- Нет же, нет, - уговаривал я ее, когда она наконец затихла. - Это не
глаза, видишь, я их трогаю, видишь? Можешь сама прикоснуться...
Она уже поняла свою ошибку, но окончательно ее убедило лишь осязание.
Она тут же потеряла к огонькам всякий интерес.
Где мы?
Я уже справился с невольно потрясшим меня судорожным смехом, вложил
разрядник обратно в кобуру и включил обзор. Ох, Эя, Эя, с тобой не
соскучишься, и что бы я сейчас без тебя делал?
Хлынувший свет заставил ее зажмуриться и заслониться, но уже мгновение
спустя она радостно вскрикнула:
- Взах! Взах!
Так, еще в моем времени, она называла двузубую, самую приметную вершину
родных мест. Больше никаких сомнений не осталось: мы находились там, куда
стремились попасть.
Я заранее, чтобы не пугать Эю, отстегнул привязные ремни, она могла
свободно двигаться, и, конечно, она рванулась наружу. И, конечно же, ее руки
уперлись в стену.
Радость тут же сдуло с ее лица. Она еще раз, уже с недоверием,
коснулась стены, такой прозрачной для взгляда и такой непроницаемой на деле,
и рассерженно мотнула головой.
- Обман, - сказала она с презрением. - Го-ло-графия.
Вот это психика, подумал я с завистью. Сколько на нее обрушилось, и все
скатилось, как с гуся вода, лишь капелькой задержалось случайное слово
"голография". Вот все, что Эя вынесла из нашего мира чудес науки. И то лишь
потому, что по ее описаниям мы пытались смоделировать облик местности,
показывали Эе изображения, чтобы она корректировала наши попытки, и попутно,
само собой, отвечали на ее недоуменные вопросы. Понять она, видимо, ничего
не поняла, но, похоже, быстро связала увиденное с эффектом отражения
предметов в спокойной воде и вполне этим удовлетворилась.
Ладно, это не важно, пусть посидит надув губы. Место, значит, то самое.
Время - осень, тоже сходится. Но почему Эя словом не обмолвилась об этом
столбе дыма в отрогах хребта, приметная же деталь... Броская, такую нельзя
запамятовать.
- Там что-то дымит, - сказал я. - Что бы, интересно, это могло быть?
- Дракон, - ответила Эя.
Так, так, дракон, стало быть... Что ж, дракон так дракон, огнедышащий,
надо думать. Фумарола какая-нибудь, ничего удивительного. Тогда молчание Эй
понятно. Дракон есть дракон, вряд ли его можно считать приметой местности,
он же грозное существо, злой дух, который летает ночами, кушает маленьких
непослушных детей или что-то там еще придумала их фантазия... Я в своем
хроноскафе тоже гожусь на роль дракона, могу в этом качестве поспорить с
любой фумаролой. Раз уж мне придется жить до скончания века, то,
безопасности ради, не установить ли таким манером собственный культик? Я и
Снежка, дракон и драконесса, попробуй кто-нибудь подступиться... Из Эй можно
сделать превосходную жрицу, она бы собирала дань с окрестных племен.
Неплохая, что и говорить, перспектива, черный, не хуже суеверия, юмор.
- Нет, Эя, - проговорил я вслух. - То, что ты видишь, не голография, не
обман. Горы настоящие, лес настоящий, все настоящее. Вот, убедись...
Я отомкнул мембрану и вышел. С коротким вскриком, едва не сбив меня с
ног, следом рванулась Эя. Мои ботинки глубоко ушли в пепел (говорю о своих,
потому что Эя успела избавиться от этих непонятных и обременительных
штуковин). В ноздри ударил мерзкий запах гари. К ногам, ластясь, подкатил
черный смерчик, свернулся в порошистый клубок и пошел гулять дальше.
По лицу Эи текли слезы. Выскочив, она сразу упала на колени, ласкающим
движением погладила черную землю. Теперь она верила, что глаза ей не лгут, и
рвалась к дому, мне стоило немалых трудов вернуть ее в хроноскаф и убедить,
что до становища куда быстрее добраться с помощью "магии". Упоминание о
магических силах, которыми я наделен, ее убедило. Конечно, мы познакомили ее
с нашими машинами, она вроде бы даже поняла, что все это не наваждение, но в
ее уме плохо укладывалось, что "скалы" движутся по воле человека. Вот
летающий человек - это дело другое, в это она быстро поверила. Еще бы!
Сказки зародились в глубокой древности, в них герой мог летать и летал, тут
была прямая аналогия с птицами и видениями сна. Но чтобы огромные скалы
мчались по небу с людьми, чтобы эти бездушные громады исполняли желание? Это
так и осталось вне представлений, хотя я, конечно, не прав, называя скалы
"бездушными"; для Эй все на свете было одушевлено, только по-разному.
Возможно, именно это позволяло ей более или менее спокойно воспринимать
чудеса нашего мира.
Но доверяла Эя только привычному и неохотно вернулась в хроноскаф.
Усадив ее и взяв слово, что она ни к чему не прикоснется, я двинул машину.
Конечно, до стойбища, где жила Эя, быстрее всего можно было добраться по
воздуху, но я не хотел привлекать внимание, тем более являть собой "дракона
в небесах", и, приподняв аппарат на гравиподушке, тихо повел его к распадку
леса. Разумеется, Эя не поняла, почему я избрал окольный путь, и
заволновалась. Я не стал ничего объяснять, просто сказал, что мы можем
двигаться только так. Она не возразила, но, похоже, сделала для себя
кое-какие выводы. Мое настроение Эя чувствовала хорошо, и оно, видимо,
вернуло ее к первоначальной догадке, что где-то неподалеку спрятался враг,
столь же могущественный, как я сам. Если бы я не взял с нее слова сидеть
неподвижно, какой-нибудь рычаг, боюсь, был бы на всякий случай сломан и
превращен в оружие. Иначе зачем ей было бы браться за ботинок? Озираясь по
сторонам, она держала его в руке и при этом что-то шептала. Я так и не
понял, чем он был для нее. Защитой вроде креста и распятия или оружием, тем
более магическим, что ботинок оставался частичкой нашего, безусловно,
таинственного и могучего мира? Не знаю, не знаю, что наметалось в ее голове;
легче понять инвариантность перехода во времени, чем это.
За машиной, пока мы пересекали пожарище, резвой стайкой бежали клубы
черной пороши. С этим шлейфом мы и въехали в лес, но там они не сразу
рассыпались. Чтобы не продираться сквозь чащу, я вскоре вывел машину к
ручью, мелкому и такому прозрачному, что были видны не только камни на дне,
но и продолговатые рыбешки, которые стремительными брызгами серебра кидались
врассыпную еще до того, как их накрывала тень машины. На склонах пламенела
осень, в кипучих изломах ручья дробилось солнце, мир был прекрасен, чего,
разумеется, нельзя было сказать о моем настроении.
Я спешил, как только мог, однако извилистые распадки и чащоба
водоразделов, которые приходилось пересекать, задерживали движение, отчего
прошло не менее часа, прежде чем мы приблизились к цели. Эя едва сдерживала
возбуждение, да и я тоже. Наконец позади остался последний завал. Чтобы не
обнаруживать себя, я притормозил машину метрах в десяти от перегиба
возвышенности, завел ее в густую тень подлеска, вылез сам и выпустил Эю.
Несколько шагов - и мы оказались на краю гребня.
Внизу в солнечной безмятежности нежилось продолговатое озеро, к его
берегам подступали березы и сосны. Воду полосами морщила блескучая рябь.
Ток-ток-ток! - где-то неподалеку стучал дятел, которого ничуть не волновали
всякие там хроноскафы. Меж соснами противоположного берега просматривались
конусы хижин, несколько узких долбленок было приткнуто в камышах. Все в
точности отвечало описаниям Эй. Сердце забилось так гулко, что я ухватился
за ствол дерева: там, в одной из хижин, должна была находиться Снежка.
Могла находиться, тут же остерег я себя.
- Вот ты и дома... - сказал я Эе.
Ответом было молчание. Ноздри Эй раздувались, словно она принюхивалась,
вид у нее был скорее хмурый, чем радостный.
- В чем дело? - встревоженно спросил я.
Лицо девушки, по которому скользила зыбкая тень листвы, казалось
вырезанным из потемнелого дерева. Я схватил бинокль. Что ее повергло в
столбняк? Люди покинули стойбище? Мы попали не в ту осень? Изображение
прыгало, от волнения я не сразу поймал то, что хотел. Наконец мне удалось
справиться с оптикой.
Постройки оказались сложнее, чем это виделось издали, каждая хижина
представляла собой равноугольную спираль, такая их геометрия
благоприятствовала сохранению тепла центрального очага и оттоку дыма наверх.
Там, где серые слеги стен, сходясь на конус, собирались в пучок, они были
черны от сажи и копоти. Машинально я отметил поразившую меня деталь:
последовавшие за палеолитом тысячелетия отвергли эту спиралевидную, как у
ракушек, планировку жилищ, зато ее возродило наше время, на совершенно ином,
разумеется, качественном уровне, ведь наши эмбриодома тоже обрели сходство с
ракушками...
Возле одной из хижин не то дрались, не то возились лопоухие собаки.
Затем в поле зрения вдвинулись самые обычные, грубо сколоченные качели.
Далее за кустами просматривался резной столб, очевидно, какой-то тотем;
глубокие затесы создавали свирепое подобие человеческого лица, провалы губ,
похоже, чернели запекшейся кровью. Я содрогнулся при мысли, чья это может
быть кровь, и поспешил подавить отчаяние.
Люди здесь были. На тропинке возникла похожая на бабу-ягу старуха в
облезлой, мехом наружу, накидке, с мотающимся на дряблой шее костяным
ожерельем и палкой в руках. Спекшееся морщинами лицо выглядело маской, так
густо его покрывала черно-багровая то ли раскраска, то ли татуировка.
Старуха приостановилась, ее подбородок затрясся, по-лягушачьи приоткрывая
провал беззубого рта. Прослеживая ее взгляд, я сместил бинокль и увидел
голого пузатого ребятенка, который справлял малую нужду и, заслышав голос,
стремглав припустил к хижине. Туда же заковыляла старуха. Нет, отвернула к
другой, самой высокой хижине. Стойбище жило, там вроде бы все было в
порядке.
Я опустил бинокль и нетерпеливо взглянул на Эю. Ее глаза темно
блестели, руки, точно сдерживая крик, были прижаты к груди.
- Иду, - сказала она отрывисто. - Жди!
- Снежка... Она...
- Увижу, увижу!
- Твои близкие там?
- Да, да!
Она дрожала от нетерпения, мыслями была уже там, в хижинах, все
остальное, казалось, ее ничуть не волновало, но это было не совсем так.
- Твой враг не нападет? - спросила она внезапно.
- Нет, - ответил я со всей уверенностью, на которую был способен. - А
что?
- Тогда жди. Не показывайся.
- Хорошо. Когда ты вернешься?
- Не знаю. День ежа укрытен и долог!
Лингвасцет все переводил исправно, но был ли это разговор на одном и
том же языке? Я не успел ничего уточнить, Эя скользнула вниз, сбежала
бесшумно, как тень, и тут же пропала, будто растворилась в воздухе.
Снова я обнаружил ее, когда она уже плыла по озеру. Одежду она, видимо,
скинула на берегу, потому что на ней, когда она вылезла, не оказалось ни
лоскута. Выйдя, Эя отряхнулась, и, вопреки моим ожиданиям, не взбежала
наверх. Некоторое время она зачем-то принюхивалась к своим мокро струящимся
волосам, затем нарвала какую-то траву, втерла ее в волосы, прополоскала,
затем, сев на корточки, принялась разрисовывать себя глиной. Я ожидал, что
появление Эй будет замечено и на берег высыпят ее соплеменники. Никто не
показался. Эя наконец закончила свой ритуальный, надо полагать, туалет и
медленно, каким-то непонятным зигзагом, двинулась к самой большой и высокой
хижине, куда было прошла старуха.
Наблюдая в бинокль, я ждал, что будет дальше. Крики изумления,
радостный шум? Эя скрылась. Все было тихо.
Впрочем, так длилось недолго. Несколько минут спустя по тропинке
просеменила уже знакомая мне баба-яга. Гортанно, с надрывом прокричала
что-то, лингвасцет ничего не перевел. Задохнулась от усилия, старчески
обмякла. Ей могло быть и сто, и сорок лет, люди ее времени стареют быстро.
Наконец она перевела дыхание и прошла к идолу. Куст мешал видеть, что она
там делает. Похоже, старуха разожгла костер, так как вскоре там взвился
дымок. И, словно это была команда, стойбище ожило. К идолу потянулись люди.
Трудно было различить, кто молод, кто стар, кто мужчина и кто женщина, так
одинаково были разрисованы лица и однотипны одежды. Все шли с оружием в
руках. Кое-кто вроде бы с беспокойством поглядывал на небо. Детей в этой
толпе не было.
Все сгрудились возле костра. Сомкнувшиеся спины, вдобавок кустарник, не
позволяли видеть, что там происходит. Отдельных слов нельзя было разобрать.
Дым стал гуще, повалил клубами. Иногда в бинокле возникали отдельные, ничего
мне не говорящие из-за раскраски лица, словно там двигались не люди, а
какие-то непостижимые насекомые, которые приняли облик людей. От нетерпения
я переходил с места на место, даже залез на дерево, но там мне помешала
листва. Впрочем, Снежка вряд ли могла участвовать в этом таинстве. Вообще
надо было набраться терпения, только так и можно в этой неспешной теперь
жизни.
Дым тем временем опал, все стали молча расходиться. Кучка людей
двинулась к той хижине, куда зашла Эя. Вскоре снаружи не осталось никого.
Чужая жизнь загадка, доисторическая вдвойне, я так ничего и не понял.
Шло время, в поселке ничего не менялось. Лишь изредка пробегали собаки,
похоже, еще не научившиеся взбалмошным лаем доказывать свою бдительность и
холопскую преданность хозяевам.
Солнце неспешно клонилось к вершинам, так же неспешно росли и
удлинялись тени, сонно покачивались лапы сосен, во всем был невозмутимый
покой осени, когда уже отцвели все травы, давно вывелись все птицы и звери,
когда сама природа словно убаюкивает себя перед долгим зимним забвением.
Первое время я беспокойно ходил взад и вперед, затем присел на поваленный
ствол. Солнце еще пригревало, в ветвях тонко серебрилась паутина, дятел
куда-то убрался, было тихо, лишь в озере, будто нехотя, плескалась рыба.
Дышалось здесь иначе, чем в моем времени, и думалось иначе, пространство не
пронизывал обычный и потому незаметный, как фон, ток мыслей и чувств
миллиардов людей, который ощущался всегда и везде, в самом глухом и укромном
уголке моей Земли. Здесь его не было. Думалось расслабленно. Незаметно для
себя я уже смирился с крахом наших надежд, не терзался догадками, которые
так напугали меня, все это осталось в прошлом, и скорбеть о потерях не имело
смысла, надо было мириться с настоящим. С тем, что этот мир теперь мой
навсегда. Мой и Снежки. Только бы она была жива!
Но даже это саднящее беспокойство не перерастало в тревогу.
Просвеченный солнцем мир был так безмятежен и кроток, что никакое зло,
казалось, не могло сюда вторгнуться, возмутить слитный шорох этих древних
сосен, мирный отсвет воды, дремотную тишину хижин. Я знал, что эта видимость
обманчива, знал и то, что прошлое, которого я лишился, не отпустит меня,
будет болеть и терзать, возможно, совсем придавит тоской по утраченному
времени, где было все, чем я жил. Это было возможно, но сейчас душа
отдыхала.
И куда мы рвемся прочь от своих истоков?
Иное время, несчитаное, вековечное, завладевало мною. Оно незримо
присутствовало во всем, было столь же реально, как смиренный опад листьев,
как их желтая круговерть в косом предвечернем свете, как последнее тепло
солнца в беспечальном небе, где даже суровая нагота снежных вершин
смягчалась кротко голубеющей дымкой простора. Прежде я бежал, ежеминутно
бежал, только сейчас я это почувствовал. Бег жил в моей крови, до всех
потрясений, мною всегда владел стремительный ритм эпохи, прежде я этого не
замечал, как не замечают постоянного биения пульса, надо было вылететь на
обочину, расстаться со всеми замыслами и надеждами, чтобы почувствовать это.
Мы гнали не одно столетие, гнали так, что ноги прикипели к педалям.
Иначе мы не могли. В спину жалили болезни и голод, путь грозил перекрыть
обвал экологической катастрофы, от многого надо было уйти, мы спешили уйти -
и ушли. Откормленный золотом монополий генерал такая же фигура музея, как
закованный в металл рыцарь и троглодит с шипастой дубинкой. Хлеб не
проблема, когда его можно делать из всего, в чем есть элементы жизни. У
конвейера производства давно уже стоят не люди, а киберы, обременительная
для Земли индустрия вынесена в космос, и воздух планеты свеж, как на заре
человечества. Чего же еще? - сказали бы предки Мечта осуществилась, живи и
радуйся.
Будто когда-нибудь можно достичь всего... Будто мечта не бежит впереди
человека. Когда есть хлеб, нужны звезды, близкие и далекие, небесные и
земные. А где желания, там и проблемы, там трудности, там бег. Нам бы ваши
заботы! - снова могли бы сказать наши предки. Да, возможно. Но когда
выясняется, что немыслимые для прошлого ресурсы энергии тем не менее вскоре
могут иссякнуть, то одна эта малость не позволяет сладко вздремнуть у речки,
и надо штурмовать какой-нибудь вакуум не только ради познания и чисто
духовного им наслаждения. А сколько еще подобного, как непросто управление
земной природой, как желанна, трудна и необходима эстетизация Земли, как
трудно удержать достигнутое равновесие! Нужны атланты, а человек не
рождается атлантом, уж я - то знаю, насколько я сам далек от идеала, я,
воспитатель. А тут еще законное и такое естественное желание человечества
замедлить чрезмерный бег прогресса, спокойно насладиться его плодами. Только
мы пожелали дать себе роздых после всех перевалов и круч, только нас поманил
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг