Она глубоко и с трудом дышала.
-- Почему ты молчишь, Михаил? -- настойчиво и нетерпеливо повторила она
и, опять не получив ответа, продолжала: -- После того, что ты... что ты...
пережил за эти сутки, разве не... жестоко было бы подвергать тебя тем же...
или, может быть, ещё худшим испытаниям?..
-- Нина... -- не поднимая глаз, глухим голосом прервал её Брусков. --
Нина... Прошу тебя... Не говори об этом...
-- Я имею столько же права остаться в снаряде, как ты... как Никита! --
страстно продолжала Малевская. -- И никто этого права отнять у меня не
может!.. Никита останется... Это его право и... его... обязанность... Он
останется один на один с другим человеком... в самый тяжёлый... в самый
опасный момент... когда придётся собрать всё мужество своё... всю силу...
Её голос задрожал, и, тяжело дыша, она на мгновение остановилась. Потом,
почти шёпотом, продолжала:
-- Сможет ли другой человек поддержать в нём это мужество? В тот час,
который, может быть, будет последним... Так... только так стоит вопрос,
Михаил!.. После того, что произошло...
-- Нина!.. Нина!.. Замолчи!..
Брусков вскочил со стула. Он смотрел на Малевскую глазами, полными
мольбы и растерянности.
-- Ты думаешь... -- с усилием проговорил он, -- ты думаешь только о
Никите...
-- Потому что он остаётся безусловно... И он имеет право на товарища...
-- Подожди, Нина... -- протянул к ней руки Брусков. -- Дай сказать...
Разве я для тебя и для него уже не товарищ?
Малевская протестующе тряхнула головой.
-- Глупость!
-- Подумай же и обо мне, Нина!.. Подумай, как я покажусь на поверхности
вместо тебя! Что я скажу там, Нина!.. Ты права, я не должен был мотивировать
своё требование тем, что ты -- женщина. Но факт остаётся... Там, на
поверхности, ещё существует, ещё действует неписаный закон, что женщина
должна в первую очередь... Пойми, Нина, ты гонишь меня на позор... Он
останется со мной на всю жизнь!..
С упрямой складкой на лбу Малевская смотрела на носок своей туфли.
-- Все знают на поверхности, что ты заболел... Это достаточное
основание...
-- Но моя совесть, Нина! Ты сомневаешься во мне?.. После всего, что я
пережил и передумал, я знаю, что до конца буду с Никитой...
Почти задыхаясь от волнения, он опустился на стул.
-- Я верю тебе, Михаил, -- тихо, но твёрдо сказала Малевская, -- и всё
же я буду настаивать перед Никитой, чтобы он оставил именно меня. Путь он
сам решает. А теперь прекратим этот разговор... Мне нужно закончить работу.
Да и тебе следует им помочь. Полежи, отдохни и пойди к ним.
Она повернулась к своему столику и принялась за киноаппарат. Но руки
дрожали, перед глазами стоял туман, а сердце билось с такой силой, что
казалось -- разорвётся грудь...
Опустив лицо на руки, Брусков застыл на стуле в неподвижности.
В каюте наступило долгое молчание. Изредка сквозь опущенную крышку люка
глухо доносились голоса Мареева и Володи из нижней камеры.
Мареев показался в люке неожиданно, почти испугав Брускова и Малевскую.
-- Ты уже встал, Михаил? Ну, как ты себя чувствуешь?
-- Хорошо, Никита... Очень хорошо... Я собирался спуститься к тебе...
-- Мы с Володей уже порядочно успели... Зарядили аккумуляторы, проверили
моторы, буровой аппарат... Ну, что же, пойдём, Михаил! Работы ещё много... А
как у тебя, Нина?
-- Сейчас кончу.
-- Прекрасно!.. Потом возьми на себя продовольственный вопрос.
-- Хорошо. Через десять минут займусь этим.
-- Ну, идём, Мишук!
Он пристально посмотрел на Брускова.
-- Ты что-то неважно выглядишь... Может быть, ты лучше полежишь,
отдохнёшь?
-- Да нет же, Никита! -- торопливо возразил Брусков. -- Я прекрасно себя
чувствую... Пойдём, пойдём...
Но у самого люка он вдруг остановился.
-- Одну минуту, Никита! Ты решил уже? Я останусь с тобой?
Мареев в нерешительности развёл руками.
-- Право, не знаю... совершенно ли ты здоров? Нина! Ты ведь вроде врача
экспедиции... Как ты думаешь, он совершенно оправился?
От этого неожиданного вопроса Малевская на мгновение растерялась, но
потом твёрдо и решительно сказала:
-- Да! Он совершенно здоров! Но имей в виду, Никита, я возражаю против
моего отъезда в торпеде... Я не менее здорова, чем Михаил, и у меня не
меньше права остаться здесь. Я прошу тебя не отправлять меня. Я дождусь с
тобой помощи с поверхности...
Мареев пристально смотрел на Малевскую, потом перевёл глаза на Брускова.
-- Я говорил уже тебе, Никита, -- невнятно сказал Брусков. -- Я не
могу... не могу появиться на поверхности... оставить тебя...
Он замолчал.
В мучительном раздумье стоял Мареев. Потом покачал головой.
-- Вы мне задали тяжёлую задачу, друзья мои... Но если Михаил
настаивает, если он здоров, то отправиться должна будешь ты, Нина!
-- Никита! -- бросилась к нему Малевская. -- Почему? Почему именно я?
Почему такая несправедливость?
-- Нина... -- Мареев взял её руки. -- Нина, я знаю всё, что ты
скажешь... Да, это несправедливость! И всё-таки я не могу нарушить правила:
"Женщины и дети -- первыми в шлюпку!" Это долг. Это обязанность каждого
командира в момент крушения судна.
-- До каких же пор! -- в отчаянии и бессильной ярости закричала
Малевская. -- До каких пор вы будете проводить эту унизительную грань между
мужчиной и женщиной? До каких пор вы будете считать женщину второразрядным
человеком?
Мареев криво усмехнулся и сказал тихо:
-- До тех пор, дорогая, пока женщина является носительницей нашего
будущего, наших будущих поколений, счастливых, радостных людей страны
социализма... Можешь ли ты считать это второразрядным?.. В этом, я думаю,
новый смысл старого правила о шлюпке. Может быть, я ошибаюсь, но я верю...
Малевская закрыла лицо руками и опустилась на стул. Плечи её
вздрагивали.
-- Успокойся, Нина, -- продолжал Мареев всё так же тихо. -- Подумай, и
ты поймёшь, что иначе нельзя... Кроме того, Михаил здесь нужен как радист.
Он с усилием повернулся к Брускову.
-- Пойдём, Михаил!
К часу ночи большая часть работы была закончена. Мареев отправил
товарищей спать. Малевская и Володя нуждались в отдыхе перед отправлением в
дорогу, особенно перед долгим и тяжёлым маневрированием, связанным с выходом
торпеды из снаряда и переходом её на вертикаль. Брускова тоже нельзя было
переутомлять.
Мареев остался один в нижней камере. Надо было наполнить кислородом
резервуар и баллон, проверить аппарат климатизации, доделать некоторые
мелочи. Он продолжал работать со всевозрастающей энергией.
Наконец сделано последнее, и он остался одиноким в безмолвии недр, в
мёртвой тишине слепых глубин. Идти спать? Сна не будет -- это Мареев твердо
знал. Он провёл рукой по лбу, постоял минуту, потом погасил все лампы,
оставив лишь одну, самую слабую, и опустился на мягкие, зашитые в мешки
связки неиспользованных проводов.
Как будто сам собой открылся в душе какой-то клапан, и мысли, чувства,
образы ринулись на свободу и заполнили камеру. И сразу из этого хаоса выплыл
и властно всё закрыл собой один образ -- бесконечно милый и родной... И с
ним надолго остался Мареев в тишине этой ночи, прощаясь с жизнью, со всеми
незавершёнными и захватывающими планами, с мечтой об ослепительном,
неизведанном ещё счастье, так неожиданно найденном здесь, в мёртвых
глубинах, и здесь же потерянном... Время остановилось, как будто
прислушиваясь к тому, что происходит в душе Мареева. Иногда он выпрямлялся,
привычно проводил рукой по лбу и вновь опускал голову на руку.
Лёгкий скрип приподымающейся люковой крышки наполнил камеру грохотом
поезда в туннеле. Мареев вскочил и, стремительно подавшись вперёд, замер на
месте.
Малевская тихо спускалась по лестнице, придерживая одной рукой
опускающуюся над ней крышку люка. Так она простояла несколько мгновений,
пока в слабом свете лампочки разглядела горящие глаза и окаменевшее движение
Мареева.
Она приблизилась к нему.
-- Никита... -- Её голос был чуть слышен и дрожал. -- Никита... Я не
могла заснуть... Я хотела ещё раз поговорить с тобой...
Мареев молчал.
-- Никита... Ты должен изменить решение...
Неповинующимися губами Мареев с трудом произнёс:
-- Это невозможно...
-- Никита... пойми... Я не могу уйти отсюда...
-- Я понимаю, Нина... -- медленно сказал Мареев. -- Через несколько
часов мы расстанемся... Ты унесёшь с собой... мою любовь... Я могу это
сказать тебе теперь... Да, я люблю тебя...
Малевская вздрогнула. Мареев порывисто обнял её и прижал к себе.
-- Я люблю тебя, Нина... -- шептал он, склонившись над ней. -- Я жил до
сих пор полной, насыщенной жизнью. Мне казалось, что я беру от неё всё, что
она может дать. Но ты открыла мне новую, такую яркую, такую ослепительную
страницу её. Почему же ты молчишь?..
Малевская как-то по-детски рассмеялась. Её тихий смех, казалось,
приподнял непроницаемые толщи над ними, наполнив весь мир радостью.
Они долго взволнованно говорили, в неутолимом желании всё сказать, о
радости зарождавшейся любви, о новых планах, о будущем счастье...
Чёрная, непроницаемая тьма лежала вокруг снаряда.
-- Никита, -- нерешительно прошептала Малевская, -- надо идти.
-- Да, Ниночка, -- с усилием ответил Мареев.
-- Никита... Я теперь останусь? Правда?
Мареев покачал головой.
-- Нет, Нина, -- сказал он тихо и твёрдо, -- ты отправишься с Володей.
Иди, не беспокойся обо мне. Я твёрдо убеждён, что всё кончится благополучно.
Бурильщики вовремя доберутся до снаряда... подадут нам кислород... Мы
дождёмся окончания шахты и выберемся отсюда... Это будет, Нина! Иди и жди
меня!..
ГЛАВА 25.ВОЛОДЯ ПЛАТИТ ПО СТАРЫМ ДОЛГАМ
Понадобилось больше четырёх часов, чтобы вывести торпеду из снаряда и
направить её вверх точно по вертикали.
Лишь теперь, после окончания взволнованных сборов, последних тяжёлых
минут прощания, напряжённой работы в торпеде, Малевская и Володя смогли
подумать об отдыхе. Впрочем, вопрос об отдыхе, по-видимому, меньше всего
интересовал Володю. Он был взбудоражен, его голос звенел, щеки пылали,
радостно сверкали глаза.
-- Ну, Нина, ты теперь садись на скамеечку и отдыхай, а я на этих
пакетах устроюсь. Хорошо?.. Я сейчас достану тебе чего-нибудь поесть...
Бульону хочешь? Или какао?
Он чувствовал себя в торпеде по-хозяйски, свободно, заботливо ухаживал
за Малевской, стараясь помочь ей в необычной для неё обстановке. Всё было
ему здесь знакомо и близко. После памятного путешествия в торпеде с
Брусковым нынешний рейс казался ему совсем не сложным.
Тепло, по-родному гудели моторы, тихо скрежетали буровые ножи и коронка,
за стенкой уютно шуршала размельчённая порода, спускаясь по виткам
архимедова винта вниз, под могучие колонны давления...
Они уселись в самых необычайных позах: Малевская -- на краешек узкой
откидной скамеечки, а Володя -- на груде пакетов с продовольствием,
сложенных вокруг стены центральной камеры. Стоять же можно было, лишь
вплотную прижавшись друг к другу, на тех крошечных пространствах пола,
которые оставались свободными.
Володя возился, поудобнее усаживаясь, поглядывая на приборы и аппараты,
всё в том же необычайном возбуждении. Оно переполняло его, и он непрерывно
болтал.
-- Как я рад, что мы наконец отправились!
-- Да... -- нехотя отозвалась Малевская, -- я вижу... -- и, помолчав,
добавила: -- И Никита Евсеевич и Михаил тоже видели это. Ты рад, что
вырвался из снаряда?
-- Ну да! -- ответил Володя, думая о чём-то своём. -- Жалко, что раньше
не вспомнили про торпеду.
Малевская замолчала. У неё чуть дрогнули губы. Володя тоже молчал и,
прищурив глаза, о чём-то думал.
-- Никита Евсеевич смеялся и даже сказал Михаилу: "Володьке-то, верно,
до смерти надоело с нами... Смотри, как он счастлив!" -- тихо сказала
Малевская.
Всё с тем же сосредоточенным видом Володя поправил:
-- Не с вами надоело, а в снаряде.
-- Почему ты, Володя, всё кричал напоследок: "Не прощайте, а до
свидания! Держитесь подольше!" Ты думаешь, их спасут? Скажи, почему ты так
кричал?
Малевская открыла глаза и с жадным, почти болезненным нетерпением
смотрела на Володю. Утихшее было возбуждение опять овладело Володей. Он
посмотрел на Малевскую, потом стремительно перегнулся к ней и звенящим
голосом сказал:
-- Уверен, что спасут! Уверен, уверен! Не скучай так, Ниночка! Их
обязательно спасут!
Ошеломлённая этим порывом, Малевская не знала, что сказать. Не дожидаясь
ответа, Володя неожиданно и деловито спросил:
-- Скажи, пожалуйста, Нина, кто теперь наш начальник?
Малевская опять закрыла глаза.
-- Не знаю, Володя... Я не думала... Зачем тебе понадобилось знать это?
-- Нужно, -- упрямо кивнул головой Володя, нахмурив брови. -- Наверное,
уже не Никита Евсеевич? Правда? Ведь мы идём на поверхность, а там начальник
Цейтлин... Правда?
-- Вот нашёл себе заботу! -- слабо усмехнулась Малевская. -- Тебе не всё
равно?.. Пожалуй, ты прав, что Цейтлин...
-- Ну, вот, -- расцвёл Володя, -- это очень важно.
Он помолчал, точно борясь с собой, не решаясь и порываясь что-то
сказать. Наконец он почувствовал, что не в силах совладать с тем, что
переполняло его.
-- Это очень важно, Нина... Никита Евсеевич запретил бы. Я знаю,
обязательно запретил бы. А Цейтлин разрешит...
-- Говори толком, Володя! Что разрешит? Что важно? -- нетерпеливо
сказала Малевская.
-- Чтобы торпеда вернулась обратно к снаряду! -- выпалил Володя.
Размахивая от возбуждения руками, он продолжал: -- Я хочу, чтобы торпеда
вернулась и вывезла всех из снаряда! Ты понимаешь? Сначала одного, например
Михаила, потом Никиту Евсеевича... Правда, хорошо будет? Ну, скажи! Что же
ты молчишь?
-- Ты всё выдумываешь, Володька! -- произнесла ошеломлённая
Малевская. -- Как она пойдёт обратно? Кто её поведёт?
-- Да я же и поведу! -- вскочил с места Володя, поражённый её
непонятливостью. -- Ну, конечно, я! Ну, как ты не понимаешь? Я тебя отвезу,
а потом поеду за Михаилом, привезу его, и опять спущусь за Никитой
Евсеевичем! Как на такси!
Он залился неудержимым счастливым смехом.
-- Подземное такси! Нина! Я буду шофёром подземного такси! Ха-ха-ха!..
Вот здорово!
Он был в восторге от этого смешного сравнения.
-- Ту-ту-ту! Такси подкатывает... Где тут пассажиры? Пожалуйте! Вам
куда? На улицу Горького? Ту-ту-ту...
-- Перестань глупости городить, Володька! -- рассердилась Малевская. --
Ты с ума сошёл! Кто тебя пустит? Замолчи сейчас же, глупый мальчишка!
Но руки у неё дрожали, лицо покраснело, глаза растерянно смотрели на
взбудораженного Володю.
-- И совсем я не глупый... Только напрасно я тебе это рассказал...
Спросим у Цейтлина! Вот, спросим у Цейтлина! Увидишь, что он разрешит! Ты
просто не понимаешь...
У Малевской глаза сделались тёплыми, влажными. Взволнованная, она
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг