Глава 67
Каждую ночь Иуда Вольф писал длинные романтические письма своей неверной
супруге. «Ты изменила мне, Ривка! Я должен, кажется, презирать тебя, но я
не могу сделать это, поверь»
С этих слов он начал свое последнее послание и задумался. Зная ранимый
нрав жены, он был уверен, что такое вступление обидит ее. «Не стоит
разыгрывать из себя уязвленное самолюбие. Я будто делаю одолжение,
великодушно прощая ее. Лучше начать просто со слов любви. Ведь люблю же я
ее, стерву проклятую»
Он знал – истинная любовь перевесит все наносные обиды и ревность, он
верил, что любит Ривку настоящей, светлой любовью, но не мог простить ей
измены. Он понимал, что ненависть и злость еще больше отдалят его от
жены, и старался найти нужные слова. Скомкав очередной клочок бумаги,
комиссар вывел стройным почерком на новом листе.
«Рива, я люблю тебя. Разлука с тобой невыносима, она погубит меня»
На этом слове он остановился, перечитывая написанное, и вдруг услышал
громкий стук в дверь. Первая мысль была – «Ривка вернулась!»
На крыльях любви он бросился отпирать тяжелый засов (герцог представил
его как библейского Иуду, и охотников расправится с ним, заметно
прибавилось), и, открыв железную дверь, увидел мертвенно бледную
физиономию Ахмада.
– Иудушка! – сказал он ласковым голосом и переступил порог кельи.
Мышцы лица у араба были жутко неподвижны, а стеклянные глаза ничего,
казалось, вокруг не видели, и это усиливало его сходство с трупом.
Комиссару стало по–настоящему страшно.
– Я отдаю голос за новую арабскую партию, – вдруг заявил Ахмад, – и
предлагаю тебе поцеловать меня в задницу!
Что–то опять разладилось в неприхотливом механизме покойника, и он выдал
явную несуразицу, хотя по смыслу должен был сказать – «Последовать моему
примеру»
Впрочем, он тут же спохватился и продолжил:
– Если мы пройдем в кнесет, мы принесем немало пользы обществу, верь
мне, Иуда! Ведь мы с тобою единое целое и тут уже ничего не поделаешь,
друг!
– И здесь ты нашел меня, подлец, – яростно вскричал комиссар,
отшатнувшись от мертвеца. Но Ахмад, так и не научившийся по тону
распознавать намерения своих собеседников, разразился восторженным
монологом о единой судьбе арабского и еврейского народов перед лицом
мирового сообщества. Говорил он долго, ни разу не сбившись и не совершив
ни единой смысловой ошибки.
– Стража! – дико заорал комиссар, испытывая приступ холодной ярости и
борясь с желанием дать арабу хорошего пинка под зад.
* * *
Скандирующего политические лозунги араба заключили в холодное
подземелье, где он просидел долгую ночь в обществе голодных крыс, которые
поначалу просто обнюхивали его, а потом стали жадно грызть прогнившее тело
мертвеца. К утру от него остался один лишь скелет и крышка гроба, которую
он неизменно носил с собой.
Под усиленным конвоем стражи Иуда Вольф подвел «мешок с костями» к его
высокопревосходительству лорду де Бруку четвертому:
– Сэр, – роковым голосом сказал он, – ходят слухи, будто я продал кого–то
там в Палестине.
Оба хорошо знали, кого именно предал настоящий Иуда, но предпочитали
придерживаться иносказательной тактики: карательные инстанции
римско–католической церкви везде имели свои уши.
– Да будет вам известно, дорогой эсквайр, что лично я не придаю слухам
никакого значения, – дипломатично отвечал де Брук.
– Благодарю вас, милорд, и передаю вам в руки вот эти мерзкие мощи...
– Боже, – брезгливо поморщился лорд–распорядитель, – да от него несет,
как от издохшего вепря...
– Этот тип продал вас в Будущем, сэр.
Де–Брук, лояльно относившийся к комиссару из–за романтических отношений с
Ривкой, не сразу понял, что именно этот пристукнутый от него добивается, и
комиссару пришлось долго объяснять, что его, де бруковская душа,
переселившаяся в Румына, была сдана евреям вот этим «Гнусным собранием
кожи и костей».
Так и не поняв о чем, собственно, идет речь, де Брук, тем не менее,
страшно разгневался, а, в сущности, просто хотел угодить Ривке тем, что
оказал покровительство ее отставному мужу.
– У нас с предателями разговор короткий, – властно сказал он, – казнить
собаку праведным судом!
Никакого суда, впрочем, не последовало; королевской Фемиде было недосуг
заниматься мелочами; придворный прокурор в это время разбирал анонимный
донос, писанный комиссаром (вот и пригодилась школа майора
Петербургского), обвинявшего Главного лекаря в уклонении от выплаты
государственных налогов.
По высочайшему приказу лорда–распорядителя в Лондоне разожгли котел с
кипящей смолой и стали усиленно зазывать публику заскучавшую, было, без
зрелищ, время от времени устраиваемые заботливым королем.
Место для казни выбрали неподалеку от источника святого Клемента, откуда
проглядывался почти весь город и в первую очередь цитадель английских
королей, Тауэр, стены которого были скреплены раствором, замешанным на
крови животных. Далее гордо тянулись к небу добротные каменные дома
вассалов, опоясанные великолепными садами и порталами в античном стиле.
К северу от источника зеленели пастбища и живописные луга с бегущими по
ним водами бурной Темзы, с рокотом приводящей в движение мельничные
колеса. На правом берегу реки темнел лес с густой чащей – убежище серн
вепрей и туров, за лесом расстилалась пахотная земля, подобная тучным
полям Вавилонии.
С утра к источнику с целебной водой, которая струилась по светлым камням,
отражающих длинные тени проплывающей косяком рыбы, начали прибывать толпы
оборванцев и зевак, жаждущих острых ощущений.
В полдень, при огромном стечении простолюдинов, трое здоровенных
стражников в медных шлемах, подвели Ахмада, обернутого в плотную ткань
(чтобы не пугать народ мощами) к деревянным подмосткам, ведущим к
раскаленному углями котлу и, высоко подняв расплющенный скелет над толпой,
бросили его в кипящую смолу, под радостные вопли ликующей черни. Один из
стражников не удержался при этом и свалился с подмостков, прямо на тлеющие
красные головешки, вызвав одобрительный свист и хохот голодранцев.
Слезные мольбы мертвого араба, предоставить ему последнее слово перед
казнью, никого из палачей не тронули. Де Брук не любил лишние разговоры и
распорядился кончать мерзавца без промедлений.
Василий, наблюдавший за этой дикой сценой, с улыбкой обратился к
комиссару.
– Поздравляю, Вольфыч, – вот ты теперь и убийца...
– Ерунда, – слабым голосом сказал явно струсивший Вольф, – мертвеца
нельзя убить, тебе это хорошо известно, маркиз, а вот на твоей совести
десятки умерщвленных сынов Израиля и за них тебе еще придется отвечать,
твое высочество!
Впервые комиссар назвал Васю маркизом, а это значило, что в душе он
признавал выдающиеся заслуги де Хаимова при дворе.
