Рено простился с Госпожой коротким, но горячим взглядом и поспешил за
начальником. Дирк, однако, задержался в столовой.
- Ваша милость, - наедине с госпожой (шерстнатые не в счёт, это челядь)
Дирк рискнул уладить свои неурядицы, - разрешите попросить вас:
- О чём, вахмистр? - глаза хозяйки Гартенхаля смотрели снисходительно.
- Виноват я, служанку вашу затронул, - покаянно молвил Дирк. - Пьян
был, себя не помнил. Простите, ваша милость. Впредь ни Боже мой, я никого
и никогда: Верьте слову!
- Прощаю. Ты свободен.
- Ваша милость, избавьте от наваждения! - взмолился Дирк. - Не могу я
одним глазом одно, другим - иное: Грех выйдет, не выдержу я! Нельзя
человеку так, всё в голове перемешалось. С ума ведь сойду!
- Ах, ты вот о чём: - хозяйка улыбнулась. - Подойди. Дай правую руку.
Коснувшись губами кончиков своих пальцев, баронесса провела перстами по
глазу и широкой ладони Дирка.
- Вот и всё, вахмистр. Не пожалеешь о том, что утратил?..
- И жаль, а куда деваться? - честно сознался Дирк. - Я человек
подначальный, присягу давал. Мне службу нести, а с глазами в раскорячку
много ли послужишь? Но вас, ваша милость, мне век не забыть, какая вы: эх!
да чего там говорить! я и слов не подыщу сказать, до чего вы хороши! Уж
вы, прошу покорно, не сердитесь на меня за прямоту.
Нахлобучив треуголку и отдав на прощание честь, Дирк громкими широкими
шагами вышел из столовой, изо всех сил стараясь не оглядываться.
* * *
Солнце сияло в чистом ярко-синем небе, пронизывая лучами голый,
безлиственный лес; ветерок подсушил землю и слегка взъерошил сухие травы.
Туман слабой голубоватой дымкой тёк между деревьев и переливался
призрачной кисеёй через дорогу.
Лионель ехал в безмолвной задумчивости, погружённый в глубину тёмных,
безрадостных мыслей, и со дна души всплывали гнетущие чёрные чувства,
порождения того горького осадка, что скопился на душе в последние часы.
Всё пропало.
Гартенхаль растаял позади, и Лионель был уверен - если развернуть коня
и поскакать обратно, не увидишь ни решётчатой ограды, ни особняка. Дай
Бог, найдёшь древний валун, наверху которого выбиты языческие знаки, что
обозначают вечное владение хозяйки, правящей здесь с незапамятных времён.
Она отослала его от себя, как неумелого, никчёмного слугу. Она
предпочла ему - кого?!!.. Рифмача, повеселившего её сомнительными виршами!
чем прельстил её этот юнец, зачатый кое-как и выросший в носатого ублюдка,
помешанного на поэзии?.. И он, он - бледный отпрыск папаши-писаря и
мамки-прачки - получил право возвратиться в Гартенхаль и лицезреть лесную
королеву, читать ей свои стихи!..
когда захочет, без приглашения! Чем он заслужил такую честь?!.. Чем он
лучше дворянина старинного рода, искушённого во многих искусствах,
по-мужски сильного и опытного? Чудовищная несправедливость!
Одно дело - рассуждать о равенстве в кругу благородных и равных по
принципу пэрства, за столом, когда тебе прислуживают вымуштрованные лакеи,
и совсем другое - когда на основании доктрины равенства прекраснейшая из
женщин отмечает своей благосклонностью не тебя, а сопливого простолюдина,
и в оправдание этого mésalliance, прямо-таки буквально "непристойного
союза", может привести твои же слова: "Мужчина и женщина смело могут
выбирать друг друга"!.. Самый наглядный пример для того, чтоб навсегда
отказаться от умозрительных теорий.
Дирк рядом лишь вздыхал и невесело покручивал усы.
Конвой и карета въехали на насыпь, проложенную вдоль по краю болота.
Мэтр Лерон, покинув туманную усадьбу, понемногу начал давать волю
гневу, который принуждён был скрывать там, в столовой. Из очевидцев его
унижения с ним в карете был один Рено - за него-то мэтр Лерон и принялся.
- Молчишь, Мерлит? За столом ты был куда как разговорчив: Вот, значит,
чем ты занимался в канцелярии, отлынивая от работы - поэмки пописывал.
Грамотей!.. За эту, за последнюю-то элегию по головке не погладят, нет!
Дай сюда немедленно листок! все листки давай! Ты что, оглох?!..
Рено негнущейся рукой достал из кармана сложенные вчетверо листы,
исписанные с двух сторон; мэтр Лерон выхватил их, как ястреб, и заботливо
разгладил на колене.
- Так-с, так-с: вот оно, преступное стихотворение. "Где раб -
правитель: Где обжирается придворный:". Против государя и двора, стало
быть? молчишь? попался!
Это есть государственная измена. Придётся тебе, голубчик, побывать в
темнице.
Там допросят хорошенько - кто тебя надоумил, с кем ты в своих умыслах
стакнулся, кому ещё читал этот пасквиль. И лет на десять в крепость, в
заточение. И баронессу, что тебе так хлопала, туда же. Недолго ей едать на
серебре и пить рейнское - баланда и червивый хлеб, да-с!
- Не посмеете, - прошептал Рено.
- Ещё как посмеем! Тайная полиция не шутит, мальчик! Измена, колдовство
и оскорбление государя - всё впишем! Эх, нет больше инквизиции - её бы на
костёр, в огонь!..
- А у вас: - бледный, дрожащий Рено поднял глаза, - камень в почке
застрянет. И вы сдохнете. У вас лицо мертвеца.
Мэтр Лерон с неожиданной для неповоротливого толстяка прытью дал
секретарю увесистую пощёчину. Рено вспыхнул, отодвинулся к стёганой стенке
и сжал плечи.
- Погоди, стервец! Доедем до лагеря драгун - там тебя профос в железо
закуёт; посмотрим, как тогда будешь дерзить!..
Вдруг Рено поднял согнутую ногу и ударил инспектора в живот; тот охнул
и сложился вдвое от боли, а Рено распахнул дверцу и выскочил из кареты.
Судорожно оглядевшись, он что есть духу припустил бегом назад.
- Стой! - выкрикнул перекошенный инспектор, высунувшись наружу. -
Задержите его!! Схватите!
Приостановившись, Рено звонко закричал:
- Лучше у Счастливой Госпожи писать стихи, чем в конторе - списки
будущих покойников! Я не вернусь! Дирк, прощай!
Лионель, придержав коня, выехал на край насыпи. Что? мальчишка побежал
воспользоваться своим правом?!.. И она примет его! примет! и он,
ничтожный, будет спать в её объятиях!..
Лионель не сомневался, что так и случится.
Не бывать этому!
- Стой! - окрикнул он, доставая из ольстры седельный пистолет и взводя
курок.
Подняв пистолет на уровень глаза, он добавил лишь одно слово:
- Щенок.
- Ваше сиятельство!.. - завопил Дирк, но Лионель без колебаний нажал
спуск; грянул выстрел, и Рено, споткнувшись на бегу, пролетел несколько
шагов и рухнул лицом в дорожную грязь.
- Ваше сиятельство, как же вы так?! за что вы его?!.. - не договорив,
Дирк пришпорил коня и поскакал к лежащему Рено. Скинулся с седла, пал на
колени и бережно перевернул обмякшее тело.
- Рено! братец!
Рено, моргая невидящими глазами, разевал рот, как рыба на берегу; в
горле у него клокотало, и кровь окрасила губы.
- Эх, ваше сиятельство!.. - обернулся Дирк к замершей кавалькаде и
увидел, как вокруг стремительно сгущается туман, заслоняя карету,
всадников и болото. С той стороны, откуда они ехали, послышались тихие
шаги.
- Оставь его, вахмистр. Он мой, - раздался печальный и знакомый женский
голос.
- Госпожа: - еле смог выговорить Рено кровавым ртом и затих с открытыми
глазами.
Дирк едва различал в обступившей его плотной пелене неясный,
колышущийся образ баронессы.
- Ваша милость, спасите его! - простонал Дирк, продолжая держать
секретаря на руках.
- Ступай, - был ответ. - Он не вернётся.
Ветер порывом раздёрнул занавесь тумана, и в разрыве показался
лейтенант, неподвижно сидящий в седле, опустив пистолет. Госпожа выступила
из молочной пелены - зримая, но стеклянно-прозрачная - и, простерев руку к
командиру конвоя, произнесла:
- Лионель! пусть отражение станет твоим.
Голос донёсся до Лионеля, как из дали бесконечно длинного коридора; в
словах не было мстительной ярости, они звучали холодно и ровно, но легли
на сердце давящими обручами. Далёкая фигура в красном, у ног которой
сгорбился Дирк, обхвативший неподвижного секретаря, обвела рукой круг, как
бы заключая в нём Лионеля, и ветер принёс последнюю фразу:
- Волею небес, лесов и рек.
И туман затянул открывшееся на миг зыбкое окно. Невесомая белая стена
начала отступать, оттягиваться к Гартенхалю, размываться токами воздуха.
Показался Дирк, идущий с конём к карете и остановившимся всадникам.
- Вы попали в него? - допытывался мэтр Лерон.
- Да, - мёртво ответил Лионель. Слова, раздавшиеся из тумана, совершили
что-то страшное, хотя он не понял, что именно. Нечто ушло из его жизни - а
может быть, наоборот, нечто вошло в неё - непоправимое и зловещее.
- Надо его подобрать. Он пойдёт под суд за стихи против государя.
- Некого там подбирать, - бросил подошедший Дирк.
- Почему это? - потряс щеками инспектор.
- Сходите да взгляните сами.
Туман сдвинулся почти к лесу, насыпь предстала глазам - но секретаря
там не было.
- Эй, солдаты! - обратился мэтр Лерон к драгунам. - Ну-ка, идёмте со
мной! Он наверняка свалился под откос!..
- Да, - подтвердил Лионель, - помогите инспектору.
Дирк остался стоять, держа коня под уздцы. Лицо его казалось каменным,
а взгляд трудно было вынести, не отводя глаз.
- Если вас, ваше сиятельство, будут судить, - сказал он тихо, - то я
первый свидетелем пойду и присягну на Библии, что вы его убили ни за что,
из-за одного своего зверства.
- Это что, Годерман, бунт? - так же, негромко, спросил Лионель.
- Под бунтовскую статью подвести хотите? не выйдет, монсьер граф. Я
старый солдат, артикулы закона знаю. Я приказ не нарушал, никого не
грабил, - глаза Дирка почернели, - и без вины людей не убивал! И все мои
парни видели, как вы стреляли в спину безоружному.
Переведя дыхание, Дирк прибавил:
- Вы, ваше сиятельство, скотина распоследняя и больше никто.
Лионель взялся левой рукой за второй седельный пистолет; Дирк схватился
за свой, что за поясом.
- Полегче, монсьер граф. Я с тридцати шагов в пеннинг попадаю - неужто
с двух шагов в глаз промажу? Потом пусть вешают - да только вы на это
любоваться не придёте.
Лионель щёлкнул курком, но глаза его смотрели мимо Дирка, даже мимо
мэтра Лерона, машущего руками вдали на насыпи. Медленно, как занозу,
вытаскивал он ствол из ольстры, плавно поднёс дуло к виску.
Только сейчас ему стало ясно, почему убил себя иезуит. Не из-за видений
в зеркале, отнюдь. Отец Мартин понял, что больше никогда, никогда, никогда
не увидит её. Стало незачем жить, и он выбрал смерть.
Никогда. Лучше не существовать.
- Хоть бы покаялись перед концом, - услышал он сварливый голос Дирка в
темноте закрытых глаз.
Кремень ударил по огниву, порох на полке вспыхнул, но выстрела не
последовало.
- Затравочную дырку чистить надо, - сквозь частый стук сердца
доносилось ворчание Дирка, - а то и в ад толком не отправишься. Кому быть
зарубленным, тот не застрелится.
- Видимо, уполз и утонул в болоте! - раздосадовано восклицал инспектор.
- Монсьер Лионель, нам придётся составить объяснение. Так и отпишем:
"Уличённый в противоправных деяниях, под тяжестью неопровержимых улик,
осознавая всю пагубность и преступность своих сочинений, секретарь Мерлит
бросился в болото с целью утопиться:", - хотя мэтр Лерон был
возбуждённо-бодрым, выглядел он так, будто вылез из сырой земли, и ему
пора туда возвращаться.
- Да, разумеется. Конечно, - механически кивал Лионель. Он чувствовал
себя приговорённым, чья казнь отложена на неопределённый срок.
Ближайшей целью его было - подать в отставку. Нельзя оставаться
офицером, стерпев оскорбление от нижнего чина. К тому же, новые дела
требовали, чтобы он полностью располагал своим временем.
* * *
5 термидора 2 года Республики, или 23 июля 1794 года по общепринятому в
Европе календарю из парижской тюрьмы Консьержери телега везла к гильотине
очередную партию осуждённых. Среди тех, кому Революционный трибунал
назначил в этот день свидание с "национальной бритвой", был один
иностранный подданный, которому, помимо стандартного обвинения в заговоре
против народа и злоумышлении на членов Комитета общественного спасения,
вменялся в вину шпионаж в пользу Англии и Австрии. Пожалуй, он был
единственным человеком, действительно виновным во всех перечисленных
преступлениях - но он гордился этим.
Последние двадцать пять лет жизни сей неутомимый граф ("бывший граф",
как было принято говорить в единой и неделимой Французской республике)
посвятил борьбе против свободы и равенства, но его кипучая деятельность на
этом неблагодарном поприще напоминала старания одиночки, стремящегося
заткнуть все дыры в гигантской плотине, трещащей под напором накопившейся
воды - но он считал стремление народов сбросить гнёт следствием
злодейского растления умов.
Он совершал и подлинные безумства. Например, в письме к Людовику XV он
умолял перебить всех детей корсиканских дворян, родившихся в
августе-сентябре 1769 года; престарелый монарх, выслушавший письмо
исключительно ради забавы, заметил, что только славы царя Ирода ему
недоставало, но эту честь он охотно уступит кому-нибудь из преемников, а
сам не возьмётся возбуждать на Корсике новое восстание Паоли. Немало
подивились и в Виндзоре, получив от графа сообщение о том, что власти
Англии над Новым Светом и будущему всего мира угрожает житель колоний по
имени Вашингтон - граф предложил заковать в кандалы всех Вашингтонов
поголовно, чтоб не ошибиться. Позже граф сражался с колонистами на стороне
англичан.
Теперь, стоя в телеге со связанными за спиной руками, этот поседевший
реакционер и роялист с каждым поворотом колёс понимал, что все его усилия
были напрасны.
Чудовище вырвалось из клетки - нет, было выпущено с умыслом, чтоб
расчистить путь торгашам и банкирам! - и принялось за свою людоедскую
работу.
Улица гудела; с обочин неслись гортанные крики зевак. Граф отчётливо
слышал их, но не разбирал ни смысла, ни слов. Мозг его упорно пытался
найти выход, последний аргумент в споре. Расшатанное колесо взвизгнуло,
чуть приостановилось и с натугой наехало на выпуклый черепок разбитого
кувшина, лежащий в грязи.
Черепок глухо треснул, рассыпаясь на мелкие осколки, а телега,
покачнувшись, продолжила свой путь.
"Вот оно, - сами собой поплыли мысли, - колесо Фортуны. Всемирное
незримое колесо повернулось, и наши черепа, как глиняные черепки, треснут
под великой тяжестью неумолимого рока".
Но глухи скалы, безответен брег И страшен волн неотвратимый бег:
"Откуда я помню эти стихи?.. где я мог их слышать?"
Казни аристократов и врагов народа наскучили парижанам, даже утомили
их, и у гильотины собралась довольно мелкая толпа - то были завсегдатаи,
любители кровавых зрелищ, смакующие поведение каждой жертвы и сравнивающие
между собой волнующие сцены.
Несколько мужчин в грубой одежде и с грубыми лицами пересмеивались и
громко разговаривали друг с другом резкими хриплыми голосами. Высохшие,
костлявые вязальщицы с птичьими носами и неизменными клубками шерсти в
корзинках. Эти ведьмы, эти беспощадные парки кричали: "Смерть!", не
отрывая глаз от вязания своих чулок. Вот для них, для них, для этих
немытых хамов и вязальщиц, для их свободы и прав лучшие люди, соль земли,
отдали свои жизни, сложили свои головы, как клубки в корзинку. Ради этих
кухарок, которые будут управлять государством?!..
А в большой корзине, стоящей на помосте, виднелись круглые, лохматые,
перепачканные ярким, красным:
Вжжик! - с резким звуком падал сияющий нож гильотины.
- Хааа! - нутряным воем вторила ему толпа.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг