притянула к себе Володю, обняла, прижала к себе.
-- Не дуйся, Володюшка, милый! Ты хороший, славный мальчик... -- Из
стиснутого горла с трудом пробивались слова. -- Только это невозможно...
Нет... нет... Это слишком опасно... Не думай об этом...
Её голос дрогнул. Она замолчала.
-- Ну, что тут опасного? Честное пионерское! Это же просто, как
педальный автомобиль! Ведь торпеда пойдёт по старой, уже проложенной дороге.
Она никуда с неё сбиться не сможет. Ну, как ты не понимаешь? И пеленгатор
работает, и всё в порядке. И я уже раз привёл торпеду, когда всё было хуже.
И теперь я вывел торпеду на вертикаль. Ты только два раза мне помогла, но я
же не просил тебя, я сам сделал бы всё... Ведь правда?
Малевская молчала, грустно глядя мимо Володи. У Володи защемило сердце,
и он торопливо, горячо продолжал:
-- Ну, знаешь что? Я буду теперь один вести торпеду, а ты только
смотри... Вот увидишь! Почему ты мне не веришь? Что, я хуже тебя знаю
торпеду?
У радиоаппарата, одновременно с тихим гудком, зажглась зелёная лампочка:
вызывал снаряд. Малевская поднялась, чтобы включить репродуктор. С
неожиданным испугом Володя схватил Малевскую за руку и, густо покраснев,
быстро и взволнованно зашептал:
-- Нина, послушай... Только ты ничего не говори Никите Евсеевичу! Обещай
мне! Он вдруг захочет быть нашим начальником и запретит. Я тебе доверил...
Пожалуйста!
-- Хорошо, хорошо, обещаю.
Голос Мареева звучал бодро, хотя слышно было, что дышит он прерывисто, с
трудом. Он сообщил, что у них всё благополучно, по-старому. Они с Брусковым
решили держаться на минимуме кислорода и для этого будут побольше спать,
меньше двигаться, жить мирно и не спорить: для споров тоже нужен кислород...
Как поживают Нина и Володя? Как идёт торпеда?
Беседовали минут десять и разъединились.
-- Ниночка, -- сказал вскоре после этого Володя, -- я всё-таки поговорю
с Цейтлиным. Ведь можно? Правда? Пусть он скажет... Ладно?
Пожав плечами, Малевская согласилась.
Торпеда шла со скоростью одиннадцать метров в час. Через киноаппарат
виден был влажный известняк, который легко брался буровой коронкой и ножами.
За обедом Володя заявил, что можно ещё повысить скорость, но Малевская
возражала:
-- Не надо перенапрягать моторы, Володя. Мы и при этой скорости
выигрываем часов восемь!
-- Ну, что ты беспокоишься, Нина! Я ведь отлично знаю. Когда я вёл
торпеду в габбро, она делала по восемь метров в час и моторы работали на
полную мощность, а теперь, смотри, -- Володя указал на стрелку прибора, --
ещё десять процентов мощности не использовано... Я знаю... Ты не думай...
Уверяю тебя, что скорость совершенно свободно можно довести до двенадцати
метров. Мы сэкономим массу времени, и я смогу скорей отправиться обратно к
снаряду.
-- Ты вбил себе в голову эту мысль и не можешь, видно, забыть её.
Подожди, что ещё Цейтлин скажет.
-- Цейтлин разрешит. Он молодец! Он понимает.
-- Не то, что другие... которые не понимают? -- улыбнулась Малевская и
тут же, с загоревшимися глазами заметила: -- Можно будет отправить заодно
Никите Евсеевичу немного кислороду. Правда, Володька? Торпеда ведь пойдёт
туда наполовину пустая! Он тогда сможет легко дождаться прихода торпеды за
ним или бурильщиков.
-- Ну да! Ну, конечно! -- с восторгом согласился Володя, но Малевская,
неожиданно рассердившись, оборвала его:
-- Ну, довольно... Я и сама начинаю глупости говорить! Всё равно Цейтлин
тебе не разрешит и будет, конечно, прав... Наверное, бурильщики работают
теперь вовсю.
Цейтлин действительно страшно рассердился, когда Володя, запинаясь, стал
ему рассказывать о своём проекте. Он на него даже накричал. При этом он так
тяжело дышал, сопел, отдувался, что казалось -- у репродуктора работает
паровая машина. Малевская, огорченная не меньше, чем Володя, машинально
поддакивала и грустно злорадствовала:
-- Ну, конечно! Я же говорила...
Под конец, накричавшись, Цейтлин сказал Володе:
-- Ты и думать, Володька, не смей об этом... Вот... -- Он опять засопел,
помолчал, очевидно, вытирая пот на лице и шее, и добавил: -- Да... Ты об
этом молчи... И никому не говори... Ишь ты, какой храбрый! Вот тут отец тебя
встретит. Он тебе всыплет. Да... Ты лучше скажи: когда вы будете здесь, на
поверхности?
Чуть не плача от досады и обиды, Володя ответил:
-- Мы теперь идём по двенадцать метров... Я хотел... Я хотел поскорее,
чтобы скорее вернуться...
-- М-да, понимаю... Головёнка у тебя не глупая... Выходит, что торпеда
будет здесь без малого через трое суток. Да обратно столько же.
-- Обратно скорее, Илья Борисович, -- с безнадёжностью в голосе заметил
Володя. -- Потому что торпеда пойдёт вниз и... и дорога будет мягкая...
-- Верно. Что верно, то верно... Положим, двое суток. Значит, пять --
пять с половиной суток... Постой, постой...
Из репродуктора послышались странное хрипение, кашель, всхлипывания:
нельзя было понять, задыхается Цейтлин в припадке удушья или смеётся. Среди
этой каши диких звуков до Володи донеслось:
-- Володичка... можно скорей... Честное слово... Ведь можно направить
торпеду в шахту! Вот здорово! Шахта-то ведь прошла уже на двести семьдесят
метров в глубину! Это сбережёт торпеде в два конца сорок пять часов!
-- Пра-а-вильно! -- неистовым голосом закричал было Володя, вне себя от
восхищения, но его перебил голос Цейтлина:
-- Да не ори ты, сумасшедший! Ты, пожалуйста, не думай... Я бегу... Я
ещё подумаю... Я сейчас созову комиссию... Володичка... Володичка... Ты
умница, честное слово... Целую твою головку, пионерчик мой дорогой... Я
бегу... Через час будем опять говорить, тогда дам ответ... Я, кажется, сам
начинаю с ума сходить. Ниночка, до свидания...
* * *
Казалось, сама торпеда сделалась живой, одухотворённой, полной
нетерпеливого стремления вперёд и вверх!.. Она жадно грызла, перемалывала и
глотала породу, её колонны дрожали от напряжения, выпирая торпеду кверху,
туда, где её ждали, считая часы и минуты. Лампочки пеленгатора вновь затеяли
свою молчаливую разноцветную игру, направляя торпеду на новую, короткую
дорогу -- в шахту, прямо в шахту!
Нетерпение, радость, уверенность в победе, переполнявшие теперь камеру
торпеды, перекинулись вскоре в шаровую каюту снаряда, в шахту, на
поверхность и разлились по необъятной стране. Всё расцвело и помолодело,
новые силы влились туда, где, казалось, они были уже до отказа напряжены
отчаянием.
В шахте шла непрерывная, радостная работа. В одну ночь были убраны
оттуда все роющие, долбящие, сверлящие машины. На её выровненном дне с
лихорадочной быстротой вырастала площадка для приёма и отправления торпеды.
Подвозили баллоны с кислородом, устанавливали приспособления для новой
зарядки аккумуляторов, монтировали краны для подъёма и поворота торпеды.
Гирлянды зелёных ветвей, ярких цветов, разноцветных лампочек обвивали
сверху донизу круглые железобетонные стены шахты. Цейтлин не выходил из неё,
горя от нетерпения, забывая об отдыхе, пище и питье.
Торпеда бешено рвалась наверх. Как в масло, врезались её коронки и ножи
в рыхлый песчаный пласт, давно сменивший известняк. Несколько десятков
метров лежали над ней последней податливой преградой.
Со всех сторон Советского Союза по железным дорогам, на самолётах,
автомобилях, электромобилях прибывали в Красноград жаждущие видеть героев
подземного мира, присутствовать при их возвращении на поверхность после
стольких испытаний.
Фабрики, заводы, дворцы культуры, научные и профсоюзные организации
отправляли многочисленные делегации и экскурсии со своими знаменами,
оркестрами, хорами. Все помещения агрогородка -- его единственная гостиница,
его клубы, школы, театр -- переполнены до отказа. В обширных садах и
скверах, на лугу у небольшой речки раскинуты палатки, строятся шалаши,
живописные группы располагаются на траве, под деревьями. На несколько
километров в окружности всё запружено народом. Ночью вокруг города пылают
огромные костры, в воздухе стоит мощное гудение неисчислимых толп, звенят
восторженные речи, вспыхивают песни и пляски, гремят оркестры.
Всюду слышны имена Мареева, Малевской, Брускова, никто не может без
восхищения вспомнить о Володе -- всеобщем любимце. Пионеры с чувством
особого достоинства ежеминутно поправляют свои красные галстуки. То тут, то
там они собираются группами, и тогда несутся в праздничную, пылающую огнями
ночь звенящие, ликующие песни счастливого детства и смелых дерзновений.
Ночь незаметно таяла и переходила в утро.
С первыми лучами восходящего солнца многочисленные громкоговорители
сообщили, что торпеда приближается к шахте.
Бесконечные спирали разноцветных огоньков, перемежаясь с изумрудными
полосами зелени и красными приветственными плакатами и транспарантами,
уходили далеко в глубину земли по круглым стенам шахты. Там, на её дне, всё
было залито ярким светом мощных электрических ламп. Сверху казалось, что
шахта раскрыла раскалённые добела недра земли и потоки расплавленной лавы
готовы подняться и хлынуть на поверхность.
Массивная стальная площадка с металлическим барьером под ней возвышалась
на шести стальных колоннах. Многочисленные кабинки непрерывного лифта
спускались по одной стороне шахты и подымались по другой, проходя у края
площадки.
На дне шахты находились члены штаба, отец и мать Володи, сестра
Малевской, прилетевшая из Ташкента, несколько рабочих и инженеров,
готовившихся к приёму торпеды.
С площадки, на которой стоял небольшой, но мощный подъёмный кран,
свисали стальные тросы, крючья, челюсти огромного грейфера.
Рядом с краном поместился ящик с походной радиостанцией, пеленгатором,
микрофоном и репродуктором. Цейтлин, в широкой русской рубашке, с открытой
головой, и радист Василий Егорович стояли возле ящика у микрофона.
Цейтлин был озабочен. Только что он получил сообщение, что у бурильщиков
случилось несчастье: на глубине четырёхсот двадцати метров буровой
инструмент сломался; теперь придётся его вылавливать, вытаскивать на
поверхность и заменять. Хорошо, если всё это удастся сделать быстро. А если
затянется -- придётся начать бурение в новом месте. Тогда вся надежда -- на
торпеду, на Володю.
Тревога, вызванная этой аварией, перемежалась теперь у Цейтлина с
радостной надеждой.
В шахте было жарко, несмотря на потоки свежего воздуха, которые мощный
вентилятор гнал по трубам с поверхности.
Все были бледны от волнения и напряжённого ожидания.
Внезапно громкий голос Володи прозвучал из репродуктора:
-- Я вижу... вижу, Илья Борисович!.. Положите что-нибудь небольшое,
металлическое в центре шахты!
-- Сейчас, Володя!.. Сейчас... Готово!
-- Хорошо видно!.. Торпеда идёт прямо к центру.
У Цейтлина дрожала правая щека, но он даже не замечал этого. То носовым
платком, то рукавом своей рубашки он непрерывно вытирал пот с лица.
Стояла напряжённая тишина. Изредка шёпотом переговаривались друг с
другом люди, боясь проронить малейший звук из репродуктора.
-- Я слышу торпеду! -- закричал вдруг Цейтлин, застыв на месте с
поднятым в руке платком. -- Я слышу её приближение! Площадка дрожит!
Его крик ударился о стены шахты, наполнил её гулким колодезным эхом и,
подхваченный микрофоном, разнёсся через десятки репродукторов над
стотысячными массами, замершими вокруг шахты. Слабым отзвуком донесся сверху
шквал восторженных криков, и вновь наступила тишина.
Все почувствовали чуть заметное дрожание почвы под ногами. Из недр
послышался глухой, ровный гул. Гул нарастал, становился всё громче и громче,
он заполнял шахту, вливаясь мощным, радостным потоком в уши и сердца людей.
-- Осталось полтора метра, Илья! -- прозвучал взволнованный голос
Малевской. -- Освободи центр шахты!
-- Есть! -- хрипло ответил Цейтлин. -- Убрать металл с центра шахты!
На глазах у присутствующих дно шахты вспучивалось, поднималось под
огромным напором колонн давления торпеды. Гул становился всё громче и
сильнее. Дрожала почва под ногами. Нервы людей напряглись до последней
степени.
-- Володя! Володя! -- вскрикнула его мать, не выдержав этого напряжения,
и затихла, судорожно сжав руку мужа.
Подземный гул превратился в мощный, торжествующий рёв.
Внезапно целая сеть тонких трещин раскинулась по дну шахты. И сразу же
за этим, внезапно и неожиданно, блеснула светлая, металлическая, быстро
вращающаяся точка.
-- Торпеда показалась!.. -- неистовым голосом закричал Цейтлин. -- Ура!
Ура!..
Ответная буря донеслась сверху, и сейчас же её покрыла громкая команда
Цейтлина:
-- Приготовиться к приёму! Подтянуть тросы! Раскрыть грейфер!
Из земли показалась, поднимаясь всё выше и выше, конусовидная вершина
торпеды, как будто одетая в блестящую, сверкающую кирасу из серебряных
пластинок. Она вращалась, разбрасывая далеко вокруг себя комья земли и
песка, с каждой минутой вырастая, как гигантский металлический жёлудь.
Вершина продолжала вращаться, когда показалось отшлифованное цилиндрическое
тело торпеды.
-- Подводи грейфер! -- гремела восторженная команда Цейтлина. -- Майна
помалу! Ещё помалу!.. Стоп! Стоп! Смыкай под вершиной! На шейке! На шейке!
Вира помалу!.. Помалу!.. Помалу!
Ещё через десять минут торпеда повисла в паутине стальных тросов под
площадкой, как необычайная серебряная акула, выловленная из таинственных
подземных глубин.
Откинулась внизу люковая крышка, мелькнули в выходном отверстии одна за
другой две гибкие голубые фигуры, и восторженные крики "ура", наполнившие
шахту, прорезал звонкий, ликующий голос Володи:
-- Мама!.. Мамочка!..
...Среди сверкающих разноцветных огней они стремительно неслись в
кабинах лифта всЁ выше и выше, к поверхности, к солнцу, к свежему воздуху
родины, к пьянящим просторам её голубого неба...
Солнце брызнуло дождЁм горячих золотых лучей и ослепило Малевскую и
Володю, когда они рступили на высокую трибуну возле шахты. Тысячи флагов и
плакатов с приветствиями, зелень садов и белые стены домов, бесчисленные
лица с глазами, полными радости, восхищения и любви, -- всЁ смешалось и
завертелось, подхваченное ураганом восторженных криков стотысячной толпы.
Крики сливались в потрясающий гром, перекатывались из одного конца площади в
другой, проносились над крышами и деревьями.
Сияющая счастьем Малевская пыталась произнести слова приветствия, но
безуспешно. Вдруг Володя голубой птицей высоко взлетел в воздух и,
подхваченный руками Цейтлина, уселся на его могучих плечах, смеясь и
протягивая руки вперЁд. От новой бури восторженных криков, казалось,
задрожали стены домов, закачались деревья, сотрясались небо и земля.
У подножия трибуны собрались представители партийных, советских и
общественных организаций, чтобы приветствовать первых счастливо вернувшихся
членов экспедиции.
Внезапно с лица Володи исчезла улыбка, беспокойство и тревога сменили
её. Он что-то громко кричал Цейтлину, стараясь соскользнуть вниз с
цейтлиновских плеч.
-- Торпеда!.. Торпеда!.. -- едва доносился среди бушующего шторма голос
Володи до Цейтлина. -- Мне нужно назад... Скорее!..
Он стоял уже на площадке, красный, взволнованный, и изо всех сил тянул
Цейтлина за руку.
-- Через два часа!.. -- надрываясь, кричал ему Цейтлин. -- Торпеду
переворачивают... Зарядка аккумуляторов!.. Дадут кислород!.. Успеешь!..
Володя постоял минуту в нерешительности, потом кивнул головой и повернул
просветлевшее лицо к затихающей буре.
Начался митинг... митинг спасения, победы и торжества...
* * *
Володя сидел неподвижно, задумавшись. Вдруг он поднял голову и залился
звонким, счастливым смехом. Он вскочил на ноги и затанцевал на месте,
продолжая неудержимо смеяться.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг