___________________________________________________________________
Internet: puziy@faust.kiev.ua, http://puziy.faust.net.ua Тел.
(044)-440-54-95
___________________________________________________________________
(c) Владимир АРЕНЕВ, 2002
Зодчий-Без-Очей
"Также нами найдены в оазисе глиняные таблички, очень древние, чудом
сохранившиеся. Клинописный текст, кажется, удастся расшифровать, хотя на
последней из табличек он смазан, словно человек водил по поверхности
написанного пальцем; к тому же края табличек обломаны, а часть попросту
утеряна".
(из отчета одной экспедиции)
* * *
...иду по городу, неторопливо, со вкусом, смакуя каждый шаг.
- Доброе утро! - подобострастно кивает мне разносчик воды.
- Доброе утро! - радостно кланяется купец.
- Доброе утро! - машут крыльями голуби, проваливаясь в колодец неба.
- Доброе утро! - отвечаю я им - всем вместе и каждому в отдельности -
улыбкой, жестом, взглядом. Иногда и словами, как, например, верховной жрице
храма Весеннего Разлива, моей старинной знакомой. Она смеется:
- Скоро ли достроишь Башню, Зодчий?
- Скоро! Очень скоро! - И добавляю с запоздавшим смирением: - Если
будет угодно богам, разумеется.
Она с серьезным видом подтверждает: - Угодно, - но глаза ее
по-прежнему смеются. - А разве, - добавляет она, - тебя остановило бы, если
б они были против?
И уходит, не дожидаясь ответа, - да он ей и не нужен.
А я продолжаю свой путь, приветствуя город и его обитателей: "Доброе
утро, доброе утро, доброе..."
- Доброе утро, пустой человек.
Встречаю пристальный взгляд слепых глазниц Безмятежного Дядюшки и
пожимаю плечами:
- Доброе. - Дядюшка местный умалишенный - впрочем, тихий,
неназойливый. Лишь иногда он произносит туманные проповеди - стенам,
мостам, деревьям, норовящей бросить в него камень ребятне. Ему все равно,
он улыбается миру, как улыбается своей возлюбленной познавший взаимность
юноша. Как улыбаюсь я своей Башне. - Доброе утро, Дядюшка. Но почему ты
назвал меня пустым человеком? Я не пустой; устойчивый - быть может, но
не...
Он пожимает плечами:
- Ты не только пустой, ты еще и слепой человек. Но скоро ты прозреешь.
Ступай, я буду молиться за тебя.
- А я - за тебя, - отвечаю ему (мое настроение сегодня ничем не
испортить!) - и иду дальше - по мостовым, через площади, базарную толчею,
крики верблюжьих погонщиков, вопль новорожденного, столбы солнечного света,
увязшие в узорчатых решетках храмовых окон...
Иду через город - к Южным воротам - и на Молитвенный Утес, где вот уже
больше трех десятков лет тянется к небесам она - моя возлюбленная, моя
мечта, моя жизнь!
Башня.
Она рождается не в первый, но в последний раз. Сперва она поднялась,
выстроенная из обломков кирпича и кувшинных черепков, на внутреннем дворике
дома моего отца. Тогда она едва дотягивалась мне, мальчишке, до пояса - и
была хрупкой, непрочной, уродливой (теперь я это отчетливо понимаю). Позже
она часто снилась мне - и всякий раз становилась совершеннее и завершеннее.
Ее образ преследовал меня, не давал покоя ни во сне, ни наяву. "Возведи
меня!" - требовал он.
Я не мог и не желал противостоять этому зову!
И я возвел ее во второй раз - в чертежах на глиняных табличках, в
словах, обращенных к Совету высших жрецов. Они поддержали меня и мою идею
возвести высочайшую Башню, как монументальную молитву богам в благодарность
за их небесные доброту и щедрость. Поддержал меня и Правитель, ибо Башня
привлекала бы к городу толпы паломников, а кроме того, была бы маяком для
мореходов. Я же думал о ней, как о величайшем проявлении человеческого
духа, созидательном акте, сравнимом с актом Творения мира.
Но как далек я был тогда от дня, когда на строительную площадку
предстояло лечь первому камню фундамента, - и уж тем более от момента
завершения Башни! Больше года потребовалось лишь для того, чтобы опросить
оракулов и собрать благоприятные знамения; еще столько же - чтобы
подготовить Молитвенный Утес - а вместе с ним и кирпичи, бесчисленные,
словно капли дождя, падающего с неба; непрерывным потоком, как в половодье,
доставить по загодя вырытому каналу асфальт и земляную смолу...
И еще тридцать лет, тридцать долгих лет ушло на то, чтобы сегодня я
мог смотреть на ее стройное, изящное тело, опутанное (пока! - но скоро их
снимут!) паутиной лесов.
Я знал, что меня ждет, я был готов к этому. Я лишь надеялся, что
доживу до того момента, как на ее вершине загорится огонь маяка, когда моя
молитва к тем, кто создал этот мир, зазвучит между небом и землей - вольно,
ярко, вдохновенно!
Скоро, уже скоро - скорее, чем я мог предположить! - и сегодня я
отчетливо видел это, глядя на ее точеный силуэт, перечеркивающий небеса.
Всего пару месяцев - и огонь маяка зажжется!
"Еще немного терпения и труда!.."
Я улыбаюсь миру и начинаю свое извечное, каждодневное восхождение на
Утес, чтобы...
* * *
...приснился сон. И я не знал, кошмар это или наоборот, благое
знаменье из будущего.
Поднявшись с постели, я вышел во внутренний дворик и присел на край
фонтана. Журчание прохладных струй немного успокоило меня, а шелест листьев
смоковницы и лунный свет словно вернули обратно, в сегодняшнюю ночь и в мой
собственный дом.
Но мыслями я оставался в том будущем, которое привиделось мне во сне.
Я видел, как Правитель в корзине, сплетенной из золотых прутьев, несет
по лестнице на самую вершину Башни последний камень, чтобы уложить его в
основании храмового алтаря. Точно так же принес он и уложил первый кирпич в
фундамент Башни; первый - но второй укладывал я, и рука моя не дрогнула!
Теперь она дрожит, эта рука, она состарилась, она покрыта шрамами и
мозолями, и на ней не достает безымянного пальца, которого я лишился шесть
лет назад, когда нерадивые рабы не проверили новые канаты лесов на
прочность. Мои мысли сейчас уподобились тем канатам - они звенят и
лопаются, одна за другой! Вот-вот разум мой, как сидящий в люльке
скульптор, обрушится вниз, в пучину безумия.
Я поднимаюсь и начинаю мерять шагами дворик, по привычке отсчитывая
расстояние, отмечаю, что крайний столбик на галерее покосился, а потом...
потом я бью кулаком по шершавому стволу смоковницы - и снова, и опять! - до
тех пор, пока на руке не проступает кровь, а до моего сознания не
добирается боль.
Только так мне удается прийти в себя. (...Правитель укладывает
последний камень, а верховная жрица храма Весеннего Разлива зажигает
священный огонь...) Я возвращаюсь к фонтану - но теперь не сажусь на бортик
(...дружный гул славословий раскатами грома разносится за стенами Башни,
достроенной Башни!..) - я всматриваюсь в черную воду с колеблющимся на ее
поверхности Божьим Грошом. (...достроенной Башни! - вот он, момент, о
котором я...)
Всматриваюсь в воду - и не могу разглядеть там собственного...
* * *
...не понимают. С удивлением и опаской переглядываются у меня за
спиной, но - Зодчий приказал! - делают, что я велю.
В конце концов, наемным рабочим исправно платят, а рабы, что
потомственные, что "новообращенные", еще недавно бывшие воинами враждебного
нам города огнепоклонников, только радуются: работы приостановлены!
Одержимый Зодчий перестал требовать ежечасного, круглосуточного труда.
Видно, боги смилостивились, услышали их молитвы! - (так думают они, эти
рабы; им никогда не узнать правды!)
Боги жестоки. Рабам следовало бы вспомнить историю об Охотнике,
который расплатился с Безумным Царем "монетой, которая всегда возвращается
к своему владельцу". Охотник вручил ему раскаленный Божий Грош, и сколько
бы Царь ни пытался выбросить его, Грош всегда снова оказывался в его
ладонях. Тогда Царь бросился в море - но даже когда он стал призраком волн,
Грош не покинул его.
Правда, до Царя владельцем Гроша был Охотник, так что, по сути,
Грошей-то стало целых два: один сияет на небесах, второй - блестит в воде.
Справедливость соблюдена. И лишь когда придет время миру умирать, небо
опустится на землю, и два Гроша снова станут одним.
Отдав приказания, я спускаюсь с Утеса и смотрю на Башню. Еще одна
Башня до сих пор возвышается в моей душе.
Но теперь я знаю: когда эта, на Утесе, будет закончена, моя, в душе,
рухнет. И тогда - что тогда?!
С горечью вспоминаю слова Безмятежного про...
* * *
...не допустимо! - заявляет Правитель. За прошедшие годы он сильно
подряхлел и сдал, но воля его по-прежнему подобна Утесу: такая же нерушимая
и бесспорная - воля воплощенного на земле божества. Перечить ему
невозможно, немыслимо.
Но все-таки я осмеливаюсь.
- Мне было знамение, - говорю я. - Боги одарили меня вещим сном. И
велели на время приостановить строительство.
И я пересказываю ему выдуманный за ночь сон, а он слушает - и слушают,
внимательно наблюдая за мною, крылатые быки и львы с человечьими головами,
и недоверчиво колышется пламя в светильниках, и зал, длинный, гулкий,
пустой тронный зал подхватывает мои слова и играет ими, стены перебрасывают
их, как мальчишки - тряпичный мяч, набитый травой, - и в конце концов
зашвыривают их в угол: что за чушь!
Пусть так - у меня не было времени и не было выбора, но я сам верю в
то, что приостановить строительство необходимо - и твердо гляжу в третью
снизу ступеньку, ведущую к трону, - и жду приговора.
И он звучит - но не сверху, из уст Правителя, а откуда-то из-за моей
спины.
- Извини, Зодчий, - говорит мне жрица. - Ты ошибся. Ты видел сон, но
неверно понял его. Боги настаивают на скорейшем возведении Башни.
Я склоняюсь в глубоком поклоне: ниже, еще ниже!
- Как будет угодно богам.
Она догоняет меня уже в коридоре, точнее, не догоняет, а выходит из-за
очередного поворота, совсем не запыхавшаяся, с мягкой улыбкой на губах.
- Итак, ты понял, - утверждает она - и в голосе ее печаль.
- О чем ты?
- Ты знаешь, о чем. Ты понял, что строительство Башни вот-вот
завершится - и тогда она перестанет быть твоей. Ты, бывший никем и ставший
великим Зодчим, снова станешь никем - хоть и останешься великим Зодчим.
Жизнь твоя превратится в бессмыслицу, ибо ты всецело посвятил ее Башне,
только ей.
- Так ты решила этим отомстить мне за старое?
- Я решила спасти тебя.
Качаю головой:
- Я думал, все наши ссоры и разногласия в прошлом. Ты ведь стала
жрицей, верховной жрицей. Я никогда не смог бы дать тебе и половины того,
что есть у тебя сейчас.
- Зодчий-Зодчий, ты такой же, каким и был, ты не повзрослел ни на
минуту с того дня, когда решил посвятить себя Башне. Но нельзя вечно
оставаться мечтателем. Пора взрослеть, - и она уходит, а я гляжу ей вослед,
стиснув кулаки, не в силах изменить ее решение, которое обязывает меня
строить Башню дальше, выше, до самых небес, до последнего камешка, после
которого я, Зодчий, закончусь, иссякну, погасну для мира!
Иду по городу.
- Добрый день, пустой человек.
Безмятежный Дядюшка улыбается мне, как улыбается всегда - стенам,
мостам, деревьям, норовящей бросить в него камень ребятне. Ему все равно...
да нет, понимаю я вдруг, ему хорошо!
- Добрый день, Дядюшка. Недавно ты назвал меня еще и слепым - но,
кажется, я прозрел. Слишком поздно, но...
Он пожимает плечами:
- Ты по-прежнему слеп, пустой человек. Тебе только кажется, что ты
прозрел... но ничего, скоро ты действительно прозреешь. Я буду молиться за
тебя. - Он вздыхает и начинает тихо-тихо напевать:
- Промчалась жизнь, прошла, как сон, -
Гаси свечу.
Молитвенное колесо
Кручу, верчу.
Подай мне, Боже, медный грош
От всех щедрот,
Подай мне, Боже, медный грош -
Его хочу*.
______________
* Здесь и далее стихи О. Ладыженского.
Поднимает голову и кладет мне на плечо свой невыносимо тяжелый взгляд:
- Хочешь Божий Грош, Зодчий?
Я только...
* * *
...с третьего раза катапульты пристрелялись, и камни наконец начали
попадать по Башне. Я стою на крыше своего дома и смотрю. Иногда глыбы,
пущенные катапультами, падают и в городе - то ли по случайности, то ли
огнепоклонники решили не надеяться только на мое слово и понемногу
пристреливаются к казармам. Слуги пытались увести меня в дом, наш район как
раз находился в кварталах, попавших под обстрел, - но я отказался.
Я должен видеть все, до конца. Я заплатил достаточно высокую цену за
это право и эту возможность. Шестеро огнепоклонников, дожидающихся здесь
же, во дворе, чтобы я убедился в том, что Башня разрушена, а потом ночью
провел их к воротам и помог отпереть засовы, понимают: я в своем праве, - и
не мешают мне. Слугам я сказал, что эти шестеро - мастера-строители, никоим
образом не причастные к нападению на город; кажется, поверили.
Я смотрю. Проломленная в нескольких местах, покосившаяся, она все еще
стоит. Камень за камнем попадают в нее... - стоит! А потом обстрел
прекращается, видно, случилась заминка - и в это время Башня начинает
падать.
Она падает медленно, мучительно - так заваливается на бок старая
верблюдица, которой вдруг отказали ноги и которая еще не поняла, что же
происходит. В море, в море падает она, разбрызгиваясь во все стороны
обломками лестниц и колонн, лепных украшений, дверных арок, алтарей;
жизнями человеческими, легшими, как слоя тростниковых циновок между
кирпичами, брызжет - в море, в волны, в ничто!..
Я ждал, что мне станет легче, но ничего не изменилось. Только главный
из тех шестерых произносит, тронув меня за плечо:
- Уговор выполнен. Теперь твой черед.
Я рассмеялся ему в лицо:
- Теперь...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг