Глава 59
Более двух суток Кадишман с друзьями отсиживались в кухонном шкафу
председателя домового комитета. Попытки обнаружить на полках что–либо
съестное, оказались безуспешными.
– У этого гада все давно припрятано по закуткам, – ругнулся громила с
пышными усами и вдруг спросил Кадишмана:
– Ну, как, натрахался вчера с моей бабой?
Кадишман растерянно молчал.
– Что усы то повесил, блондин? – усмехнулся вожак, – отвечай, коли тебе
честь дорога.
«Причем тут честь?" – с тоской подумал Кадишман и малодушно пискнул:
– Она сама пришла ко мне, сэр...
– Сама, значит! – криво усмехнулся громила, – что ж, жди меня, блондин, я
тоже приду к тебе при случае...
Ночью ему удалось заглушить голод и вздремнуть на секунду. Он устал быть
униженным и гонимым, и ему приснилась Роза. Она долго плакала у него на
плече, умоляя простить ее за бегство. Ему сделалось хорошо на душе, и он
уже готов был простить ее, но сквозь легкую дрему вдруг почувствовал, как
некто огромный и грубый тяжело наваливается на него сзади, шумно дыша ему
в затылок. Он понял, что это усач осуществил свою глупую угрозу, и
заплакал. Сопротивляться было бесполезно, насильник знал множество
приемов, которые привели Кадишмана в беспомощное состояние.
Необузданная дикая случка продолжалась много часов. Сначала Кадишман
только вырывался и рыдал, кляня громилу, на чем свет стоит, но под утро,
неожиданно почувствовал, что ему это приятно. «Неужели я гомик?" – с
удивлением подумал он, но решил, что это, наверное, какая–нибудь тараканья
аномалия.
Утром коротконожка объяснил ему, что усач поступил с ним согласно канонам
тараканьей чести и он, блондин, должен быть рад тому, что его не затрахали
еще всей стаей:
– У нас так, – гордо сказал он, – один за всех и все за одного.
* * *
На третий день они решили вернуться домой. По расчетам усача, который не
раз за свою долгую тараканью жизнь подвергался химическим атакам,
смертоносный угар на кухне Кадишмана давно уже должен был выветриться.
Усач повел друзей через трубы с каловыми отложениями. Дойдя до
спасительной щели, он обнаружил, что Габай успел замазать ее.
– Делать нечего, – сказал усач, – у этого подонка мы все от голода
передохнем, придется зимовать в соседней квартире.
В соседней квартире проживал некий Бузгало Эфраим с женой Бусей, раз в
неделю занимавшей у Берты что–нибудь из ее вечернего туалета. По четвергам
Эфраим водил Бусю в экзотический ресторан с поэтическим названием
«Эль–Марокко», где они ели отварную курятину с чесночной приправой и
красную икру с ржаным хлебом. Берта была дружна с Бусей и долгими скучными
вечерами (когда лейтенант был занят на службе), играла с ней в лото.
– Я пас, – сказал Кадишман, – мне надо вернуться домой.
– Но это верная смерть, – сказал коротконожка, – пробраться туда можно
лишь напрямую, через подъезд, а там всегда люди...
– Мне надо быть дома, – тупо настаивал лейтенант.
– Ты что, обиделся? – спросил коротконожка, – ведь хорошо же было,
согласись...
– Да, хорошо, – признался Кадишман, но мне надо...
– Вольному – воля! – развел усами великан и повел стаю на квартиру
Бузгало. Усач так и не простил лейтенанту посягательств на его красавицу
подругу, которая, впрочем, на следующий день забыла о его существовании.
* * *
Прошел час. Набравшись духу, Кадишман выполз из укрытия и короткими
перебежками добрался до лестничной клетки. К счастью, дети, вечно снующие
в это время в подъезде, играли во дворе. Кадишман быстро пересек узкую
площадку и достиг матерчатого половика, аккуратно сложенного у дверей
квартиры. Сотни раз он вытирал ноги об этот половик, не подозревая, что
когда–нибудь придется хорониться в его пыльных складках. Едва он успел
спрятаться, у дверей внезапно возникла грузная фигура Габая. На этот раз
партийный активист пришел к любовнице с цветами, и было удивительно, как
этот скопидом потратился на них.
Кадишман прождал в тайнике несколько часов, пока страстный Альфонсин,
утолив ненасытную похоть, вышел, наконец, из спальни своей развратной
возлюбленной. На пороге квартиры он томно поцеловал Берту в щечку и
погладил волосатой рукой ее разгоряченную любовной испариной спину.
Воспользовавшись трогательным прощанием, Кадишман выскочил из убежища и,
лавируя в складках половика, устремился в прихожую. Но добежать до
спасительного дивана он не успел. Закрыв за Габаем дверь, Берта
направилась в салон, по дороге ее рассеянный взгляд упал на Кадишмана.
– Ах ты, белая тварь! – Сказала она и подняла с пола мужнин тапок.
Кадишман понял, что ему не уйти. «Погибнуть от рук неверной жены в
собственной квартире, как это глупо»
В одно мгновение, настигнув его, она широко замахнулась.
– Берта! – дико вскричал Кадишман, но жалкий писк его был недосягаем для
слуха любимой женщины. Перед глазами инспектора вспыхнула сцена, когда,
обнимая и укрывая ее, озябшую от холодных капель дождя, он впервые сказал
ей о своей любви. «Это было... »
Он не успел вспомнить, когда в первый раз признался ей в любви – раздался
оглушительный шлепок тапка, и страшная боль пронзила его до самых усов.
