доверием, с каким это сделала бы любая девушка моего времени. Я даже
усомнился в верности всего, что читал о людях палеолита.
Убедившись, что она крепко сцепила руки, я включил гравитатор и полого
взмыл со своей ношей. Дрожь прошла по ее телу, но она не забилась, не
вскрикнула. В ее глазах застыло безмерное удивление.
Я думаю! Мы летели, как птицы. Я задал такую скорость, что воздух стал
упругим и нас пронизывал ветер, а защитный колпак я включить не мог,
поскольку энергии едва хватало на все остальное. Мой костюм, как и подобает,
тотчас отозвался на охлаждение тела и усилил подогрев. Но девушка могла
замерзнуть, и я было подумал, не остановиться ли, не натянуть ли на нее
куртку. Но нет, к холоду ей, похоже, было не привыкать, недаром до
катастрофы она по осенней погоде разгуливала почти голышом. Она лишь
прижалась тесней. Струящиеся по ветру волосы щекотали мое лицо и руки,
сквозь ткань одежды я чувствовал быстрые толчки ее сердца.
Барьер остался далеко позади, здесь была уже наша территория. Наша?
Давно ли мы считали своей всю Землю... Ни в каком кошмаре нам не снилось,
что ее придется делить с теми, кто жил задолго до нас. С людьми и с
нелюдьми.
Хорошо, что во время прежнего полета я заприметил эту пещерку, теперь
не надо было искать убежище. Я затормозил у входа, внес туда девушку на
руках, и - велика власть искусства! - в моем воображении возник образ
рыцаря, спасающего принцессу от злого дракона. Я возмущенно затряс головой,
настолько неуместной была вся эта романтическая чушь. Если девушки палеолита
и пользовались притираниями, то в их состав входили отнюдь не благовония.
Нарвать травы и устроить ее поудобней было делом недолгим. Не слишком
удобное ложе, но вряд ли она привыкла к лучшему. Я оставил фляжку с питьем,
все неизрасходованные концентраты и, быстро повернувшись к выходу, слабо
помахал рукой. На большее у меня не было душевных сил. Она посмотрела мне
вслед как бы в раздумье, слегка недоуменно, с тем недосказанным выражением
лица, которое было так свойственно Снежке. Снова меня оглушило это
поразительное сходство, которое буддисты объяснили бы переселением душ, но в
котором не было ни грана мистики. Ведь тип человека почти не изменился с
пещерных времен, а закон больших чисел есть закон больших чисел. Если даже в
одном поколении человек может найти своего двойника, то что же говорить о
сходстве во множестве поколений!
- Не беспокойся, я приду, - пообещал я, хотя не был уверен не только в
завтрашнем дне, но и в следующей минуте.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Так я нарушил запрет и стал преступником. Может быть, это слишком
сильно сказано, но чувствовал я себя погано. Даже не потому, что перенес
девушку на свою территорию (тут я не сомневался в своей правоте), а потому
что не мог никому об этом сказать. Не мог, ибо в таком случае Горзах... Да,
что бы сделал Горзах? Само собой, распорядился бы вернуть девушку обратно.
Ведь для него она была статистической единицей, мало что значащей, когда
речь идет о спасении миллиардов. Тут ничего нельзя было доказать, Горзах был
бы столь же прав в своем решении, как я в своем. Оставалось и дальше
сохранять тайну. Не свою, личную, что было естественно, а такую, которая
затрагивала общество, чего ни со мной, ни с моими друзьями не случалось ни
разу.
С запозданием я сообщил в Центр результаты разведки и доложил свои на
этот счет соображения. По делу никаких вопросов не последовало: хроноклазм
был ничтожный, на такие мы уже перестали обращать внимание. Не вышло за
пределы Барьера - хорошо; не возникли при этом огневики - прекрасно!
Однако мой голос, похоже, сказал больше, чем я того хотел.
- Что-нибудь не так? - Этот дежурный был мне незнаком, разговор велся
по радио, но я мысленно увидел его участливое лицо.
- Все в порядке, - быстро ответил я. - Немного устал.
- Тогда извини. Доброго отдыха!
- Спасибо.
Он отключился. Голос у него был с хрипотцой, тоже вымотался, бедняга.
Меня кольнуло невольное чувство вины.
Мало что так рассеивает скверное настроение, как неспешный, ради
отдыха, полет над непотревоженной землей, плавное скольжение над лугами и
перелесками, откуда волнами накатывает запах весенних трав, свежей листвы,
болотцев и терпкой хвои. Я летел по прямой, подо мной всюду была земля
нашего века, которую и ребенок мог безбоязненно обойти босиком. Лишь в одном
месте путь клином пересекал Барьер. Я не стал его огибать, потому что именно
там должен был находиться Карл-Иоганн (а может, Фридрих-Вильгельм), который
всегда приводил меня, да и других, в хорошее расположение духа. Конечно, за
те дни, что я его не видал, он вполне мог исчезнуть вместе со своей мызой.
Уже ни за что нельзя было поручиться, и, говоря кому-нибудь "до свидания",
никто не знал, увидит ли он своего друга или тот канет в глубину веков, а то
и миллионолетий. Думать об этом не имело смысла.
Карл-Иоганн, он же Фридрих-Вильгельм, оказался на месте. Черепичную
крышу дома я заметил издали и, снизившись, нырнул в густую крону деревьев,
которые осеняли мызу. Я не боялся напугать Карла-Иоганна (опыт показал, что
это невозможно), мне лишь хотелось полюбоваться им без помех.
Полюбоваться было на что. Карл-Иоганн, как всегда, стоял У порога своей
чистенькой мызы (возможно, домик назывался как-то иначе, но первый, кто его
обнаружил, употребил слово "мыза", так и пошло). Сухопарый, уже в летах,
Карл-Иоганн стоял, как на параде, его медная кираса ярко блестела на солнце,
которое наконец выглянуло из-за облаков. Блестела и наклоненная к земле
шпага. Рыжие усы хозяина топорщились. Словом, Карл-Иоганн-Фридрих-Вильгельм,
или как его там, пребывал в своей обычной позиции. За его спиной копошились
куры, такие же чистенькие, как аккуратно подметенный дворик, как ровно
уложенные кирпичи стен, как до голубизны вымытые окна, как тщательно
подстриженные вдоль ограды кусты жимолости Кур горделиво опекал
огненно-рыжий петух.
И это посреди общего разора! Никто из нас не видел Карла-Иоганна в
другой позиции, разве что дождь загонял его под навес. Вероятно, он отдыхал,
но когда - непонятно. Ему было безразлично, печет ли солнце его седую, с
хохолком на макушке голову, обычно, впрочем, прикрытую шлемом с насечкой.
Похоже, так же безразличен ему был род возможной опасности: любую он был
готов встретить быстрым и точным выпадом шпаги. Он стоял гордо и ничего не
боялся. Кремень старик! И какой контраст с жителями соседнего городка,
которые, обнаружив неладное, подняли вой и не знаю уж, по какой причине,
возможно религиозной, экспромтом затеяли небольшую резню. Ну и дал же им
Карл-Иоганн, когда они к нему сунулись! С тех пор он и утвердился в своей
позиции. Хотя нет. Это случилось раньше, когда он заприметил в небе нашего
разведчика. Нисколько не удивился, но со своей точки зрения вывод сделал
правильный: человек, летящий как птица, может коршуном обрушиться на дом и
семейство, а потому надо бдеть непрерывно. Что он и делал Семейство же его,
как говорили, состояло из пухлой розовощекой жены и трех весьма независимых
карапузов, которые иногда прорывались во двор, за что маменька их тут же
порола хворостиной. От нее мы и услышали имя хозяина. Правда, она почему-то
называла его то Карлом-Иоганном, то Фридрихом-Вильгельмом.
Впрочем, это несущественно. Мужество и стойкость Карла-Иоганна вызывали
уважение. Опрятность, с какой поддерживался дом, тоже. Во всем теперешнем
хаосе это было, пожалуй, единственное место, где все шло, как заведено, как
должно, как прежде, непоколебимо. Скала в бушующем море! Конечно, бравый
воитель защищал только себя и семью, однако в этой комичной фигуре было
такое достоинство и такое презрение к опасности, что на сердце становилось
легче.
Странные мы все-таки существа, люди! Были, есть и, видимо, будем.
Я немного полюбовался старым чудаком (за это время он лишь чуть изменил
позу - как на тросточку, слегка оперся на шпагу). Делать здесь мне было
решительно нечего, и, прошептав Карлу-Иоганну "до свидания!", я взмыл в
небо.
Интересно, что сделал бы Карл-Иоганн, подойди я к нему? Заколол бы,
наверное. Поразительный человек! Совершенно независимый от общества человек.
Зона возмущений осталась позади. В небе нашего времени, как и внизу на
дорогах, никакой паники, естественно, не было. Однако все, что могло
двигаться, двигалось на предельной скорости. Сновали реалеты, мчались
наземные машины, где-то возникали, а где-то, наоборот, свертывались
эмбриодома, сами реки, казалось, текли ускоренно. Впрочем, кто знает, может,
так оно и было...
Я словно попал в иное, нервное поле - и тоже ускорил полет, хотя особой
нужды в этом не было. Ближе к Центру путь мне пересекла огромная и необычная
птица, которую я издали принял за птеродактиля, однако при ближайшем
рассмотрении она оказалась обычным продуктом генно-инженерии - пущинс-ким
орланом.
Подходы к Центру перекрывали передвижные трансформаторы массэнергии,
решетчатые раструбы которых тупо смотрели во все стороны света. Могло ли их
действие что-либо предотвратить, оставалось вопросом теории, но так казалось
надежней. Уж лучше сомнительная защита, чем никакой. Южноазиатский
региональный центр, правда, погиб, но там оборона была слабей, и оставалось
надеяться, что эта выдержит. Как и за счет чего? В том-то вся и беда, что
этого никто толком не знал. Работу нашего штаба, как и всех прочих, на
всякий случай дублировал Космоцентр. Но и там было неспокойно. В общем, ко
всему стоило относиться с хладнокровием Карла-Иоганна и грести, пока руки
удерживают весло.
Сам Центр располагался в средневековом замке, от грубых стен и башен
которого веяло спокойствием и мощью. Казалось, ничто не может поколебать
кладку массивных, понизу замшелых, каменных блоков, башни свысока взирали
хмурым прищуром бойниц, могучие контрфорсы, казалось, противостояли самому
времени. Замок пережил сотни бурь, выдержал десятки войн и осад, у его
подножия тявкали мортиры, рвались авиабомбы, а он стоял все так же
насупленно и горделиво.
Это впечатляло. Пожалуй, выбор его в качестве Центра был оправдан
психологически. Конечно, древняя кладка стен уступала в прочности материалу
современных эмбриодомов, тем не менее она могла противостоять урагану любой
силы, даже землетрясению, а большего не требовалось, так как против
хроноклазма уже ничто не могло устоять. Тут по крайней мере всякий ощущал за
своими плечами Историю, несомненную, как бы материализованную в облике этих
башен и стен, требовательно взирающую на нас.
Была еще одна причина, почему Центр обосновался в замке, и тоже скорей
психологическая. Развитая в нас способность к сомышлению и сопереживанию
оставалась благом, но резкий, как сейчас, всплеск психической деятельности
мог опасно срезонировать там, где сгущались силовые линии ноосферы, и
нарушить работу Центра. Толстый камень стен ослаблял психополе, а главное,
он действовал успокоительно, поскольку сознание привыкло связывать тишину с
укромностью, мощь стен - с безопасностью, замкнутость - с отъединенностью.
Опускаясь на щербатые плиты внутреннего дворика, где у подъезда
различимы протертые колесами экипажей колейные выбоины, я физически ощутил
эту двойственность. Все вокруг внушало спокойствие, однако мысли, чувства
вдруг заспешили, я даже слегка промазал и при посадке больно ударился
пятками. Слишком многие сейчас с надеждой и нетерпением думали о Центре,
мысленно взывали к нему, это эмоциональное напряжение отозвалось во мне, как
шелест невидимого, но близкого пожара. Что делать, чем гуще ионосфера, тем
сильней ее возмущение, тем отчетливей они для нас. Интересно, когда и кому
это впервые удалось почувствовать не в толпе, которая зримо генерирует
психическую напряженность масс, отчего трудно уловить скрытую причину той
или иной внезапно разразившейся эмоциональной бури. Во всяком случае, уже в
двадцатом веке наиболее чуткие люди подметили, что даже в тихих на вид
коридорах крупных редакций, телецентров и министерств их охватывает
напряженность, сходная с той, которая пронизывает человека в насыщенной
электричеством атмосфере.
В гулкой прохладе замка мне сразу полегчало, хотя работа была в разгаре
и каждый встречный, разумеется, спешил. Но то была несуетливая спешка. Никто
не сбивался с ног, не мчался с вытаращенными глазами, не метался в
растерянности, усталые лица были спокойны, сдержанно невозмутимы, все
делалось как бы само собой, быстро, четко, красиво, никто из встречных не
забывал приветливо кивнуть на ходу, даже если при этом прыжком одолевал
пролет, чтобы, не теряя плавности хода, тут же скрыться из виду.
Какой контраст с тем, что мне довелось наблюдать в иных веках! Никогда
прежде мы не видели себя в зеркале далекого прошлого и толком не
представляли, насколько изменилось человечество. Да, физический облик, в
общем, остался прежним, исчезла лишь грубоватость лица и телосложения И
чувства не претерпели существенных перемен. Тем не менее мы как будто
столкнулись с другой расой. Все, что для нас стало нормой, там было
исключением, - неуязвимое здоровье, развитый ум, само собой разумеющаяся
сила, красота гармонично сложенного тела, гибкая пластика движений. Но дело
было не только в ужасающем обилии нищих, больных, полуголодных, не только в
быстром и всеобщем старении, которое так безжалостно уродовало людей
прошлого, что при виде повальной годам к пятидесяти дряхлости нас брала
оторопь. Различие оказалось куда более глубоким и тонким, оно коренилось в
сознании. Шаткость психики, мгновенный переход от униженной покорности к
ярости, от молитв к жестокостям, от трезвой, в быту, рассудительности к
безумию фанатизма - вот что потрясло сильнее всего. Конечно, мы знали об
этом и прежде. Но теперь мы видели!
Не верилось, что это наше, исторически близкое, прошлое. Что люди,
лобызающие руку свирепого хозяина, падающие ниц перед раскрашенными досками
и статуями, сбегающиеся на публичные пытки и казни, как на праздник, - наши
не столь уж далекие предки. Да как же все это вышло и утряслось за немногие
столетия, которые разделяли нас? Не усилиями же редких мудрецов и
подвижников! Что могли одиночки...
Все преобразуется согласно законам социального развития, но сами
события движутся поступками людей, вот этих, никаких других. Чего-то мы не
успели или не смогли разглядеть в тех толпах, знание исторических
закономерностей не наполнилось живым содержанием, мы содрогнулись - и
только.
Во многом, как мне кажется, это и предопределило наше решение все и
всех изолировать Барьерами.
А ведь если вдуматься, то еще вопрос, кто и от чего должен был
содрогнуться. Все предки, начиная с моей девочки из палеолита, вправе были
спросить нас: вы-то, умудренные и могучие, вы-то как могли дойти до жизни
такой, что уже в который раз поставили под удар само будущее земли?!
На лестнице мое движение затормозилось, ибо с верхней площадки в
плотном кольце свиты спускался Горзах. Его круглая костлявая голова мелькала
в им же созданном водовороте, откуда просверкивал быстрый, физически
ощутимый взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз. Нисходя по ступеням,
Горзах одновременно слушал, просматривал бумаги и отдавал распоряжения.
Говорил он не повышая голоса, тем не менее его слова легко перекрывали шум.
"Понятно, действуйте!" "В этой схеме есть уязвимое звено - вот здесь..."
"Пустяки, человек может все, даже то, чего он не может, - если хочет".
"Промедление - худшее из решений, отстраняйте тех, кто этого до сих пор не
понял!" "Что? Ну, это закон бутерброда; спокойно намазывайте другой кусок,
вот и все..."
То, что делал Горзах, было верхом организаторского мастерства. Его
мысль с ходу проникала в суть любого вопроса, сверкала, как остро заточенный
клинок, мгновенно рубила узелки проблем. Секунда - решение, секунда -
решение, так без устали, словно играючи, и, казалось, непреодолимое вдруг
становилось преодолимым, темное просветлялось, сомнительное оказывалось
бесспорным, неуверенность сменялась решительностью, каждый словно получал
заряд бодрящей энергии. Молодые, вроде меня, смотрели на Горзаха с
обожанием.
Я прижался к стене, пропуская свиту великого Стабилизатора, который
сейчас подобно Атланту удерживал на плечах весь накренившийся мир. Все мы
его поддерживали, но широкие плечи Горзаха, конечно, составляли центр.
За время своего прохода он еще успел кивнуть мне. Трудное это было
мгновение, но все обошлось, - Горзах ни о чем не догадался и тут же перевел
взгляд. Пространство за ним очистилось, я взбежал и свернул в коридор.
Пронесло!
Не было дозорного, который после разведки не поспешил бы к Хрустальному
глобусу. Ни на что Не опираясь, он висел в центре зала, где некогда пировали
рыцари и копоть факелов еще темнела на стенах. Мягкий, льющийся изнутри свет
выделял все складки материков, все западинки океанских равнин, изгибы
хребтов, над которыми прозрачно голубела вода, а к югу и северу, сгущаясь,
белели поля вечных льдов. Только при взгляде на Хрустальный шар общее
положение дел становилось по-настоящему зримым.
Ко мне, едва я направился к шару, устремился кибер с каким-то
аппетитным блюдом в клешне манипулятора. Многие вот так перекусывали на
ходу, но мне сейчас было не до этого, я досадливо отмахнулся, и кибер так же
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг