Кузнец и Лесной Страх
Плакала, плакала горе–мать, сама сгубившая дочку... к кому идти за
подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу Кию. У него, дескать,
работник служил, Банника драчливого не побоялся. А коли работник таков,
каков сам–то хозяин? Неужели Лешего не осилит?
И баба–гулена взялась, хоть поздно, за ум. Решилась дочку вернуть.
Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок перстни–жуковинья
и самоцветные бусы – и к Кию со всех ног:
– Возьми, кузнец, серебро, возьми золото, возьми дорогие каменья,
только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает...
– Это в другом лесу Леший, – покачал головой Кий. – Ладно, попробую
тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни–то спрячь...
Стал он снаряжаться. Взял рогатину на крепком ясеневом древке, с
серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож – вместе с Перуном они его
выковали, когда расставались. И еще оберег – громовое колесо о шести
спицах–лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его на плетеный
шнурок и спрятал за пазуху. Велел женщине сказывать, по которой тропе
убежала пропавшая девочка... горе–мать залилась слезами, но сумела
объяснить внятно. Выслушал ее Кий и отправился в лес. По дороге сорвал
гроздь спелой калины, понес с собою. Улыбнулся любопытному горностаюшке,
прыгнувшему на тропу.
Долго ли шел, коротко ли... Вела его тропа верховым
бором–беломошником, каменными холмами, откуда было далеко видно кругом:
густые кудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озера
и радуги, дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само далекое
море в зеленом кружеве островов, безмятежное к исходу теплого дня...
Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше: зачавкало под
ногами, встали по сторонам безмолвные черные ели. По макушкам еще
скользили солнечные лучи, но впереди, над тропой, начал собираться
вечерний туман. Невольно подумалось Кию – сюда, на самое лесное дно,
Даждьбог–Солнышко если когда и заглядывал, то разве что в полдень.
Вспомнил Кий светлого Сварожича, Подателя Благ... и вовремя спохватился:
тропа–то где? Оказалось, уже соступил, уже начал кто–то с толку сбивать.
Еле–еле вернулся Кий на тропу, и, что таить, сделалось ему жутковато. Ну
да не с полдороги же поворачивать.
– А невеселые тут места, – сказал он громко вслух. – Небось, прежний
Леший не так и досадовал, что проиграл!
Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом...
Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась тропа: направо
пойдешь – в топь попадешь, налево пойдешь – из болота не выберешься. Здесь
Кий остановился. Набрал сухого валежника, высек Огонь, давай костер
возгнетать. Устроился же он на самой росстани – там, где расходились две
тропки. А просить позволения у Лесного Хозяина и не подумал. Рассудил так:
осердится – верней припожалует. Повечерял салом да хлебом, пожевал на
заедку кислый леваш из сушеной тертой черники – и лег, завернувшись в
теплый меховой плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.
Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях укладываются
спать на тропе. А уж на росстани, да не спросясь!.. Вот приблизилась
черная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг безо всякого
ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные вершины... лихой мороз
пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал. Лежал себе, где
лежал, не шелохнулся. Понял: Лесной Хозяин недалеко, пугать начинает,
сейчас придет с места сгонять.
...Потом померещилось, будто кто зашагал тяжелым великанским шагом по
лесу, ближе и ближе, кто–то выше самых высоких деревьев, с шумом и
треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как сухие лучинки!
Бежать впору без оглядки – но и в этот раз молодой кузнец не двинулся с
места, только на другой бок повернулся. И не дошел до него великан, утих
шум и треск – но тотчас долетел бешеный топот разлетевшейся тройки,
неистовый перезвон колокольцев: откуда бы взяться коням на узенькой
тропке, в непроглядной лесной темноте?.. А все одно – мчится, храпит, вот
сейчас копытами в землю вобьет...
Тут уж Кий схватился одной рукой за железный наконечник копья, а
другой нашарил за пазухой оберег – громовое колесо, стиснул вспотевшей
ладонью. Да кто бы не напугался!.. Все ближе топот, все ближе взбесившиеся
колокольцы... и вдруг минуло – только холодный ветер прошелестел над
поляной, взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а все
ж помогло серебряное колесо, дало силу выстоять против третьего страха.
Стал Кий дальше ждать, терпеливо приманивать Лешего, точно зверя к
ловушке. И приманил. Скоро услыхал в лесной тишине, как подкрался к нему
кто–то сзади и – раз! – пнул в спину ногой, да тут же и отскочил. И
ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:
– Ты что не спросясь на моей дороге разлегся? Уйди!
Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от комара. Снова подкрался
Леший и пнул его:
– Уйди с тропки, невежа, тебе говорю! Не то разума лишу, совсем
погублю!
Но Кий знал – Леший может разум отнять только у того, кто как следует
испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз к нему подошел и
показался в отблеске углей. И тут–то вскинулся молодой кузнец, обхватил
его поперек, подмял под себя:
– Ты, шишка еловая, у матери девчонку увел?
Забился, затрепыхался Леший в его крепких руках, хотел вырваться,
хотел страшным голосом закричать, но и того не возмог – сел Кий на него
верхом, показал серебряный оберег, пригрозил веткой красной калины:
– Где девчонка? Веди, а то знаешь что над тобой учиню!
Понял Леший – устами этого пропахшего дымной кузницей паренька вещал
ему сам Бог Грозы, властный выпустить Огонь в его лес, а самого облечь
звериной шкурой да так и оставить. И присмирел Хозяин Лесной, съежился,
горько заплакал:
– Да не со зла ведь... один я, избенку и то некому подмести... а
мать, слышу, отказывается, решил – не нужна...
– Ладно, веди, – нахмурился Кий. – Отдашь без проказ, может, помилую.
Он уже разглядел, что в этом заболоченном, заморенном лесу–ернишнике
и сам Леший был никудышний: седой, сгорбленный, в одной рубахе оборванной,
в поршнях дырявых.
– Это ты, что ли, – спросил Кий, – у Железных Гор доселе жил?
– Жил, батюшка, – закивал Леший. – Так разве там жизнь? Вовсе дерева
расти перестали, один мох... А что за лес был! Сосны до неба, куда
здешним! Голубика была – во, с кулак! А малина! А земляника!..
– А что же вы, пришлые, – молвил Кий, – борового–то Лешего обидели?
Скрутили да бросили. Не по Правде живете!
– Обидели, кормилец, обидели, – покаялся Леший. – Это мы с дружком,
тоже беглым, хмельного меду опились... да как уж тут не напиться?
Поневоле жаль его сделалось Кию. И в который раз подумал кузнец: а
ведь грянет несчастье с этих Железных Гор, несчастье, какого старейшие
старики не знавали. Теперь уже, сказывали, прилетал невиданный Змей – там
корову порвет, там за девкой погонится, там ручей или реку заляжет, ни
пройти без выкупа, ни проехать... Быть беде, что и Леший разбойный братом
покажется!
Так думал Кий, а руки с оберега между тем не снимал. И покорно привел
его старик–лесовик в самую крепь, в заросшее глухое урочище. Дунул,
свистнул, топнул ногой – и обнаружилась покосившаяся избушка, приподнятая
на угловых пнях, точно на птичьих ногах.
– Поправить бы избу, развалится, – посоветовал Кий. Леший только
носом зашмыгал:
– Кто же мне ее поправит? И кого ради трудиться–то? Вот внучку вроде
завел, и ту отбираешь...
Вошли они в избу. Поглядел Кий – так и есть, сидит девочка, шьет
что–то старательно, а вместо светца с лучинами яркая гнилушка мерцает.
Увидела девочка Лешего, обрадовалась:
– Здравствуй, дедушка! А я твою свиту зашила! – и на Кия: – А ты кто?
Фу, от тебя дымом пахнет...
Понял кузнец – уже облесела девочка, еще чуть, совсем лисункой
станет, маленьким лешачонком. Он сказал ей:
– Пойдем–ка домой! Тебя мать ищет, зовет!
– Не пойду, – отмолвила девочка и губы надула: – Мне у дедушки
хорошо, он меня белым хлебушком кормит, пряниками... вот!
Протянула ручонку, а вместо хлеба и пряников мох да сухой березовый
гриб... Тут Леший вступился:
– Видишь, сама не хочет. Пускай у меня останется!
И уж протянул корявую лапу – по головке погладить. Только молодой
кузнец чуть раньше успел: выхватил за плетеный шнурок серебряное колесо,
громовый оберег. И как подменили девчонку! Завизжала, за Кия спряталась:
– Дяденька!.. Пойдем к маме скорее! Домой!..
Хотя по летам какой он ей дяденька – так, братец старший, едва
бородку завел.
– Не серчай, дед, – сказал Кий. – Люди к Людям, а Лешие к Лешим,
негоже иначе.
Взял девочку на руки, завернул в теплый плащ, выглянул в двери: утро
уж близко. А старый Леший сел на подгнившую лавку и горько загоревал:
– Опять я один...
На рубахе его были заплаты, положенные детской рукой, старательной,
но неумелой.
– Ты вот что, дед... – молвил Кий поразмыслив. – Боровой Леший отцу
сказывал... В березняках за рекой лешачиха, слышь, овдовела, лешачата
малые осиротели...
– Правда?.. – вскинулся Леший. – А где, скажи, те березняки за
рекой?..
На том распростились. А чтобы Кий не плутал с девочкой на руках,
Леший скатал из мха и травы зеленый клубочек, пошептал над ним, кинул под
ноги кузнецу. Запрыгал клубочек и побежал прямохожим путем через лесные
чащобы, вывел Кия к знакомым местам, на край опушки, тут и рассыпался. Вот
выплыл в небо светлый Даждьбог, и разом запели в деревне все петухи, а
встречь кузнецу побежала заплаканная женщина:
– Дитятко!..
Подумалось Кию – вправду что ли схватилась баба за ум. Он так и не
взял драгоценного узелка:
– Прибереги, дочке сгодится, как подрастет.
