- Не слишком ли долго эта обезьяна злоупотребляет нашими законами
равенства? Но он забыл самое главное - девятый завет Оана: коси луг чаще..
Всякий, кто не только на словах называет себя сыном Оана, заткнет глотку
ублюдку!
Он подошел ко мне и ударил кулаком по лицу. Я пошатнулся, но удержался
на ногах. Тотчас из толпы бросились ко мне трое или четверо прихвостней,
повалили на пол и стали бить ногами. Я сжался в комок и старался только
уберечь лицо и другие чувствительные места. Но убийство не соответствовало
здешним правилам или не входило в планы сверхравных.
С толчками и зуботычинами они отогнали мерзавцев, и один из них
крикнул:
-Вытащите его на двор и сделайте то, что верные слуги императора Глома
сделали с изменником, обманувшим его доверие!
Меня схватили и выволокли на траву, а затем несколько гнусных
негодяев, годивщихся мне в сыновья, если не во внуки, помочились на мое
распростертое тело. При этом они отпускали шутки. Я уже мало что видел, но
могу с уверенностью сказать: вся толпа стояла в это время молча.
Избитого, окровавленного, изгаженного, меня заперли в полутемный
подвал, где с шумом бегали крысы. Я был там не oдин. Незнакомый человек
оказал мне посильную помощь, неcмотря на отврaщение, которое должен был
вызывать исходивший от моей одежды запах. Он спросил меня, кто я и за что
сюда попал. Я не имел причин скрывать что-либо и все откровенно ему
рассказал. Он засмеялся, когда я говорил о том, как я посрамил сверхравных.
Несмотря на разбитые губы, я тоже не мог удержаться от смеха.
В свою очередь, я задал ему те же вопросы. Он сказал, что его всегда
сажают сюда на несколько дней перед приездом многократно-сверхравных из
города, чтобы он не сболтнул лишнего. Местным начальникам слишком хорошо
известна эта его слабость. Он не сомневался, что его скоро выпустят и он
будет заниматься своим обычным делом - подкосом воды к хлеву.
Этот чудак одной своей фразой подал мне мысль, над которой я стал
упорно думать, когда он заснул на своей гнилой соломе. Положение мое было
отчаянное. Здешние сверхравные не простят мне двойного преступления: помощи
беглецам и диспута. Им ничего не стоит уморить меня голодом или довести до
смерти каким-нибудь другим неприметным способом. Даже если они в конце
концов вновь отправят меня на работы, мне уже никогда отсюда не выбраться.
Надо было любой ценой привлечь к себе внимание вышестоящих сверхравных,
связанных со столицей. Но как это сделать? Видимо, был только один способ:
объявить, что я владею какой-то государственной тайной, и заставить их хотя
бы выслушать меня.
Теперь я не был так наивен, чтобы говорить правду. Правда привела меня
в тюрьму, на тяжелые работы, в этот подвал.
Надо было попробовать ложь. Приезд городских начальников давал мне
подходящий случай.
Часа через два нам принесли поесть. Я сказал человеку, который вошел с
едой, что я знаю о приезде высших сверхравных и хочу сделать им важное
заявление. Он молчал, но я повторил это в разных выражениях несколько раз и
сделал это снова на другой день. Я говорил, что должен раскрыть важную
тайну, от которой могут зависеть судьбы страны. На третий день утром меня
выпустили из подвала, дали помыться, переодеться и побриться, смазали
лекарством кровоподтеки и отвели в управление фермы. В кабинете я увидел
двух незнакомых эквигомов с важной осанкой и того сверхравного, который
руководил моим разоблачением.
Один из незнакомых начальников спросил, что я хочу им сказать. Я
отвечал, что из рассказанного мной год назад правда лишь то, что я
чужеземец из далекой северной страны и что в Пекуньярии мне дали имя Нэмис.
Я пытался проникнуть в Эквигомию как лазутчик правительства соседней страны
с целью выяснить положение дел, поскольку в правящих кругах Эквигомии
замышляли высадку войск на их территории.
Используя свое знакомство с Нагиром, Оффуром и некоторыми Другими
видными людьми в Тонваше, я искусно создавал у своих собеседников
впечатление чрезвычайной осведомленности.
Они должны были решить, что я птица высокого полета, и, я думаю, они
так решили. Мой знакомый сверхравный сидел, как в рот набрав воды, и
чувствовал себя не очень ловко. Впрочем, он мог иметь то удовлетворение,
что на диспуте его посрамил не простой человек.
Я намекнул, что могу рассказать важные вещи о намерениях и планах
пекуньярцев, если меня захотят выслушать. Оба эквигома сидели с
непроницаемыми лицами, лишь изредка обмениваясь взглядами. Когда я кончил,
один из них вежливо сказал мне, что они обсудят мое сообщение. Меня отвели
в комнату с чистой постелью, на которой я с удовольствием растянулся и
быстро заснул, так как был до крайности измучен событиями последней недели.
ГЛАВА ШЕСТАЯ, ГУЛЛИВЕР ПОПАДАЕТ ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВО
ПЯТИКРАТНО-СВЕРХРАВНОГО НУИЛА. БЕСЕДЫ С СЕКРЕТАРЕМ МИКОМ
Дней через семь-восемь меня посадили в старый, громыхавший на каждой
выбоине экипаж и повезли куда-то в сопровождении двух молодых людей. К
вечеру мы прибыли в резиденцию... я бы сказал, вельможи - если бы у
эквигомов были вельможи. У ворот мои стражи предъявили какие-то бумаги,
после чего мы въехали во двор, окруженный высокой каменной стеной.
Меня провели через боковую дверь здания наверх и поместили в комнате,
окно которой выходило в сад. Молодые люди вежливо попрощались со мной и
ушли, не закрыв дверь. Я огляделся. Кажется, впервые в Эквигомии видел я
помещение, в котором не было ни портретов, ни бюстов, ни изречений Оана.
На стенах висело несколько очень приятных акварелей, красивый шелковый
экран закрывал камни. Комната была убрана без роскоши, но со вкусом.
Через несколько минут вошел немолодой эквигом, одетый в обычную у них
простую одежду, но изготовленную из дорогой ткани и хорошо сшитую. Я встал
со стула, ожидая его приказаний, но он медлил.
- Я знаю твое имя, - сказал он. - Не существенно, подлинное оно или
нет, об этом мы позже договоримся. Меня зовут Мик, я секретарь
пятикратно-сверхравного Нуила.
Я понял, что по крайней мере на первой стадии мои расчеты оправдались.
Нуил был одним из самых влиятельных людей в стране. Говорили, что он видел
или видит Оана. Кстати сказать, это была постоянная двусмысленность
эквигомской жизни. С одной стороны, Оан был вроде бы жив, и его именем все
делалось в этой стране. С другой - он, очевидно, не был физитески реальной
личностью, ибо никто не упоминал о его чело.веческих поступках, даже как о
поступках правителя. Он был подобием бога, но на портретах изображался
человеком с довольно заурядным лицом. Если, например, какой-нибудь бедняга
упал в воду и утонул, никто не говорил, что его наказал Оан. Но если
виновного в каком-то проступке публично секли, то говорили, что выполняется
воля Оана.
Секретарь Мик спросил, доволен ли я помещением, и выразил надежду, что
мне понравится пища. Он позвонил, и слуга принес нам ужин. В этот вечер я
впервые мог оценить эквигомскую кухню и понял, что равенство не
распространяется на качество еды и напитков.
Мик попросил меня подробно рассказать свою историю.
Я повторил все, что говорил неделю тому назад, тщательно избегая
противоречий и неточностей. Мик слушал меня, не перебивая, и лишь время от
времени отмечал что-то в своей записной книжке. Затем он стал задавать мне
вопросы, которые подтвердили, что я имею дело с человеком умным и
осведомленным. Его интересовали мои связи в высших кругах Пекуньярии.
характеристики личностей, планы Западной компании и экспедиция в Индию.
Расспрашивал он меня также о Европе, но, видимо, больше из любопытства, чем
ради дела.
Беседа наша затянулась до позднего часа. Наконец секретарь Мик встал
и, вежливо пожелав мне спокойной ночи, ушел.
Два дня я его не видел. Мне разрешили гулять в саду, чем я с большим
удовольствием пользовался. Из книг я получил, помимо обычных томов Оана,
сочинения Нуила, представлявшие собой пересказ и толкование изречений Оана.
Но, кроме того, к моей большой радости, мне дали две старые эквигомские
книги. Это была величайшая редкость и знак большой милости.
Дело в том, что лет двадцать тому назад по приказу Оаиа или его
учеников в Эквигомии были уничтожены или заперты на замок все библиотеки,
разрушено большинство типографий и прекращено издание всяких книг, кроме
сочинений Оана и его толкователей.
Такие волны уничтожения и запрещения время от времени прокатывались по
Эквигомии, и жертвами их становились люди, вещи и даже животные. Как и
ликвидация медицины, чем я говорил выше, все эти меры проводились под
флагом второго завета Оана - об "излишествах". Однажды было приказано сжечь
все торговые и рыболовные суда, а моряков И рыбаков переселить в глубь
острова. Тем, кто не подчинялся, угрожала смерть. Совсем недавно были
уничтожены все до единой собаки, а ученых-собаководов выставляли в городах
у позорного столба. Секретарь Мик пришел на четвертый день, чтобы уточнить,
как он сказал, некоторые подробности. Самыми трудными для меня были
вопросы, касавшиеся моей мнимой миссии лазутчика. Но, к моему удивлению,
именно это привлекало меньше внимания у моего собеседника.
После этого наши беседы стали регулярными. Каждые два-три дня Мик
заходил ко мне и проводил за разговорами и приятной трапезой несколько
часов. Его особенно интересовали формы правления и отношения между
правителями и народом в тех странах, где мне довелось побывать. Я лучше
понял этот его интерес, когда он случайно проговорился, что до уничтожения
книг был профессором философии. В конце любого разговора Мик заявлял, что
все формы правления представляют собой опшбки истории и рано или поздно все
народы придут к обществу равных согласно заветам Оана. Я на это неизменно
отзывался: "Слава Оану". Надо сказать: я так привык в Эквигомии к этому
выражению, что и теперь иногда употребляю его в самых неуместных случаях и
к большому удивлению моих собеседников.
Однако не могли же мы все время говорить на темы, далекие от
Эквигомии. Как ни был Мик скрытен и осторожен, он стал все чаще
рассказывать мне вещи, которые я вовсе не знал или знал смутно. Сопоставляя
это со своим собственным опытом и с прочитанным в книгах, я начал кое-что
понимать в жизни этой страны.
Самое странное было то, что Эквигомия была страна без истории. Точнее
сказать, история начиналась с тех времен, когда Оан сверг старых плохих
правителей и стал императором государства равных. Из более ранней истории
оставались лишь отрывочные факты, случаи, мысли, которые по какой-либо
причине подходили Оану и поминались в его сочинениях. Таким случаем был
упомянутый выше приказ легендарного императора Глома, который я испытал на
себе. Вся остальная история до Оана была под запретом. Впрочем, что
говорить об истории!
Вскоре после того, как Оан пришел к власти, были разрушены не только
многие дворцы и богатые дома, но были сожжены некоторые города, а жители
расселены по разным местам.
"Равенство начинается на пепелище", - гласило одно из его изречений.
С большим усердием применялся первый завет Оана: чем меньше ешь, тем
лучше можешь работать. Он никем не ставился под сомнение, но в его
толковании было две школы. Одни считали его окончательной и однозначной
формулой, другие говорили, что верно и обратное утверждение: чем лучше
работаешь, тем меньше можешь есть.
Когда преобладала вторая школа и этот завет проводился в жизнь,
получались удивительные вещи. Нормальному человеку свойственно хорошо
работать. Известно, какое удовлетворение доставляет успешно выполненная
работа, даже если не рассчитываешь на похвалу и награду. Но тем, кто хорошо
работал, сбавляли норму питания и другими способами ухудшали жизнь. Когда
эта система распространялась, хозяйство приходило в расстройство, так как
все старались работать хуже и меньше. Тогда выступал какой-нибудь
сверхравный высших ступеней и заявлял, что Оана исказили. Вспоминали, что в
другом месте Оан обмолвился такой фразой: заслуженная награда достойнее,
чем заслуженное наказание. Система "обратного завета" отменялась, а ее
сторонников наказывали, и в данном случае, я полагаю, вполне заслуженно.
Но проходило время, и какой-нибудь горлопан опять начинал кричать, что
Оана "обеднили", лишив первый завет обратного смысла. Он заручался
поддержкой кого-нибудь из многократно-сверхравных, и все начиналось
стачала. Разумеется, страна от этого не делалась богаче.
Бедствия возникали и от "борьбы с излишествами". Года за два до моей
высадки излишним было объявлено молоко, и весь молочный скот забит и съеден
за короткое время. Для меня, привыкшего к молочной пище, это было серьезным
лишением.
Я был приятно удивлен, когда в доме Нуила мне дали молоко, масло и
творог. Видно, на сверхравных такого ранга запрет не распространялся.
Одни запреты сохранялись десятилетиями, другие быстро отменялись,
когда их гибельные последствия делались ясными.
В прошлом году вспыхнула эпидемия тифа, а врачей не оказалось, так как
медицина была отменена повсюду, кроме армии.
Тогда был найден человек, который якобы положил начало борьбе с ученой
медициной. Этого человека и троих его сообщников публично казнили, но потом
оказалось, что они в то время находились в самом глухом краю страны и
никакого отношения к делу не имели.
В Эквигомии нет ни денег, ни банков, ни сбережений. Считается, что
каждый получает столько потребительских благ, сколько ему нужно как равному
среди равных. Считается также, что сверхравные имеют столько же, как все
остальные.
Все прочее, помимо жалкого пайка равных, они получают от государства
как бы взаймы, во временное пользование. Я мог себе представить, что Нуил,
Мик и даже я, случайно попавший в их компанию, можем быть в один прекрасный
день лишены пользования домом, садом, конюшней, хорошей одеждой. Но как
могли бы равные взыскать с нас съеденную вкусную еду, дорогие вина и даже
изношенную одежду? Одно изречение Оана, не вошедшее, правда, в канонический
набор, гласит: "Сверхравен не значит неравен". Вокруг этого у эквигомов
много всяких словесных ухищрений. Один философ, чьи книги были, впрочем,
позже сожжены, толковал это в таком смысле, что "сверх" и "не" взаимно
уничтожаются, результатом чего и является всеобщее равенство.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ТРЕВОЖНЫЙ ПЕРЕЕЗД В СТОЛИЦУ.
СМЕРТЬ СЕКРЕТАРЯ
Я начинал догадываться, что зачем-то нужен секретарю Мику и его
хозяину. Судя по тому, что Мик был со мной дружелюбен и моя свобода
возрастала, я вел себя правильно. Любопытный разговор произошел у нас
накануне намеченного отъезда в столицу. Я твердо помнил принятую мной
версию насчет цели моей высадки в Эквигомии и, воспользовавшись случаем,
сказал, что мне было поручено присмотреться к системе обороны города на
случай осады. Мик улыбнулся, пристально поглядел на меня и сказал:
- Мы изучили вопрос, Нэмис. Ты говорил правду год назад и лгал
последние недели. Ты действительно бежал из лап Оффура, и никакой миссии у
тебя нет.
Должен сознаться, что я покраснел как рак и пришел в крайнее
замешательство, что, по-видимому, весьма забавляло секретаря. Наконец он
сжалился надо мной и добавил:
- Это не имеет значения. Если бы ты это не придумал, то сейчас таскал
бы навоз или корчевал пни.
- Если бы я вообще был в живых... - не удержался я.
Мик снова.внимательно поглядел на меня и промолчал.
Во дворце Нуила я провел около месяца. За это время я неплохо отдохнул
и отъелся, но затворничество начинало утомлять меня. Поэтому я был рад,
когда Мик объявил мне об отъезде.
Нуил путешествовал в сопровождении сильного воинского отряда. Он ехал
в закрытом экипаже, вызывая к себе для беседы время от времени кого-либо из
своих помощников, чаще всего секретаря Мика. Когда же хозяин хотел остаться
один или беседовал с кем-либо другим, Мик ехал вместе со мной в открытой
коляске, и мы могли продолжать наши беседы.
Мне ни разу не пришлось видеть Нуила во дворце, поэтому я при каждой
возможности приглядывался к могущественному эквигому. Это был человек лет
шестидесяти, еще крепкий и живой, с наружностью бывалого солдата. Глаза его
за стеклами очков смотрели внимательно и остро. Во время одной из остановок
Мик представил меня своему хозяину. Он задал мне несколько незначительных
вопросов, но, как мне показалось, не столько слушал мои ответы, сколько
изучал мое лицо.
Мы проезжали по плодородной равнине с густым населением. На дорогах
попадались колонны крестьян, отправлявшихся в поле или возвращавшихся
оттуда. Совсем недавно и я шагал в такой колонне под командой сверхравного.
Теперь же я со стороны смотрел на этих людей. Впрочем, судьба моя могла в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг