___________________________________________________________________
Internet: puziy@faust.kiev.ua, http://puziy.faust.net.ua Тел.
(044)-440-54-95
___________________________________________________________________
(c) Владимир АРЕНЕВ, 2002
Нарисуйте мне рай
Светлой памяти
бессмертного Флорентийца
Между рассветом и закатом снова
Пучина тягот, вспышек и агоний:
Тебе ответит кто-то посторонний
Из выцветшего зеркала ночного.
Вот всё, что есть: ничтожный миг без
края, -
И нет иного ада или рая.
Х.Л. Борхес
- Каким вы представляете себе рай, молодой человек?
Он не знал. Никогда об этом не задумывался.
Даже сейчас, лежа на больничной койке, загипсованный от пяток до
подбородка, - не задумывался. Хотя, наверное, надо бы... но когда, перебегая
дорогу, увидел выскользнувшую из-за поворота "Жигулюху" - было поздно, а
теперь... теперь и вовсе ни к чему. Жив ведь; доктор сказал, что "помирать
вам рановато, молодой человек".
Так зачем теперь спрашивает?
Данька вяло махнул рукой-клешней (вся в бинтах и зудит невыносимо!):
- Не знаю, - ответил. - Рай? Н-ну, он такой, понимаете, в облаках, с
ангелами нимбастыми и с этими... с воротами. Кованая решетка, замок амбарный
и... и колючая проволока по верху натянута, чтоб кому не положено, не
лазили.
- Забавно, - доктор почесал сизоватую щетину на подбородке и кивнул -
больше, кажется, самому себе. - А почему именно так?
- Какой же рай без облаков и ангелов? А проволока... не знаю,
представил вдруг. А вы почему спрашиваете, Михаил Яковлевич?
- Вы ведь художник, верно? - Он перехватил Данькин огорченный взгляд на
забинтованную руку и улыбнулся: - Не переживайте, рисовать сможете. Через
пару месяцев, если будете себя прилично вести и соблюдать все предписания, я
еще увижу, как вы танцуете! А насчет рая... может, когда-нибудь мы вернемся
к этому разговору. Пока отдыхайте, набирайтесь сил.
Он ушел, оставив после себя крепкий, чуть сладковатый запах табака и
надежду, неожиданную и неуместную.
Танцевать... С кем Данька будет танцевать через пару месяцев?..
Медсестры сказали, что позвонили Ларисе и передали через младшего брата
насчет Даньки - мол, в больнице, но ничего серьезного. Данька, как только
пришел в себя, умучил медсестер и нянечек вопросами, один раз перезванивали
при нем, но тогда никто трубку не взял. "Да не волнуйся ты, - успокаивала
Ксения Борисовна, медсестра, чем-то неуловимо похожая на Данькину маму. - Мы
и адрес заставили записать, и повторить, чтобы не ошибся. Приедет она,
обязательно приедет. Может, все-таки бабушке твоей сообщить?"
Тут Данька заартачился: после смерти родителей бабуля одна его ростила,
всё пенсию копила, чтобы он смог поехать в город в художественный поступать.
Данька, конечно, и свои сбережения имел, ему б хватило, но она тогда
ухитрилась тайком в чемодан сунуть, только в общаге и обнаружил. Потом
присылал ей, сколько мог... но редко, стипендии едва хватало.
В общем, если бабуля, не приведи господь, узнает (и если ее тотчас
кондратий не хватит от переживаний), - приедет, конечно. Но с деньгами у нее
и так туго, да и чем она поможет? - только зря тревожиться будет.
Он объяснил всё Ксении Борисовне, и та пообещала телеграмму не
высылать. И продолжала звонить Ларе - безрезультатно. Трубку никто больше не
поднимал, сплошные долгие гудки - и думай, что хочешь.
Тяжелее всего Даньке было по ночам: из-за сильного зуда под гипсом спал
он урывками, наполненными до краев бредом и потом.
Данька лежал в палате один, три другие койки пустовали. Иногда включал
радио, но оно ловило единственную программу, общегосударственную, с
безумными фольк-песнями молодящихся певцов-перестарков и суконными
новостями. Новости неизменно начинались и заканчивались сообщениями о
наводнениях, террористах и отравившихся школьниках. Зато из коридора
доносились другие, от "Старушек-FM": выползавшие погреться больные скрипели
о домашних склоках, о болячках, сплетничали о медперсонале.
- А Яковлевич-то, - шептала бабка, похожая на ожившую мумию времен
какого-нибудь Тутмоса Минус Первого, - Яковлевич, говорят, опять в загул
собирается.
- В отгул? - поправляла ее новенькая.
- Не в отгул, а в загул, - со смаком кряхтела "мумия".
Согласно "Старушкам-FM", интеллигентный с виду Михаил Яковлевич имел
обыкновение примерно раз в два месяца пропадать дней на десять. Причем
бывало, к нему домой звонили или наведывались коллеги - и неизменно
обнаруживали, что в квартире никого нет. Версии ходили по больнице самые
разные - от банальных запоев ("а как же! на такой работе и не пить?..") до
таинственной любовницы в другом городе. Скучающий Данька строил свои
предположения, даже подумывал о том, чтобы, как Ниро Вульф, не выходя из
комнаты, расследовать таинственное "дело о пропадающем докторе", - но для
этого нужен был помощник, способный комнату покидать. Вот если бы Лара!..
Ну да, всё в конце концов скатывалось к одному. И изучая в вечерней
полутьме авиабазу комаров на потолке (скоро, скоро пойдут в атаку!..),
Данька мучился мыслью, что пока он отлеживает здесь бока, с Ларисой
случилось несчастье. Ночь подсовывала доверчивому воображению живописные
картины, одна ужаснее другой. Утро тоже не приносило облегчения, а днем
Данька проваливался в полусон, покачиваясь на волнах "Старушек-FM" и
удивляясь, как комарам удается прокусывать гипс.
Иногда ему казалось, что во внешнем мире время отменили - везде,
навсегда. В палате не было часов, не было вообще ничего, что изменялось бы
хоть как-то, и Данька подумывал даже о робинзоновых зарубках на чем-нибудь -
на тумбочке, что ли? - когда Михаил Яковлевич исчез в очередной раз. Врач
вернулся спустя девять дней, помятый, с замедленным взглядом, - и вот
тогда-то завел разговор про рай.
Данька вспомнил об этом, когда Ксения Борисовна снимала гипс с его
руки. Вопреки просьбам, карандаш Даньке не дали, велели делать такие и сякие
упражнения для рук, остальное, мол, приложится. Он не спорил и только
продолжал спрашивать про звонки Ларе.
По-прежнему - безрезультатные.
Спустя какое-то количество завтраков-обедов-ужинов - и процедур,
процедур, бесконечных, мучительных процедур! - Даньке разрешили вставать.
Принесли костыли, похожие на забинтованные грязной изолентой лошадиные ноги.
Резиновые нашлепки-копыта стерлись, и когда Данька ходил, костыли стучали -
будто колотил кулаками из гроба киношный зомби.
Первые путешествия назывались "туда и обратно", то бишь, от койки до
койки. И потом - ноющая, рвущая нервы боль в бедре и колене, клятвы самому
себе "пару деньков отлежаться" - а назавтра опять: от койки к койке, назло
всему, назло боли, назло маленькому перепуганному мальчику, который прячется
в глубинах души и умоляет о пощаде.
Михаил Яковлевич, видимо, счел Данькино усердие чрезмерным: велел
выдавать больному костыли на строго определенный срок и снабдить карандашом
с бумагой. Междукоечные прогулки сразу сократились до приемлемого минимума.
...Пробные наброски привели Даньку в ужас, которого он еще никогда не
испытывал. Эскизы напоминали самозабвенное творчество детсадовского
воспитанника - причем из детсада для неполноценных.
Данька свернул листок в трубочку и впредь использовал единственно
возможным образом: бил комаров. Ночью каждый удар звучал оглушительным
выстрелом и, наверное, будил больных в соседних палатах... поэтому рано или
поздно Данька сдавался. Держась за спинки кроватей, он подбирался к окну и
смотрел во двор.
В лунном свете, который лился плавленным (жара!) сырком, двор казался
фрагментом иного мира. Точнее - мира потустороннего, и Данька не мог понять
одного: рая или ада? Вот смотришь: благостная картина, тишина, кусты вдоль
дорожек шелестят листвой... и вдруг - раздвигая ветки, выбирается на свет
лунный бомж, смесь дворняги и обезьяны, - по-бесовски проворно шарит
лапищами у корней, выковыривает пустую пивную бутылку и ковыляет с добычей
прочь.
Еще по дорожкам хаживали - как днем, так и ночью - люди с виду
приличные, но какие-то одинаковые: в невыносимых по этакой жаре серых
двубортных костюмах, с прилизанными волосами и незапоминающимися лицами.
Сперва Данька думал, это один и тот же тип, слишком часто навещающий
родственника. Потом заметил: "пиджачники" все-таки отличались друг от друга:
цветом волос, оттенками серости костюмов...
Бред! Какой и положен больному - но только не такому, как Данька, а из
тех, что в палатах на девятом этаже, где лечат душевные расстройства. Он
пару раз спрашивал о людях в пиджаках у медсестер, но те равнодушно пожимали
плечами: да многие тут шляются, и все со странностями. Они рады были любому
разговору, который не касался звонков к Ларисе.
Однажды сердобольная Ксения Борисовна раздобыла где-то мобилку и
принесла Даньке: "сам попробуй позвонить". Маленький блестящий корпус
выскальзывал из ладони куском мыла "Колобок" ("Я от бабки ушел, я от Даньки
ушел!.."); палец промахивался или нажимал не на те клавиши. Наконец нужное
сочетание цифр отозвалось в динамике пронзительным "пи-и-и" - и чей-то
густой, как смола, голос произнес: "Алло".
- Здравствуйте, - растерялся Данька. - А Ларису... Ларису позовите
пожалуйста.
- Кто спрашивает?
- Данька. Данила Цветков.
- Ее нет.
И - короткие гудки.
Разозлившись, Данька нажал на "повторный дозвон", но теперь номер был
занят, занят, занят...
Он вернул мобилку Ксении Борисовне, поблагодарил и лег на кровать,
уткнувшись носом в ядовито-зеленую стену.
И что теперь?
А что - "теперь"?! Мало ли кто это мог быть, вдруг Данька вообще не
туда дозвонился. Мало ли...
До вечера вертелся с боку на бок - заснуть не мог, а упражняться в
хромании на костылях не хотелось. Лежал, вспоминал, как познакомился с
Ларисой на какой-то выставке, куда сперва и идти-то не собирался. На
невысокую девчонку с объемистой папкой в руке обратил внимание только
потому, что стояла она у единственной понравившейся ему картины; заговорил
скорее от нечего делать. И, пораженный совпадением даже не вкусов, - душ?
наверное, душ... "пришибленный" ощущением, будто знал Лару всегда, понял,
что так просто не уйдет отсюда. Подобный шанс дается человеку раз в жизни, и
то лишь счастливчикам и везунчикам.
Как позже выяснилось, Лара почувствовала тогда в точности то же, что
Данька. И тоже не могла вспомнить, о чем говорили - а ведь целый день гуляли
по городу, сидели в кафешках с пестрыми зонтами, катались на пароходе,
кормили хлебом уток...
Они встречались уже год, пережили крупную ссору, после которой едва не
расстались, но в последний момент Данька вспомнил ту свою мысль про шанс,
который дается раз в жизни, поспешил мириться (ну и что, что первым? мужчина
он или нет?!) - и столкнулся в дверях подъезда с Ларой. Она торопилась к
нему с той же целью, оба поняли это без слов.
Они всерьез подумывали о женитьбе, хотели снимать квартиру - надоело
встречаться в общаге, где жил Данька, или у Лары, когда родители уходили на
работу, а младший брат - в институт. Собственно, квартиру Данька уже снял и
перевез туда свои вещи (Лара на неделю уехала к бабушке и вот-вот должна
была вернуться). Если бы не дурацкая "Жигулюха"...
Теперь он уже не был уверен, что Лара ищет его, - и ненавидел себя за
эти сомнения. Но тот голос в трубке...
В конце концов, есть же какая-то централизованная система поиска,
телефоны, по которым звонят, когда ищут пропавших! Почему же Лара не нашла
его? И что значили те слова: "Ее нет"?
Данька уже намеренно терзал себя воспоминаниями: о совместных походах в
театр, где Лара иногда любила делиться с ним впечатлениями прямо по ходу
спектакля, - и при этом нежно щекотать ему губами ухо; вспоминал ее спящей:
на лице растерянное детское выражение, волосы похожие на гнездо
птицы-растрепы, и розовым островком выглядывает из-под одеяла теплая пятка;
вспоминал, какой пылкой и в то же время уязвимой она могла быть;
вспоминал...
И, как гвоздь в сердце, вбивал в себя мысль: "Всё это в прошлом.
Потеряно навсегда". Не хотел верить, но заставлял сердце (стальной стержень
впивается глубже и глубже... уже почти не больно) - заставлял привыкать.
Привыкал.
До вечера.
Вечером зажег свет, и руки сами собой потянулись к бумаге с карандашом.
Данька и не заметил, что пытается нарисовать Ларин портрет, - но когда
увидел, что получается: уродливый, состоящий из ломаных линий профиль, -
скомкал бумагу и выбросил в окно. Белый комок полетел в кусты и спугнул
таившегося там бомжа-бутылкодобывателя - да так и остался лежать в листве,
перышком ангела в асфальтовой луже.
Назавтра в палату явился с обходом Михаил Яковлевич, вернувшийся из
очередного загула-запоя и выглядевший немного подавленным. Спросил о
самочувствии, предложил Даньке прогуляться по палате, похвалил, мол, идете
на поправку; наконец опять завел разговор о рае.
- А могли бы вы нарисовать ваш рай? С ангелами "нимбастыми", с
решеткой? Но без проволоки поверху. Не карикатурный - настоящий.
- Знаете, Михаил Яковлевич...
- Сложно? Рука еще не разработалась? - догадался доктор. - Это ничего,
упражняйтесь, и навыки постепенно восстановятся. Сухожилия и кости не
повреждены, организм у вас крепкий - осилите.
- Вы еще Мересьева вспомните.
- Может, и вспомню, - серьезно отозвался Михаил Яковлевич. - Но
надеюсь, обойдемся без крайних мер. Посудите сами: где я вам медведя возьму?
Но рай, - сказал он уже от двери, как бы между прочим, - нарисуйте. Во
всяком случае, попробуйте. К сожалению, большинство людей вообще не способны
представить ни рая, ни ада.
Насколько Данька знал, большинство людей много чего не могли
представить, но вряд ли сам он стал бы так переживать из-за этого: не могут
и не могут. Данька вон до сих пор, сколько ни упражнялся, и овал-то обычный
нарисовать не в состоянии. Какой уж тут рай!..
В тот же день к нему в палату впервые подселили больного. Массивный,
напоминавший раненого медведя дядька пролежал недолго и к вечеру
скончался... точнее, вечером, во время обхода, это обнаружила медсестра, а
затих он раньше. Дядьку унесли, от него остался странный запах лимонных
леденцов и смятое белье на койке - как раз на той, где обычно сиживал по
ночам Данька. Будто стесняясь потревожить память покойного, он уселся
сегодня с краю - и тут же обеими руками оперся на подоконник, испуганно
уставившись на две фигуры под окном.
"Пиджачники"! Данька никогда еще не видел двух сразу.
Тем более - в компании такого странного типуса: высокого мужика с
коровьими рогами... нет, конечно, в рогатом шлеме! в кольчуге, буйно
бородатого и не менее буйно себя ведущего. Он вывалился из кустов, взревел,
ворочая массивной головой, и попер прямо на "пиджачников". Те ловко
подхватили его под белы руки и поволокли за угол корпуса.
Даньке показалось, что была в "пиджачниках" какая-то неправильность...
Может, в прическах? - волосы у обоих блестели, будто прилизанные, и только
на затылках торчало по паре прядей...
"Пиджачники" словно учуяли Данькин взгляд: не отпуская пленного, как по
команде обернулись, задрали головы вверх. Данька отшатнулся и, не
удержавшись, рухнул на кровать, больно ударившись затылком о металлическую
раму.
Когда пересилив боль и страх, он снова подкрался к окну, на дорожке
перед корпусом никого не было, только блестела в кустах не подобранная
бомжом бутылка.
С того дня поток Данькиных сопалатников не иссякал. Их подселяли, чтобы
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг