целыми днями носился по Питеру, выполняя различные задания своей партии.
Вначале Саша тяготился обществом Латышева. Большевиков он считал наймитами
Германии и предателями России. Но постепенно происходящее захватило его.
Юноша неоднократно бывал на заводах, в редакциях нелегальных большевистских
газет. Вскоре он понял, идет подготовка к чему-то грандиозному. Убийцу
родителей, конечно, не нашли. Да Саша и понимал: зацепок никаких. Однако он
видел, как безжалостно расправляются со всякого рода подонками, и мысленно
надеялся: среди них, возможно, и убийца родителей. Вместе с Латышевым он
частенько бывал в Кронштадте, иногда оставался ночевать в матросских
кубриках. Скоро пообтерся, потерял гимназический лоск, заговорил языком
кочегаров и баталеров. Неожиданно для самого себя он стал своим для тех,
кого вчера еще презирал и побаивался. Так продолжалось до конца октября
семнадцатого года. Свершилась революция. Временное правительство пало,
Керенский бежал, министров арестовали.
Власть в России перешла в руки большевиков. Тотчас в Петрограде
образовалась Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
С первых дней Латышев был прикомандирован к ЧК, а вместе с собой прихватил
и верного адъютанта Сашу, рекомендовав его как "вполне надежного мужика".
По-настоящему грамотных людей в ЧК в тот момент было немного. И поэтому в
молодых толковых ребятах вроде Саши испытывали острую нужду.
Долго, да и не к месту рассказывать о его дальнейшей судьбе. Ничем
особым она не отличалась от сотен подобных судеб. Разделял ли он идеологию
и методы большевиков? На первых порах они казались ему ужасными, но, как ни
странно, тому, чтобы смириться, а впоследствии и оправдывать их,
способствовало знание истории. Прямая параллель с Великой французской
революцией доказывала: именно террор и нужно применять к тем, кто не
принимает революцию или, тем более, борется с ней. Иначе она обречена на
поражение.
Минула эпоха военного коммунизма, закончилась Гражданская война, нравы
смягчались, и Саша стал задумываться: правильную ли жизненную дорогу
избрал? В детстве всегда мечтал о стезе историка. И сейчас еще не поздно
было сменить профессию, поступить в университет или в Институт красной
профессуры. Однако что-то удерживало его. В чем интеллигентный юноша
стеснялся признаваться даже самому себе. Этим "что-то" была власть над
людьми. Власть, казалось бы, подконтрольная закону, но, по сути,
неограниченная. С детства ему не хватало уверенности в себе. Теперь служба
компенсировала этот комплекс сполна. В глазах почти каждого человека,
вызванного или приведенного на допрос, читался страх. В лучшем случае
растерянность. Единицы сохраняли спокойствие. Саша понимал, что в его руках
безграничная власть над людьми. Ему самому не обязательно быть сильным или
слабым, жестоким или добрым Подобные нюансы являлись прерогативой
руководства. Исполнитель отвечал только за то, что ему поручили в данный
момент. Основной задачей было четкое выполнение приказов. Моральную
ответственность несут другие - он всего лишь винтик. Однако Саша, а теперь
уже Александр Кириллович, прекрасно осознавал: несмотря на кажущуюся
незыблемость власти, внутри самой партии и структур, обеспечивающих ее
функционирование, идет непрерывная борьба. Борьба за власть. Вчерашние
кумиры предавались остракизму, всплывали совершенно новые личности, чьи
заслуги при внимательном рассмотрении были весьма сомнительны. Борьба
велась как на самом верху, так и у подножия властной вертикали. Вернее,
торжествовал принцип, выраженный в поговорке: "Паны дерутся - у холопов
чубы трещат". А посему, размышлял Шахов, нужно вести себя с чрезвычайной
осторожностью, пытаясь заранее предугадать повороты монаршей воли.
В тот самый день, когда в дом к дяде Косте и Фужерову во время пирушки
явился милиционер Хохлов, американец Джон Смит и его подружка Аня Авдеева
решили отправиться на пикник. И хотя был первый день семидневки, то есть
по-старому понедельник, оба были свободны. Джоник находился в трудовом
отпуске, Аня досрочно сдала летнюю сессию в институте и тоже отдыхала.
Обычно по выходным жители Соцгорода отправлялись в небольшой лесок у
подножия Горы - единственный в ближайших окрестностях клочок нетронутой
природы. Здесь расстилались "скатерти-самобранки" с нехитрой снедью,
извлекались бутылки с горячительными напитками, какие кто сумел достать, и
под аккомпанемент гармоней, гитар и мандолин, а случалось, и балалаек народ
от души веселился. Время от времени передовиков производства посылали в
соседнюю Башкирию на красивейшее озеро, на берегу которого только что
организовали пансионат, но для поездки туда нужна курсовка, а добираться
самостоятельно было слишком далеко.
Джоник и Аня выбрали третье. На реке, левый берег которой занимал
Соцгород, ниже по течению раскинулись весьма живописные места. Именно там и
решили они провести пару деньков. У обоих имелись велосипеды: у Джоника
новенький "Дукс", купленный в торгсине, а у Ани так называемый дамский:
ужасающий монстр, собранный ее умельцем-отцом из нескольких древних
велосипедов. Путешественники взяли запас продуктов, удочку для ловли рыбы,
котелок, топор и прочие принадлежности, необходимые для продуктивного
отдыха.
Вначале ехали через город. Дорога была ухабистой, пыльной и опасной,
поскольку мимо, едва не задевая их, проносились грузовики. Скоро город
остался позади, по тому же пыльному тракту они достигли места, где велось
строительство второй плотины заводского пруда. Здесь путешественники
спешились, передохнули, осмотрели стройку и двинулись дальше. Теперь дорога
превратилась в узкую тропинку, петлявшую вместе с изгибами реки. Велосипеды
то взлетали на пригорок, то скатывались в ложбину. Сначала это чрезвычайно
веселило путешественников, Аня визжала, а Джоник громко ухал, но вскоре Аня
не рассчитала скорости и упала. Джоник соскочил с велосипеда, подбежал к
лежащей на земле спутнице. Лицо его выражало испуг. Особых повреждений, не
считая оцарапанной руки, не имелось. Джоник, закатив глаза в притворном
ужасе, подул на царапину... Аня видела: он хотел дотронуться губами до
руки, но не решился.
Вообще говоря, деликатность американца несколько удивляла девушку. Они
встречались почти полгода и только две недели назад впервые поцеловались. О
более тесном общении и речи не велось. Ей это и нравилось, и одновременно
огорчало. Обычные ребята, пусть даже и комсомольцы, распускали руки при
первой же встрече. Вольности парней не всегда были неприятны, но Джоник вел
себя совершенно иначе, и Аня объясняла подобное поведение издержками
буржуазного воспитания. Она вряд ли стала бы протестовать, прояви Джоник
настойчивость, и с любопытством ждала, как он поведет себя, когда они
останутся наедине.
Велосипед подняли, и Джоник осмотрел его. Железный конь был сделан на
совесть и в аварии не пострадал. Потом путешественники обозрели
окрестности. Местность вокруг действительно отличалась живописностью.
Неширокое русло реки петляло меж всхолмленной равнины. Берега заросли
тальником. Кое-где высились громадные тополя, с которых облетал пух и,
словно снежинки, кружился в воздухе. Джоник, оставив Аню одну, отправился
выбирать место для стоянки. Вскоре он вернулся, подхватил велосипед и
потащил его сквозь заросли кустарника, Аня последовала за ним.
Найденное место действительно выглядело отлично: небольшой
изумрудно-зеленый остров с широкой полосой песка на берегу. С одной стороны
острова находилось основное русло реки, а с другой - узенькая протока
шириной не более пяти шагов. Посреди острова рос тополь. Возле него на
поляне путешественники и решили разбить лагерь.
- Красота! - восторженно произнес Джоник. По-русски он говорил чисто и
правильно, но с заметным акцентом. - Ты пока отдохни, а я буду строить
убежище.
Аня присела на поваленный ствол, а Джоник схватил топор и бросился
через протоку.
- Ты бы разделся! - крикнула Аня вслед, но парень лишь махнул рукой.
Наверное, стесняется. Тогда она решила подать пример, стянула сатиновые
шаровары, скинула полосатую юнгштурмовку и, оставшись в трусиках и лифчике,
легла на солнце загорать. Скоро вернулся Джоник. Он притащил несколько
тонких, наспех обструганных жердей, связал их у одного края, а потом,
поставив на землю, развел в стороны, и получилось нечто вроде каркаса.
- Помочь? - поинтересовалась Аня.
- Не нужно, я сам...
- А что ты мастеришь?
- Называется вигвам.
- Как это фиг вам? - изумилась девушка, не слыхавшая от Джоника
бранных слов.
- Не фиг вам, а вигвам, - засмеялся Джоник. - Индейский дом. Вроде
палатки. - Он ловко обернул каркас куском брезента, отогнув при этом один
конец так, что получился вход. - Вот, готово.
- Молодец! - похвалила Аня. - Пойдем купаться.
Джоник разделся, и они разом бросились в речку. Вначале плескались на
мелководье, а потом ложились на спину, брались за руки, и течение медленно
несло их вперед. Накупавшись, молодые люди вернулись на берег, обсохли,
перекусили и бок о бок улеглись на солнцепеке. Вокруг кипела жизнь: жужжали
пчелы и мухи, порхали пестрые бабочки, неустанно гомонили птицы. Казалось,
не существует ничего на свете, кроме этого райского уголка.
- Хорошо-то как! - воскликнула Аня. Она нежно провела пальцем между
лопаток Джоника.
- Хорошо, - подтвердил он и тут же вскочил. Неуемная жажда
деятельности обуревала этого человека.
- Ты куда?
- Рыбу ловить.
- Да полежи спокойно хоть минуту, успеешь еще... Ты лучше скажи, есть
в Америке такие красивые места?
- Сколько угодно. Америка почти такая же большая, как и Россия. И в
ней тоже есть все: и пустыни, и дремучие леса, и полярные льды. Хочешь
увидеть Америку?
- Еще бы! Только это невозможно.
- Почему невозможно?
- Не выпускают за границу, ты же знаешь... Вот когда свершится мировая
революция, тогда можно будет ездить куда угодно. А пока...
- Думаешь, мировая революция произойдет?
- В газетах так пишут... Я, конечно, точно не знаю... - Аня подняла
пустую раковину-перловицу и стала задумчиво чертить ею. Джоник лежал рядом,
но чувствовалось, он с трудом пребывает в состоянии покоя.
- Поцелуй меня, - неожиданно попросила Аня. Джоник чмокнул ее в щеку.
- Не так. Нежнее...
К вечеру Джоник наловил мелкой рыбешки, и была сварена уха с пшеном,
луком и лавровым листом. В варево попало десятка два комаров, но вкуса это
не испортило.
После ужина оба разлеглись перед вигвамом возле догорающего костра и
молча уставились в небеса. Заметно потемнело, откуда-то наползли низкие,
хмурые тучи, поднялся ветерок и разогнал комаров.
Джоник достал из рюкзака пачку "Бокса", вытащил папиросу, примял
мундштук.
- Дешевые гвоздики смолишь, - заметила Аня. - Или мало зарабатываешь?
- Привык. Ребята в бригаде только "Бокс" и курят. А зарабатываю я для
жизни достаточно. Здесь и денег-то особых не нужно, потому что купить
нечего. Бедная страна. Очень! Конечно, когда-нибудь все изменится, вот
только когда?
- Если тут так плохо, зачем приехал?
- Я не говорю: плохо. Бедно. Это разные вещи. Здесь все имеют работу,
а у нас безработица. Правда, наш безработный одет лучше, чем здешние
начальники. Но не тряпки главное.
- А что?
- Уверенность в завтрашнем дне.
- Ты считаешь, у нас есть уверенность?
- Да, считаю. Вы живете на подъеме, а у нас спад. Я приехал сюда в
тридцать втором Ничего не было, только строительство да бараки. А теперь,
смотри... - Джоник стал загибать пальцы: - Трамвай пустили - раз, звуковое
кино - два. В городе три театра, два института...
- Продуктовые талоны отменили, - подсказала Аня.
- Да, карточки... Хлеб продается свободно. В магазинах появляются
промышленные товары. Работает и продолжает строиться завод - живет и
город... и страна. За пять лет построены четыре домны, десять мартеновских
печей, прокат, коксохим... Это очень много. Завод дает треть металла
страны. Конечно, это все политграмота, как выражается мой сосед Коля Попов,
но успехи налицо. Жизнь изо дня в день меняется к лучшему.
- И ты решил остаться здесь навсегда? - осторожно спросила Аня.
- Не знаю... Наверное, нет. Мне очень нравится в СССР, но дом мой в
Америке.
- Уедешь, значит?
- Наверное. - Джоник выбросил окурок в костер и сплюнул.
- Дай мне папиросу.
- Ты разве куришь?
- Попробовать хочу. Некоторые наши девочки курят. - Аня глубоко
затянулась, закашлялась и отшвырнула папиросу. - Гадость какая!
- А у тебя какие планы на жизнь? - спросил Джоник.
- Кончу вуз. Пойду учительствовать. А там видно будет.
- А личная жизнь?
Аня неопределенно пожала плечами.
Джоник замолчал, потом вновь закурил и уставился на рдеющие угли.
Внезапно резкий порыв ветра разбросал остатки костра в разные стороны.
Новый порыв повалил на бок вигвам и вздыбил брезент. Сверкнула молния,
ударил гром. Молодые люди вскочили. Джоник схватил полотнище, которое
раздувалось как парус. Первые крупные капли упали с сумрачных небес. И тут
же дождь полил стеной. Они бросились под тополь и укрылись брезентом.
Молнии сверкали почти непрерывно. Аня прижалась к Джонику и лишь тихонько
вскрикивала при каждом оглушительном раскате грома.
- Нельзя под деревом во время грозы, - неожиданно заявил Джоник. - Я
когда маленький был, в скаутском лагере нас учили: молния может в дерево
ударить.
- Перестань, и так жутко!
- А вот скажи, Аня, если бы я предложил тебе выйти за меня замуж, ты
бы согласилась?
- Ничего себе, переход!
Джоник молчал, видимо, терпеливо ожидая ответа. Молчала и Аня, не
зная, что отвечать.
- Я понимаю: нужно думать.
- Думать... Думай, не думай... - Аня потеснее прижалась к Джонику. -
Вот ты говоришь: день ото дня становится лучше. Наверное... Но с тем, что
есть уверенность в завтрашнем дне, я не согласна. Вот послушай. Мы жили в
деревне. Хорошо жили, зажиточно. Три коровы, кони, сад большой. А дедушка
наш - и того лучше. Хоромы каменные, мельница, кузня... Сам из крестьян, а
газеты, журналы выписывал. Даже библиотека имелась, это в крестьянском
доме. А потом пришли и все отобрали. И дом, и мельницу... А самого деда
сослали неведомо куда. И нас бы сослали, не брось отец хозяйство. Мы уж и
день, когда раскулачивать будут, знали. Зачем, почему? Ведь мы не враги
советской власти. Отец в Красной Армии служил, воевал в Гражданскую. Ладно
бы с одними нами так. За что?
Джоник молчал.
- Конечно, - продолжала Аня, - чего бы я увидела, не попади мы сюда.
Ни о какой учебе в вузе и речи идти не могло. На всю бы жизнь осталась
деревенской бабой. Но, с другой стороны, может, так-то оно и лучше. Не
знаю... Лишь одно понятно: все это построено на слезах и горе. Вот у вас в
Америке раскулачивают?
- У нас тоже не все хорошо, - отозвался Джоник. - Была депрессия. За
долги банки отбирали у фермеров землю, хозяйства.
- Но ведь не ссылали же. У вас народ свободный, а у нас - рабы. Чуть
кто выбился в люди - прижать его, сжить со свету...
- Все это так. Но без потрясений невозможно построить великое
государство.
- Великие потрясения - это великие беды для народа, - сказала Аня и
отодвинулась от Джоника. - Давай-ка лучше спать.
А дождь все шел и шел. Под тополем было относительно сухо. Они
расстелили на земле одеяло. Легли, накрылись другим, а сверху еще и
брезентом. И сразу стало тепло и уютно. Аня вновь прижалась к Джонику.
- Не обижайся на мои слова, - прошептал тот.
- Да я и не обижаюсь. - Она обвила руками шею американца. - Ты
хороший, Джоник. Но... как бы с другой планеты. Смотришь, изучаешь, даже
сопереживаешь. Ты всегда можешь вернуться в свой мир. А нам возвращаться
некуда. Мы дома.
- Я не чужой...
- Хватит разговаривать, американчик мой любимый. - Аня стянула
юнгштурмовку, расстегнула лифчик. - Ты, я вижу, больно робок, сам никогда
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг