Глава 63
Возвращение «блудного» Ахмада было настоящим праздником для журналистов.
В короткое время он стал необычайно популярен в прессе, и его долго не
решались предать повторному погребению.
Члены Госкомиссии по национальной безопасности были в совершенном
замешательстве. «Закапывать или нет надоевшего всем араба?»
– Зачем понапрасну возмущать общественное мнение. – Сказала Мария
Колодкина, депутат кнесета от русской фракции. Но тут свое веское слово
сказал профессор Хульдаи:
– Держать живой труп на свободе – противоестественно и небезопасно, –
заявил он, вторично пытаясь избавиться от, ставшего ненужным, объекта
своих неудавшихся опытов.
– Да, но ведь понаедут газетчики, профессор, – брезгливо поморщился
министр внутренних дел.
– И пусть наезжают. Правда, в данном случае, лучше, чем досужие
домыслы. – Журналистов действительно собралось великое множество. Все
ждали от Ахмада эксцентричной выходки, и он никого не разочаровал.
– Профессор, – обречено сказал Ахмад, когда его повели к цинковому гробу,
– даже заключенным дают последнее слово, а тут меня хоронят навеки
вечные...
И вдруг он заплакал горько и навзрыд. Хульдаи быстро оценил обстановку и
рассудил – если не дать последнее слово этому ломаке и резонеру, завтра во
всех газетах мира израильтян будут осуждать за жестокосердие по отношению
к национальному меньшинству в стране и проведении экспансионистской
политики на Ближнем Востоке.
– Хватит паясничать, Ахмад, – сказал профессор, – говори скорее свою
речь и живо полезай в гроб, надоело!
– Каков регламент? – деловито отозвался Ахмад.
– Три минуты, надеюсь, тебе хватит? – сказал Хульдаи.
– Обижаешь, Хуйдаев...
С некоторых пор прозвище это прочно закрепилась за ученым.
– Считай, что минута у тебя уже прошла, дружище.
– Ну что ж, попробую уложиться, многоуважаемый профессор, – сказал Ахмад
и повернулся лицом к телекамерам и микрофонам, с нетерпением, дожидающимся
его первых слов.
– Господа, – торжественно начал Ахмад, – я, слава Богу, не вчера родился
и, вообще – рождался уже не раз и почти на всех континентах земного шара.
Я был некогда индейцем, негром и даже уссурийском тигром был. Я имел честь
бывать в вашем регионе, как в шкуре араба, так и в шкуре еврея.
Журналисты насторожились в предвкушении сенсации.
– К делу, господин мертвец, – встревожился профессор Хульдаи, сердито
поглядывая на многочисленных представителей прессы, – ваше время
ограничено.
Но Ахмад даже не ускорил темпа речи. «Знает ведь гад, как спровоцировать
скандал» – Подумал Хульдаи.
– Основываясь на своем немалом опыте переселения из души в душу, –
сказал Ахмад, – я должен сказать, что более странного общества, чем у вас
я нигде не встречал...
– Что такого особенного вам не нравится в евреях? – прямо спросил один из
журналистов.
– Особенность Ваша состоит в том, что вы много говорите о любви и почти
никого не любите.
«Мать твою эдак!.. – всполошился профессор, – ведь доведет же до
скандала, падаль могильная»
– Господин Ахмад, – поинтересовался другой журналист, – в вас заметна
некоторая обида на евреев, что вы, собственно, имеете против этого, в
общем, то, многострадального народа?
– Я сам плоть от плоти этой великой нации, – сказал Ахмад, – но будем
объективными, господа, много говорят о хваленом еврейском милосердии. Но
когда бывает милосерден еврей? – Когда ближнему его во сто крат хуже, чем
ему. Тогда он может простить ближнему все, и даже посочувствовать –
возвышенно и гордо. Чем занят все остальное время еврей? Самолюбованием,
во всем и везде он ищет и находит высокий смысл в своем существовании и
предназначении...
– Взять его! – сказал профессор Хульдаи. На араба тут же набросились
полицейские с дубинками, но на сей раз, он проявил упорство и долго
изрыгал проклятия в адрес своих обидчиков.
– Вандалы, расисты, не имеете права. Это нарушение прав мертвых и
оскорбление моего праха! – И снова его последние слова были – Иуда, где
ты, спаси меня!
Его речь произвела сильное впечатление на журналистов, и через несколько
часов о ней говорили уже во всех информационных агентствах мира. Как и
предвидел министр по внутренней безопасности, особенно большое волнение в
связи с выступлениями покойного произошло в арабских странах.
Прогрессивные деятели Египта, Сирии и Саудовской Аравии обвинили Израиль в
экспансионизме и затыкании глоток здоровым демократическим элементам.
Профессор Хульдаи распорядился залить могилу араба толстым слоем бетона.
* * *
Переступив порог родного дома, Кадишман увидел Габая, мастерившего что–то
в подъезде. Вспомнив все, что было связано у него с этим человеком, он
почувствовал в груди сильную душевную муку и злость. В глазах у него
помутилось от гнева, и он понял, что настал желанный миг расплаты. Дом
свой, слава Цилиндру, он нашел на месте, но проклятого Габая лучше бы ему
теперь не видеть.
Для председателя домового комитета это был обыкновенный будничный день;
собирая с жильцов взносы на текущий ремонт, он обходился, обычно, без
шабашников, оставляя общественные деньги у себя в кармане. В руках у него
был молоток, и он собрался чинить лестничные перила. «Вот он подарок
судьбы!" – радостно подумал Кадишман, сжимая в кармане здоровенные кулаки.
– Ах это ты, сосед, – сыто приветствовал его Габай, – между прочим, за
уборку подъезда давно уже не плачено!
Не помня себя от ярости, Кадишман резко ткнул в ненавистную харю врага
железным кулаком. Не ожидавший удара Габай, выронил молоток и грузным
тюком упал на пол.
– Что вы делаете, сосед! испуганно спросил он, вытирая разбитую в кровь
губу. Кадишман вспомнил, как нагло отбрил его Габай, когда он звонил домой
из Одиночного мира и яростно пнул того в живот.
– Так–то лучше, приятель! – сказал он с удовлетворением, и, схватив
трусливого прелюбодея за ворот рубахи поволок его в подвал. Сбитый с толку
домком сопротивлялся изо всех сил. Обессиленный от избытка эмоций,
Кадишман понял, что не дотащит этого борова в укромное место и решил
осуществить задуманное прямо в подъезде.
– Я устрою тебе тараканью месть! – торжественно сказал он и сорвал с
домкома шорты.
– Караул! – истошно завопил Габай, сообразив к чему, клонит обезумевший
сосед. От бесчестья Габая спасла Берта. Войдя в полутемный подъезд, она
увидела отчаянно дерущихся мужчин, тихо охнула и, побросав авоськи,
кинулась к лейтенанту. Воспользовавшись минутной заминкой, Габай
выскользнул во двор.
– Милый! – запричитала Берта, – Ты?!
– Поди прочь б..., – сказал лейтенант и грубо оттолкнул ее.
Обескураженная Берта, едва удержалась на ногах.
– Так–то ты благодаришь меня за любовь и бессонные ночи?
Большие красивые глаза ее увлажнились, голос предательски задрожал. На
секунду Кадишман усомнился в своих подозрениях. «Что если она
действительно ждала его?»
– Мог бы хоть весточку послать, между прочим, исстрадалась я тут без
тебя.
– Откуда весточку, – мрачно сказал Кадишман, – с того света что ли?
– Вот вы всегда так, заботились лишь о себе, эгоист проклятый! – услышал
он скрипучий голос тещи, неожиданно выплывшей из–за широкой спины дочери.
Она вошла в подъезд вместе с Бертой, но лейтенант, занятый Габаем, не
заметил ее. Вот уж месяц, как теща поселилась в доме нелюбимого зятя,
чтобы дочь не столь болезненно переносила трагедию внезапной утраты мужа,
по которому, судя по всему, она лично не очень убивалась.
– А вы тут время даром не теряли, – зарычал Кадишман, сжав кулаки и
грозно надвигаясь на тещу. Та пыталась остановить его, но он, вспомнив о
своем портрете, выброшенным ею на помойку, принялся душить старую женщину.
– Ах ты, проститутка, – с чувством сказал он, – и дочь твоя проститутка,
тоже, небось, давала Леопольду!
В гневе он назвал ухажера Берты по отчеству, хотя обычно именовал его
«Амодей с Моцартом» Все это закончилось бы страшной трагедией, не вернись
вовремя Габай с полицейскими. Это был сержант Альтерман, патрулировавший в
данном районе. Он тотчас узнал начальника и сообразил, что босс, как бы
не в своем уме.
– А мы вас тут совсем потеряли, господин майор, – радостно сказал он,
протягивая ему руку. «И этот чудила повысил меня в звании» – грустно
подумал Кадишман, еще не ведая, что по специальному указу
правительственной комиссии, за подписью самого Когаркина, ему было
присвоено внеочередное звание майор – посмертно.
Кадишман на приветствие сержанта не ответил, а, схватившись по привычке
за несуществующий наган на боку, в неистовстве заорал.
– Прочь с дороги, сержант!" Альтерман тяжело вздохнул и приказал солдатам
связать неуправляемого Кадишмана. Подъехавшая машина скорой помощи увезла
майора в психушку.
