.
Федяшкин остановился перед дверью на седьмом этаже.
- Здесь.
Он заметно волновался, губы его побелели, и голову он наподобие улитки
норовил втянуть в воротник полушубка.
Звонок неуверенно дзинькнул.
Дверь отпер хмурый парень в спортивном костюме.
- Вы к кому? - спросил он как-то равнодушно.
Я посмотрел на Федяшкина. Он был жалок.
- Вот мы хотели бы... - пролепетал он. - Мы из... Ведь вы работаете?
- Работаем, - подтвердил парень.
И тут что-то изменилось в его лице. Оно стало отстраненно осмысленным -
таким было лицо Валерия Гранатова, когда он в тот вечер вернулся к нам из
прихожей.
- Ладно, объясните потом, - нетерпеливо буркнул парень, и я был готов
поклясться, что он уже не видит нас и не думает о нас. Это было более чем
странно.
Он не стал даже ожидать, пока мы разденемся, а исчез за дверью, откуда
послышались восклицания, смех и затем все стихло. И когда мы вошли, то
увидели трех парней, склонившихся над столом, где были разложены какие-то
чертежи. Впрочем, чертежи валялись и на полу.
Следующий час был самым фантастическим из всех прожитых мной. Мы с
Федяшкиным тихо сидели в углу, а парни, не обращая на нас внимания, работали
в каком-то сдержанно-бешеном порыве. Я нервно курил, поначалу ожидая, что
нас вот-вот вышибут с позором. Но им было не до нас, и, может быть, даже,
появись тогда сам Наполеон, и это не отвлекло бы их внимания. Они отрывисто
обменивались непонятными радиотехническими терминами, иногда переругивались,
но больше писали молча, и во всем их поведении не было ничего внешне
вдохновенного, лишь глубочайшая сосредоточенность. Федяшкин отнюдь не
торжествовал, он тихо восторгался, он весь светился блаженством, он любил
этих парней, обо мне он просто забыл. Потом он внезапно тронул меня за руку.
- Пойдемте, они кончают работу.
- Что они делают? - прошептал я.
- Откуда я знаю? - также шепотом сказал Федяшкин. - Что-то изобретают.
Идемте, идемте, ради бога!
В полном ошеломлении я скатился по лестнице.
- Правильно получилось, - бормотал Федяшкин, спотыкаясь на ступенях. -
О, они сделали сегодня что-то большое... Как славно, что они нас впустили.
Бывает, знаете ли, что и не впускают. Правда, редко, я обычно как-то сразу
действую...
Я не очень вслушивался в его бормотание, потому что пытался придать
мыслям рационалистический характер, и отчасти преуспел. Такая операция
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг