Владислав Анатольевич Бахревский
Златоборье
Фантастическая сказка
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОША
Под утро за макушку Сорочьей сосны зацепилась набитая дождем туча, но в
прореху посыпалась пшеница. Никудин Ниоткудович улыбнулся во сне, и тут как
раз защекотало в пятках.
- Проша!
Проша, фырча и покряхтывая, залез под кровать, уперся в нее спиною,
постель взгорбилась, потом ухнула, взгорбилась-ухнула.
- Уймись! - простонал Никудин Ниоткудович и поднялся - Доволен?
Проша помалкивал и не показывался. Никудин Ниоткудович умылся, взял
ведро и через сени пошел в хлев доить корову Королеву.
Дворовой по имени Сеня прятался за кадушкой. Запах парного молока был
так вкусен, что Сеня высунул язык и шевелил ушами. Королева дала полное
ведро, и Дворовой был очень доволен: покой и достаток в хлеву - его забота.
Никудин Ниоткудович отлил молочка в глиняную плошку и с ведром в руке
распахнул ворота. Королева и солнце вышли друг другу навстречу. Солнце
оторвалось от земли, просияло, и тотчас скворец Дразнила вздохнул
по-коровьи, стрекотнул по-сорочьи и кукарекнул по-петушиному.
Петух Петр Петрович обиженно посмотрел на Дразнила, но связываться не
пожелал. Солнце, улучив минуту, заползло за тучу, потянулось спросонья и
явилось над миром во всем своем сиянии:
- Доброе утречко! - поздоровался Никудин Ниоткудович с новым днем, с
лесом, с лугом, со всем своим кордоном, он был лесник, ответчик за порядок в
Златоборье.
Чай пили из самовара с прошлогодней клюквой, с первым, горчащим
одуванчиками, медком.
- Ну как, Проша? - Никудин Ниоткудович капнул медом на стол.
Проша по кадкам, кринкам не лазил, из посуды не лакомился, но до
пролитого, оброненного был великий охотник. Космат, не космат, может и
космат, лицом и глазками в хозяина, у Никудина Ниоткудовича лицо с
морщинками - добринками, а глаза - летние, незабудки с теплом. Лапки у
Проши - как игрушечные, не страшные, да и росту он тоже не страшного - с
валенок. Про страхи вспомнить здесь в самую пору, потому что Проша был
Домовым.
- Сладок, что ли? - спросил про мед лесник.
Проша только лапоточком под столом покачал. В окошко вдруг шишкой
кинули.
- Слышишь? - спросил лесник.
Проша фыркнул и отвернулся. Прильнув к окошку, в избу заглядывал кто-то
заросший мхом и такой корявенький, но не знаешь, как и сказать.
- Хозяин! - обрадовался Никудин Ниоткудович, распахивая окошко. -
Полезай. Проша, а ты куда?
Но Проша треснулся с лавки об пол и пропал. "Ревнует меня к Лешему", -
вздохнул лесник. За все пятьдесят лет ему ни разу не удавалось посадить за
один стол своего Домового и своего Лесовика.
ОБИДЫ
С Лешим выпили два самовара. Гость на Водяного пожаловался. У Водяного
мозги, видимо, заилило, подмыл берег Семиструйного ручья. Уронил в ручей
сосну, из одного только озорства перелесок весь затопил. Мох в том
перелеске - ласковый, зеленый - Лешачья постель.
- Насквозь промочил! - жаловался Хозяин Никудину Ниоткудовичу.
Кругленький тутовик, который был Лешему вместо носа, сморщился вдруг,
дернулся, и Леший чихнул. Успев-таки высунуться в окошко. Эхо брякнуло по
бору, будто кто пустую банку поддал.
В это время откуда-то сверху раздалось ужасно превеселое:
- Пи-чи-хи! Пи-чи-хи! Пи-чи-хи!
Леший недоуменно воззрился на Никудина Ниоткудовича:
- Кто это?
- Скворец!
Леший покрутил шестипалой рукой нос и, совершенно разобидевшись, спиною
вывалился из окна.
- Почтеннейший! - вскричал ему вослед Никудин Ниоткудович, но Леший уж
ломился по лесу, только треск стоял.
- Эх, Дразнила, Дразнила! - попрекнул лесник скворца. - Обижать легко -
мириться трудно.
Нужно было спешить на Семиструйный ручей - разгородить плотину,
построенную Водяным ради шалости. Никудин Ниоткудович взял топор пилу,
веревку и тут вспомнил, что сегодня Даша - внучка прибежит бобы сажать.
Вздохнул, 30 мая по-старому для лесного народства - день тревожный: змеи
свадьбы гуляют.
...Водяной уронил в Семиструйный ручей Родимую сосну. Две сотни лет
шумела она на ветрах. У Никудина Ниоткудовича слезы так и покатились из
глаз.
- Что же ты наделал, раскоряка болотная? - закричал он на Водяного.
Тот ни гу-гу, будто его и нет. На воде ни морщинки. Лягушки, и те
помалкивают.
- На пятнадцать бы суток тебя, хулигана! - погрозил лесник болоту
строгим пальцем. - Ах, глупость-то, какая! Водяной, а сам себя воды лишает.
Вот нагрянут осушители, спустят воду из твоего болота, закукуешь, да поздно
будет.
Снял Никудин Ниоткудович мундир, сапоги - и в воду: Родимую всему
Златоборью сосну на чурки пилить.
Правду сказать, осушителей Никудин Ниоткудович и сам боялся: загубить
лес для них дело скорое. Спрямят ручей, обезводят болото, а там и пожар, и
житья лесному народу - никакого.
ДАШИНЫ СТРАСТИ
Даша с бидоном в руках торопилась к дедушке на кордон. В бидоне у нее
были бобы и озимая вода. Воду натопили из снега, залежавшегося в лесном
овражке.
Вымоченные в озимой воде бобы растут не по дням. По часам. У Даши была
одна задумочка про бобы, вот она и размечталась. И вдруг! На тропе, на самой
середине - куст земляники с красной ягодкой. На обочине еще ягода. За
ореховым кустом еще. Под березой, возле коровьего копытца, за канавою... У
Лешего одна шутка - человека с дороги увести. Чем страшнее, тем Лешему
веселей. Спохватилась Даша, куда это она забрела? Справа, крапива стеной,
позади ельник, такой тесный, что меж елок не просунешься.
Слева черное болото, кочки даже на вид ненадежные. И только впереди
изумрудный ласковый мох. Над мхами камни: черный, белый, красный.
Вдруг по крапиве шорохи пошли. Там шуршит, здесь шуршит, у самых ног
шуршит. Даша скок на черный камень. Смотрит - змеи колесом идут. Вокруг ее
черного камня гадюки хороводят. Шипят, жала трепещут. Перепрыгнула Даша на
белый камень. А вокруг камня свое веселье. Тут и полозы, и медянки, и такой
удав вокруг камня обвился, что камень дрожит, шевелится. Даша - на красный,
на самый большой камень. И здесь гулянье. Да только не змеиное, а ужиное.
Успокоилась Даша. Златоголовый уж гадюку близко не подпустит.
Смотрит Даша: гадюки в саночки садятся, вместо лошадей у них мыши
серые. Свистнули гадюки по-гадючьи, и умчался их поезд через жгучую крапиву.
Отправился поезд и от белого камня. Этот тянули горностайки, и ушел он в
частый ельник. От красного камня на красавицах выдрах ужиная свадьба
покатила в болото.
Смотрит Даша на черном камне черный перстенек, на белом серебряный, на
красном - медный. Не тронула перстеньков девочка, помнила мамино строгое
правило: не тобой положено, не тобой возьмется. Заторопилась Даша прочь от
змеиного места - по зеленым мхам. Сначала посуху, а потом под ногами
захлюпало, зачавкало. Забралась Даша в болото. Тут ее еще один шутник
поджидал. Когда Водяной хохочет, вода пузырится. Стоит Даша на коряге, а
кругом пузырьки снизу вверх цепочками взлетают.
И как что-то забарахтается, как захлопает на островке, где осина дрожмя
дрожит.
- Что же это я, лесникова внучка, в лесу путаю? - смутилась Даша. -
Куда меня страх загнал? Дедушкина сторожка окнами к озеру стоит, а болото уж
за озером. Вон какой крюк сделала.
Не успела сообразить, куда ей дальше идти, как перед корягой пузырь
вспучился. Да все круглей, круглей. А в пузыре космы нечесаные, раки зеленые
вместо щек, ракушки вместо губ, в глазищах не зрачки - медведки
косматенькие.
- МА-мА!
Сиганула Даша над пузырем на остров, где барахталось, а ей крыльями по
голове, да еще дурным голосом завопило. Смотрит Даша: в осоке дедушкина
лодка, что в половодье пропала. Весла на месте. Даша в лодку, толкнула
веслом, и прощай остров Дрожащей осины! Через осоку, по кувшинкам, выгребла
на протоку, на чистую воду... Вздохнула наконец. И тут - ах, смешная! Из-под
передней скамьи выскочила куница. Забежала на самый нос лодки, туда-сюда
головой вертит: человек вот он - страшно, и вода кругом - тоже страшно. Так
и плыла Даша с куницей и приплыла к Семиструйному ручью. Никудина
Ниоткудовича здесь уже не было. Он разгородил плотину и пошел встречать
внучку. Пристала Даша к берегу, куница скакнула и была такова. А девочке не
до куницы - вместо Родимой сосны корни, как огромный паук, да распиленные
дедушкой чурки. Прибежала Даша в сторожку, а дедушки нет. То ли в
лесничество ушел о сосне рассказывать, то ли расстроился и по лесу бродит.
Первым делом пошла в огород и посадила грядку бобов, а один бобок,
самый крупный, принесла в строжку и бросила в подполье. Это и была ее тайная
задумка. Хотелось Даше, чтоб бобовый росток принялся, как в сказке, расти, и
чтоб пол пророс, и крышу, чтоб до самого неба достал. Нравилось ей сказкам
верить, а в сказках бобок вырос так высоко, что хозяин избы к солнцу в гости
ходил.
Дедушки все нет и нет. Решила Даша прибрать в сторожке. Наклонилась
веник взять, а он из-под руки вывернулся и пошел ходить по полу, пыль
взметая. Даша попятилась, толкнула дверь, а в дверях ступа стоит, и пестик
сам собою толчет в ступе воду. Брызги так и летят. Даша на дедушкину
постель, одеялом с головой укрылась. Да только чувствует, кровать
поднимается, да и полетела, об углы стукаясь. Даша не кричит, помалкивает.
О чудесах дедушкиной сторожки она немного знала. Но чтоб на кровати
летать, да среди бела дня! Вдруг скрипнула дверь, и кровать тотчас брякнула
на все четыре ножки.
- Так! - сказал дедушка. - Внучку пугать взялись!
Даша уже выбралась из-под одеяла и храбро улыбалась.
- Я, дедушка, ничего. Я не очень... испугалась.
- Ну и молодец, а с этими я ужо побеседую. Как же это мы с тобой
разошлись? Тропинка-то одна.
Рассказала Даша и про ягоды, и про плавание. Дедушка туча-тучей, она
его успокаивает:
- Дедушка, все ведь хорошо кончилось. Даже лодка нашлась. Одну сосну
Родимую жалко.
- Ужо будет им! - пообещал дедушка. - Бобы-то где?
- Да в грядке сидят.
- Ах, молодец! Работница наша.
- Какая же работница. - Даша покосилась на веник, ан кровать, стоявшую
посреди избы, и вздохнула.
- Сей миг все будет на месте, - сказал дедушка. - Пирогами тебя угощу
из сушеной черники да черемухи.
- Пироги долгое дело, дедушка. Печь ведь надо протопить.
- У кого долгое, да не у нас. Пошли на лужок, цветы проведаем.
Колокольчики, ромашки, Иван-да-марья, алые часики так тесно окружили
их, что ступить было некуда.
- Это Даша, внучка моя! - говорил цветам Никудин Ниоткудович. - Хорошая
девочка, цветов зря не срывает, бобы посадила.
К дедушке подлетели бабочки, пчелы, шмели. Садились ему на плечи, на
бороду. И тут Дашу укусил в ногу муравей. Да пребольно!
- За что он меня, противный?! - рассердилась Даша.
- Да ты же норку закрыла! - покачал головою дедушка. - Я бы на твоем
месте извинился.
- Извините, - сказала Даша муравьям.
- Ладно, пошли пироги есть, - сказал дедушка, вроде-бы не шутил.
И вот ведь чудо, когда они вошли в избу, все в ней блистало чистотой,
стол был накрыт, и на большом блюде попыхивали румяными боками заказанные
дедушкой пироги с сушеной черникой и с черемухой.
Дедушка! - Даша вздохнула. - Дедушка научи меня чудесам.
- Какой из меня учитель, - развел руками дедушка. - Переселяйся ко мне
на лето. Сама всему научишься. Сегодня переночуй дома, а завтра утром собери
рюкзак и перебирайся ко мне хоть до первого сентября.
БЕЛЫЙ КОНЬ
В полночь сел Никудин Ниоткудович под сорочьей сосной. В свистульку
глиняную - в коняшку полосатую свистнул, в ладоши хлопнул, посошком о землю
пристукнул. И - никого!
- Стыдно? - спросил Никудин Ниоткудович. - И на том спасибо, что не всю
дурь свою перед Дашей выказали. Вот уеду к сыновьям в город - и оставайтесь
себе не здоровье. Вместо меня пришлют какого-нибудь... с магнитофоном. Не то
что птицы - лягушки сами себя не услышат. На меня разобиделись - меня и
пугайте. Даша вас за друзей почитает, за хранителей Златоборья.
Хоть никто на горькие слова не отзывался, Никудин Ниоткудович знал -
слушают. Еще как слушают!
- Беда ведь, право! - сокрушался лесник. - Одно, может, Златоборье и не
тронуто на всем белом свете. Про нас забыли, потому что Проклятое место
близко. На мою жизнь хватило счастья - в Златоборье, в Старорусском
лесничестве службу служить. О Даше забота. Ей хочу передать Златоборье.
Умников боюсь. Один болота осушает, другой сажает лес в степи, а лес
обращает в степь. Тому реки не туда текут. Этому море подавай под окошком...
Замолчал Никудин Ниоткудович. С воды холодом потянуло. И вдруг - щелк,
щелк! Соловей! Луна взошла. Поднялся Никудин Ниоткудович с корней Сорочьей
сосны и пошел в Златоборье, за песней соловьиной. Во дворец свой никем не
строенный, не писанный. Привела песня Никудина Ниоткудовича на болото. И
смолкла.
Словно обнаженные мечи, сверкали под луной острые листья осоки. Из
клубящегося тумана то являлись, то исчезали наконечники копий засадного
полка - онемевший в безветрии камыш.
И - капля! Еще капля! Никудин Ниоткудович вздохнул, скосил на звук
глаза: Белый Конь!
Он только что напился воды. С его серебряно-розовых губ падали капли.
Конь потянулся головою к луне и пошел, пошел, не тревожа ни камышей, ни
воды, ни самого воздуха, - туда, где зияла черная топь. Замер над бездною и
все вытягивал жалобно шею, все всматривался в даль и за спину себе. Глаза
огромные и в каждом - луна. Потом то ли вскрикнул, то ли всхрапнул, а вышел
свист, так змеи болотные свистят. И побежал, вскидывая тонкие складные ноги.
Хвост и грива разметались на ветру, вытянулись и, редея на глазах, слились в
одно с белым серебром белого тумана.
"Белый Конь появился - жди новостей", - подумал Никудин Ниоткудович.
Белый Конь бродит по земле со времен Батыя. Сшиблись в сече два войска, и
одного не стало. Полегло. Конь прошел сквозь сабли и стрелы, да без хозяина
в седле. Ловили чудо-коня татары - не дался. На болоте сгинул, да с той поры
никак не сыщет поля, где хозяин остался. Никудин Ниоткудович и ясли ставил в
лесу, чтоб пшеницей приманить Белого Коня, и стожки с отборною травою - не
идет Белый Конь ни к яслям, ни к стожкам. Да и что ему трава, что ему
пшеница, когда он лунные блики с воды собирает. И осенило: "Воду-то, однако
ж, пьет! Может, Даше бы взяться приручить одичавшую лошадь?"
Сияя изумрудными перышками, выплыл на чистую воду селезень. Глаза у
Никудина Ниоткудовича обрадовались. Он повел ими и всех увидел: лисий
выводок в чащобе черемушника, тетерева на толстом суку, белку, повисшую вниз
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг