Кузнец Кий
Бог Грозы стал навещать Богиню Весны, вновь гулявшую по зеленой
Земле. Сказывают, сначала он очень смущался своего огромного роста,
зычного голоса, гривы иссиня–черных волос и рыжей, вечно всклокоченной
бороды. Но потом Люди заметили: куда первые жаворонки, вернувшиеся из
ирия, туда и темная туча, рокочущая громами. Так вместе и странствовали по
свету. А когда начинали наливаться плоды и Дочь уступала Матери заботы об
урожае, вместе возвращались на небо, и громы Перуна звучали все неохотнее,
постепенно смолкая – до новой весны. Вот почему праздник Перуна стали
отмечать в двадцатый день месяца липня, по–теперешнему июля, когда цветут
душистые липы и гудение пчел часто смешивается с раскатами дальнего грома.
Пчелы хорошо знают, пройдет гроза мимо или прольется шумным дождем, знают,
стоит ли спешить прочь, прятаться в родное дупло.
В те давние времена каждый год из лесу в Перунов день выбегали олени
и могучие, длиннорогие туры и сами отдавали себя под жертвенные ножи.
Влагу их крови Люди изливали в круглые каменные алтари, утвержденные перед
изваяниями Перуна, а мясо варили и ели всем родом на священном пиру. И
каждый, зачерпнув в свой черед из котла, клал ложку наземь чашечкой вверх
– затем, чтобы между пирующими незримо угостился и Бог.
Однажды, идя по лесу вместе с Богиней Весны, Бог Грозы нечаянно
встретил двоих Людей: парнишку–подросточка и с ним кудрявую девочку в
детской рубашонке.
Парень поклонился Перуну низко, почтительно, но безо всякого страха.
А девчушка, спрятавшаяся было за его спиной, бочком подошла к Леле и робко
протянула ей перепечу, сотворенную в образ птахи из сладкого, на меду,
пряного теста. Богиня Весны с улыбкой взяла приношение, и в ее руках птаха
немедленно ожила, звонким жаворонком взвилась в небеса.
– Как звать тебя? – спросил Перун паренька. Тот отмолвил:
– Отец зовет Кием – Молоточком.
Он, видно, вправду был рукодел: еще первый пух не проклюнулся над
верхней губой, а на ладонях уже твердели мозоли, и у пояса висел в ножнах
хорошо отбитый, острый каменный нож. Ибо в те времена Люди все делали из
кости, камня и дерева: ножи, топоры и даже серпы, вставляя кусочки кремня
в изогнутые корневища.
Перун кивнул на девочку:
– Сестренка твоя?
Парень залился отчаянной краской:
– Не... мы с ней поженимся... когда она подрастет!
Бог Грозы повернулся к Леле и увидел на ее щеках ответный румянец,
ибо Отец Небо с Матерью Ладой уже сговаривались породниться. И он сказал:
– Что подарить тебе на счастье, жених? Чего желаешь, проси.
Кий оказался впрямь не из робких. Он шагнул вперед и бережно
прикоснулся к узорчатому, звонкому золоту чудесной секиры:
– Мне бы, господине, выучиться делать такие.
– Ну, молодец! – расхохотался Перун. – Да ты знаешь ли, какой это
труд?
– Знаю, господине Сварожич, – ничуть не смутился Кий. Вытянул нож из
хороших кожаных ножен и протянул честно, рукоятью вперед: – Погляди, я сам
его сделал.
Костяная рукоять завершалась искусно сработанной головкой красавицы
лосихи. Перун вернул нож и поднял голову к Небу:
– Поможем ему, отец?
И Небо ответило. Прямо из синевы пала слепящая молния, клубок пламени
ринулся в подставленную ладонь Бога Грозы. Кудрявая девочка, пискнув,
вновь спряталась за безусого жениха. А тот, проморгавшись, увидел в руках
Перуна кузнечные клещи. Вишневый накал медленно покидал их, сменяясь серым
блеском железа. Кий не сразу понял, что это такое, ведь кузнечного дела
никогда прежде не было у Людей. Он знал только – сбылось чудо и осияло всю
его жизнь, никогда уже она не потечет, как допрежь.
Клещи остыли, и Перун протянул их парнишке:
– Поднимешь?
Тот закусил губы, натужился и с трудом, но удержал.
Богиня Весны поднесла Кию в ладонях воды, зачерпнутой из гремячего
родника:
– Испей.
В воде мелькали, переливались радужные искры. Кий послушно выпил,
снова взял клещи и легко взмахнул ими над головой, радуясь и дивясь
нахлынувшей силе.
Вот почему и до сего дня по весне, во время первой грозы, многие
спешат испить и умыться из родника, а всего лучше с золота или с серебра:
тотчас прибывает от этого силы, здоровья и красоты...
Перун выучил Кия искать в земле рудные залежи, плавить красную медь,
делать косы, ножи и колокольцы–ботала, чтобы не терялась скотина. А о
железных клещах сказал так:
– Это тебе на потом.
Отец Кия сначала был очень недоволен делами сына, построившего на
краю селения кузницу и днями напролет пропадавшего в ней:
– И на что нужна твоя медь, одна зелень с нее! Деды наши палицами и
каменьем довольствовались, и нам хватит того. Бросай баловство, пора уже
тебе брать мотыгу да в поле идти, хлеб сеять! Ишь вымахал дармоед! Я уж
седой – до каких пор кормить–то тебя?
А тут еще маленькая невеста повадилась лепить из податливой глины
разные формочки и лить в них блестящую медь, начала дарить подружкам
узорчатые запястья, витые колечки к налобным повязкам, маленькие
перстеньки–жуковинья... Сором! Не девичье дело!
Но охотники вскорости поняли, что стрелы с медными и бронзовыми
головками настигали зверя куда верней прежних, увенчанных кремнем и
костью. Стали они приносить Кию пушистые шкурки, вкусное мясо. А взамен
просили не только ножи да наконечники для копий и стрел, но и украшения
женам и любимым невестам. А женщинам сразу приглянулись тонкие, острые
иглы, легко пронзавшие холст и прочную кожу.
Не сеял Кий хлеба, не возделывал репища–огорода, а голоден не ходил.
Нес в дом хлеб, а часто и мясо для щей. Делался понемногу кормильцем семьи
не плоше братьев, не плоше самого отца...
А потом было вот что. Как–то по весне шел молодой кузнец мимо поля,
которое Люди мотыжили, рыхлили под хлеб. Глянул Кий, какой пот струился с
их лиц, с привычно согнутых спин... А за полем, на вольном лугу, паслись
налитые праздной силою кони. Играли, носились, метали из–под копыт комья
земли.
Люди приветствовали Кия, хвалили удобные мотыги, но он будто не
слышал. Ему вдруг подумалось: а если того пустопляса–коня да заставить
тянуть полем мотыгу? Большую мотыгу, по силушке? Сбоку привесить?.. А
ежели приспособить, чтобы не одним плечом, обоими налегал?
Дома Кий вылепил из глины конька и весь вечер так и этак ладил к нему
длинные палочки. Братья стали смеяться: потянул, мол, за девчонкой,
игрушками занялся. Но утром над его кузницей заклубился густой дым.
Любопытные парни, зашедшие глянуть, в чем дело, приставлены были
раскачивать тугие меха. И когда наконец Кий вывел коня и запряг, сзади
оказалась не повозка, не волокуша – острый рог, нацеленный в землю, и
удобные рукояти для пахаря.
– Какая сохатая! – сказал кто–то, поглядев на окованный блестящей
медью рог. Так и повелось с тех пор звать рогатую соху – сохой.
Послушный конь взмахивал хвостом и оглядывался, ожидая хозяйского
слова. Старики сперва хмурились: не обидится ли Земля? Но вот отец Кия,
помолясь, взялся за рукоятки и повел самую первую борозду. И вдруг, сам
того не заметив, уже сделал столько, над чем еще вчера трудился бы до
заката.
– Диво! – изумленно ахнули Люди. А кто–то складно примолвил:
– У матушки сошки – золотые рожки!
С тех пор потянулась за Кием слава вещего мастера, любимого Богами
умельца и чуть ли не вещуна. Стали поговаривать, будто мог молодой кузнец
выковать не только вилы или топор, но даже и слово, даже судьбу, даже
старость и хворь на здоровье перековать...
