Валерий АЛЕКСЕЕВ
ЗВЕЗДА СИРИАМА
Повесть
[Image001]
Художник Максим СВЕТЛАНОВ
1
Мне снились заснеженные сады в голубых и розовых тенях, ветки деревьев,
толсто облепленные инеем. Мне снилось морозное солнце, встающее между домами
в сером искрящемся небе. Я слышал хруст морозного снега и щебет заиндевелых
троллейбусных проводов... Тепло, даже жарко идти в распахнутом пальто по
морозцу, но что там гремит впереди? Черный, в огнях, котлован среди снега,
глубокий, как преисподняя, там забивают в мерзлый грунт сваи: бух, бух,
бух...
Вскочил, сердце бьется от духоты. Лениво пощелкивая, вертится под
потолком гигантский пропеллер фена. Сквозь жалюзи в комнату ломится
нестерпимо яркое солнце. В ванной комнате плеск воды: Инка принимает душ и
что-то по обыкновению напевает слабеньким голоском. Я потянул за шнур,
планки жалюзи повернулись, и глазам моим открылось привычное сияние
тропического утра: в ярко-синем небе - кроны молодых пальм, подбирающих у
висков свои листья, ниже - цветущие магнолии, трава усыпана желтыми крупными
листьями вечного листопада, по красным дорожкам идут торговки с подносами на
головах, монахи в оранжевых тогах, ни дать ни взять римские сенаторы с
черными горшками для милостыни в руках. Благословенная Бирма, второй год без
зимы, без мороза и снега, отпуск у нас с Инкой в апреле, но апрель в
Москве - это уже не зима.
А ведь стучат, в самом деле стучат, бухают в дверь кулаками с истинно
русским усердием. Бирманец не позволит себе так ломиться
Наскоро натянув брюки, я выбежал в холл. Босым ногам горячо ступать по
нагретому линолеуму. В центре двусветного холла сидит наш Мефодий - серый,
совершенно обрусевший котяра, смотрит на дверь. Повернулся ко мне, раскрыл
розовую мохнатую пасть, недовольно мяукнул.
- И когда ты научишься дверь открывать? - попенял я ему. - Такое
самостоятельное животное.
- Эй, люди! - зычно крикнули за дверью. - Час до вылета, вы что,
ошалели?
Дверь опять задребезжала от кулачных ударов.
Я открыл - на пороге стоял Володя. Заспанный, пухленький, сердитый.
- Ну и нервы! - сказал он, входя.
На плече у него щегольская клетчатая сумка, за собою он втянул такой же
клетчатый кофр на колесиках.
- А у нас все готово. - Я кивнул на баулы, аккуратно составленные вдоль
стенки.
- Ничего себе, - хмыкнул Володя, критически оглядев наш багаж. - На
полгода, что ли, собрались?
Он поставил свои сумки рядом, сел в плетеное кресло, достал пачку
сигарет, закурил. Володя был одет как заправский турист: рубаха нараспашку,
вся в безумных павлинах, белесые джинсы, кепочка гольфиста с длинным
козырьком, толстые синие слипы на босу ногу.
- Все-таки решился составить нам компанию? - спросил я его.
- А, - Володя махнул рукой и ухмыльнулся какой-то импортной улыбкой,
подтянув верхнюю губу под нос. - Превозмог меня старик. Произнес и исчислил.
Профессиональные переводчики (а Володя переводчик аппарата
экономсоветника в Бирме) часто играют с языком: привычка, даже навязчивая.
Некоторые в русскую речь вставляют нарочито исковерканные иностранные
словечки ("Вот ту ду?", "Фэр-то ко?", "Пуар труф"). Володя пошел по другому
пути. Он обогащает родной язык, портя глагольное управление. Временами это
забавно, иногда раздражает. Скажем, "он меня предпослал" означает "обругал,
не дав сказать ни слова". А "я его воздвиг" - "убедил, привел неотразимый
довод".
Вышла Инка - новенькая, свежевымытая, босиком, но уже одетая
по-дорожному.
- Боже мой, - насмешливо проговорила она, - кого я вижу! И красив, ну
просто одуряюще красив!
- Ничего рубаха, а? - польщенный, спросил Володя. Таким комплиментом
его было не пронять. - Верите, всего второй раз надеваю. Старик не одобряет:
в петухах, говорит, на службу чтоб не ходить.
Старик - это наш советник, Соболев Сергей Сергеич. Фамилия ему идет:
серебристо-седой, дородный, ослепительно чистый старик. Правда, ворчлив, в
соответствии с возрастом даже брюзглив. "Ну, Александр Петрович, - это он
меня имеет в виду, - ну что такое, отчет для министерства не готов, а вы о
каких-то каникулах, о какой-то поездке, в какой-то там Тенассерим... Ах вот
это и есть ваш отчет? Хитрец, однако, все предусмотрел..." "Сергей
Сергеич, - напомнил я ему, - подорожную нам выписали на троих советских.
Может, вставить кого-нибудь из наших для компании? Не скоро еще такой случай
представится". - "Да кого? Меня, что ли? - проворчал старик. - Все в моем
аппарате делом заняты. Я бы без Володи недельку обошелся, да не поедет он с
вами, боится амебной дезинтерии. Вы сами... поосторожнее там. Подумаешь,
Тенассерим. Что вы забыли там, в этом Тенассериме? Зато вы не были на
островах Чао-Пыо, а я был. Вот так, Александр Петрович". Инка сидела поодаль
от начальственного стола, тихая, как мышка (пустит? не пустит? ей очень
хотелось). Старик сурово посмотрел на нее и сказал: "А вы, любезнейшая Инна
Сергеевна, присматривайте там за своим супругом, чтоб далеко от берега не
отплывал. Съедят его акулы - как будем в вашем Минвузе объясняться?"
- Значит, все-таки советник тебя воздвиг? - спросила Володю Инка.
- А куда ж мне деваться, - добродушно ответил Володя. - Случится там с
вами что-нибудь - он мне век не забудет. Вот и получается: вы какие-то свои
фантазмы преследуете, а я из-за вас безвинно страдаю. И за это вы меня
будете всю неделю пивом поить, вот такое условие.
2
Минут через пятнадцать, когда мы уже собрались, в дверь осторожно
постучали. Это была миссис Рузи, сухонькая темнокожая индианка, консьержка
нашего дома. Мы еще вчера договорились, что она будет присматривать за нашей
квартирой и не даст в обиду Мефодия, на которого кое-кто из жителей квартала
имел гастрономические виды. Кошек в Бирме едят не от голода: они тут
считаются деликатесом.
Я передал миссис Рузи ключи от квартиры, а Инка рассказала все, что
нужно, о привычках Мефодия.
- Сэйя, - сказала мне миссис Рузи, доставая из складок своего
темно-фиолетового сари пластмассовую черную баночку. - Сэйя, в Тенассериме
много змей... - Она очень выразительно выговорила "Э лот он снэйкс", и
Володя крякнул и заерзал в кресле. - Если, не дай бог, случится что-нибудь,
вот этот балм... это очень надежный балм, носите его всегда с собой, даже в
море, он не боится воды... Надо сразу же смазать укушенное место, только не
самую ранку, а вокруг...
Я нарочно сказал "самое", чтобы передать хоть отчасти изысканность ее
речи. Даже Володя, слушая миссис Рузи, умилялся: "Ну, совершенно
викторианский язык!"
- Это место немного похолодеет, - продолжала миссис Рузи, - и человек
заснет на день или на два, не следует опасаться, пусть только он не
находится на солнцепеке.
- Кто как, а я уже похолодел, - пробормотал Володя.
Он встал, подошел ко мне, взял у меня из рук баночку, решительно открыл
ее, понюхал и начал было обсуждать с миссис Рузи какие-то медицинские
тонкости. Но старушка не совсем понимала его американизированный "инглиш".
- Есть два типа змеиного яда, - внушал ей Володя. - Один действует на
кровь, другой - на нервы...
Однако старушка упорно твердила, что ее балм универсален.
- Оставь в покое женщину, зануда, - сердита сказала Инка по-русски. -
Ты сам на нервы действуешь, лучше тогда сиди дома.
Эта отповедь подействовала на Володю благотворно. Он сразу притих и,
сев на корточки, принялся неумело заигрывать с Мефодием, которого это
удивило. Володя не раз внушал нам, что вместе с Мефодием в наш дом вошла
зараза. По-видимому, приятель наш готовил себя к снятию биологической
блокады.
Мы поблагодарили миссис Рузи за рекомендации, попрощались с ней, взяли
свои баулы и вступили, как выразился Володя, "на каменистый путь
приключений".
Советник оказался настолько любезен, что прислал Володю на "Волге" и
тем избавил нас от хлопот с такси. Шофер аппарата Мья Тве, смышленый
миловидный паренек, довольно бегло говоривший по-русски и охотно
откликавшийся на имя Матвей, был в совершенном восторге от нашего плана
провести неделю в Тенассериме.
- Там очень хорошо, сэйя, очень! - говорил он, выводя машину на широкую
улицу Пром, ведущую к аэропорту. - Такой большой пляж, такое теплое море!
- Даже сейчас, в декабре?
- Даже сейчас! Можно плыть много-много!
- А акулы там есть? - сурово спросил Володя. - Акулы, шаркс!
- О, акулы! - широко улыбаясь, Мья Тве с удовольствием повторил новое
для него слово и для выразительности щелкнул зубами. - Конечно, есть,
мастер! Много-много, стоят мало-мало! Очень вкусный!
- Я тоже вкусный, - буркнул Володя, и Мья Тве, оценив шутку, радостно
захохотал.
Погода стояла великолепная. Впрочем, здесь, в Рангуне, эта фраза вряд
ли имеет смысл. Погода стояла точно такая, какая стояла всегда, за
исключением сезона дождей и апрельской жары, о которой мы с Инкой знали
только понаслышке: в апреле - мае у нас отпуск.
Ярко-синее, без единого облачка небо было все в кружевах листьев и
пальмовых крон, кабина наполнена теплым солнечным ветром. Мимо проносились
большие и малые, беленые и золоченые пагоды, черные особняки с белыми
наличниками и карнизами между водопадами усыпанной цветами густой зеленой
листвы.
- А большие там акулы? - спросил через некоторое время Володя.
- О, большие, мастер! - весело отвечал Мья Тве. - Как автобус!
Володя покосился на двигавшийся рядом с нами автобус и не стал больше
расспрашивать. Он нервничал, для него это был первый выезд в глубинку. Мы же
с Инкой чувствовали себя бывалыми путешественниками: во время каникул успели
съездить и в Мандалай и в Паган, не говоря уже о Перу и о Сириаме, до
которых от Рангуна рукой подать.
Заслуга, впрочем, в этом была не наша: по контракту мы, советские
преподаватели-русисты, считались бирманскими служащими, и для выезда из
Рангуна нам не требовалось разрешения высоких инстанций, достаточно было
оформить через ректора У Эй Чу подорожную, которая гарантировала
транспортные и гостиничные услуги, за наш с Инкой, естественно, счет.
Все это не означает, что мы с Инкой только и делали, что разъезжали по
стране и веселились. Между прочим, у нас у обоих было по двадцать четыре
учебных часа в неделю, утром и вечером, нагрузка внушительная даже для
Союза, а мы как-никак находились в тропиках. Особенно тяжело работалось в
сезон муссонных дождей: влажность, духота, непрерывный, в течение нескольких
месяцев, тяжелый плеск дождя, от которого шумело в голове и закладывало уши.
Бывали дни, когда мы приезжали с утренних занятий и час-полтора сидели в
холле без движения, понуро глядя в пол и не имея сил даже заняться обедом, а
впереди еще были вечерние уроки.
Шел третий, последний год нашего с Инкой контракта. Сказать по правде,
тяжелый год: мы почти перестали замечать, как буйно цветут на улицах Рангуна
деревья, как сияет в синем небе гигантская золотая ступа пагоды Шведагон. В
спальне у нас на стене висел разграфленный лист полуватмана, на котором мы
каждый вечер заштриховывали клеточку еще одного дня... Три года без зимы
многовато. И все же когда мы узнали о возможности съездить в Тенассерим,
искушение было слишком велико. Есть названия мест, которые сами по себе уже
картина: Антананариву, Монтевидео... И вот - Тенассерим. Мы рассудили с
Инкой так: откажемся - потом когда-нибудь пожалеем.
В аэропорту нас уже ждали коллеги - тьюторы русского отделения Ла Тун и
Тан Тун. Оба выпускники МГУ, они прекрасно знали русский язык и с нежностью
вспоминали о годах, проведенных в Москве. У нас с ними было множество общих
московских знакомых: Инка кончала МГУ в тот же год, что и они.
Меня всегда занимало то, что судьба свела на нашем отделении двух
людей, настолько непохожих. Ла Тун был деловитый, сметливый и подвижный
толстяк (по бирманским понятиям, очень красивый) с заметной склонностью к
предпринимательству: вечно у него в свободное от преподавания время имелись
какие-то дела с рынками, с запчастями к машинам, с перевозками риса и
овощей. В Ла Туне клокотал талант организатора и администратора. Он охотно
брался организовывать наши поездки и безупречно вел деловые и финансовые
записи. Транспорт, жилье, питание, безопасность в пути - все лежало на нем,
ректор не боялся его отпускать, если с нами был Ла Тун. Вот и сегодня,
несмотря на то что подорожная была выписана на мое имя, находилась она в
руках у Ла Туна, и мы с Инкой могли ни о чем не волноваться.
Наш Тан Тун был человеком иного свойства. Худощавый, даже щуплый
интеллигент в очках, поклонник Моэма и Фицджеральда, заядлый рыбак и
бродяга, совершенно безалаберный в деловом плане. Тан Тун лишь однажды
взялся за организацию нашего выезда, и все пошло кувырком: мы опаздывали на
все поезда и самолеты, в гостиницах никто нас не ждал, питались мы кое-как,
всухомятку. Но вместе с тем это была одна из самых интересных для нас
поездок, и мы с Инкой любим о ней вспоминать. Тан Тун презирал туристские
шаблоны и показывал нам совсем не то, чего мы ожидали, вдобавок он то и дело
менял свои намерения, повинуясь интуиции, а не разуму, а уж копилкой легенд
и поверий он был неистощимой.
Вот они стоят на ступеньках аэропорта, оба в черных курточках, в юбках
лончжи (только у щеголя Ла Туна юбка нарядная, шелковистая, подороже).
Право, приятно на них смотреть: они радостно улыбаются, оживлены в
предвкушении поездки... Если бы Ла Тун знал, какие потрясения ему доведется
пережить в этом самом Тенассериме, он бы тут же разорвал нашу подорожную на
мелкие клочки.
Рядом с Ла Туном - его невеста, красавица Ле Ле Вин, мы зовем ее Олей.
- С нами едете, Оля? - спросила ее Инка.
Ле Ле Вин понимает по-русски, но не говорит: скорее всего стесняется.
Улыбнувшись, она покачала головой и полушепотом произнесла:
- Нет Не могу.
- Когда девушка так качает головой, - заметил Тан Тун, - она хочет
показать, как звенят ее новые серьги.
Ле Ле Вин дернула Ла Туна за рукав и шепотом потребовала по-бирмански:
"Переведи, что он сказал".
В этот раз с нами едет только один студент русского отделения, это Тин
Маун Эй, он любит, когда его зовут Тимофей. Тимофей по профессии врач,
фигура в нашей поездке небесполезная, вдобавок он уроженец Тенассерима,
почему Ла Тун и берет его с собой. В апреле будущего года Тимофей оканчивает
русское отделение, у него редчайшие языковые способности, он совершенно не
боится осваивать новые языковые пласты и, общаясь с нами, учится непрерывно.
Русский язык ему как раз нужен по роду работы: у Тимофея множество советских
медицинских книг.
А чуть поодаль, сдержанно улыбаясь, стоит герр Хаген Боост, шеф
немецкого отделения, профессор из ФРГ. Невысокий, но жилистый, профессор
Боост рано начал лысеть, и жиденькая челочка на его высоком лбу странным
образом сочетается с мощной густой бородой, отчего лицо герра Бооста кажется
перевернутым. Боост великолепно, хотя и несколько многословно говорит
по-английски. Впрочем, лексика его чересчур для меня изобильна, в
рассуждениях Бооста я понимаю меньше половины, чего сам Боост, похоже, не
замечает. По обыкновению, герр Боост в щегольском и расхристанном молодежном
наряде: марлевая богато вышитая рубаха с расстегнутыми манжетами и воротом,
открывающим буйно волосатую грудь, ослепительно белые брюки, пестрые
кроссовки.
Коллега Боост - бесшабашный и ко всему (в том числе и к себе)
иронически относящийся человек, со мной он часто беседует о безработице,
которая в отличие от меня ждет его в Дюссельдорфе. С нами Боост едет по
праву первооткрывателя: именно он вычитал где-то о пустующих бунгало,
которые англичане построили в свое время на Тенассеримском взморье, в
местечке Маумаган, даже Тимофей про эти бунгало не слышал.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг