Глава 56
В разгар переговоров в «А–пропо» Исмаилу вдруг позвонили на сотку:
– Это я, – кричал в трубку сержант Альтерман, – вы узнаете меня, шеф?
– Чего надо? – оборвал Исмаил, не очень приветливым тоном. Он не любил,
когда подчиненные фамильярничают с ним. Ему казалось, что тем самым они
подчеркивают его арабское происхождение. Как правило, никто в подобных
случаях не собирался что–либо подчеркивать, просто люди хорошо к нему
относились, но вновь назначенный заместитель комиссара полиции был
обладателем обостренного комплекса неполноценности, свойственного почти
всем представителям этнических меньшинств в стране, и ничего не мог
поделать с собой. Он лишь внутренне обижался на «высокомерных евреев» и
говорил дерзости, за которые ему потом было стыдно.
– Мне повезло, шеф, я сел на хвост мертвецу! – радостно орал в трубку
Альтерман.
– Меня не интересует на кого ты там сел, – прервал подчиненного Исмаил, –
говори конкретно, что надо?
Ему вменялось оберегать бесценного шефа от возможных происков герцога, а
тут, всякие ослы отвлекают его от прямых обязанностей.
– На центральном автовокзале, по сведениям моих агентов, находится
однорукий Румын, – выпалил сержант Альтерман, ожидая одобрения со стороны
зама. Но Зам. был неприступен, как айсберг:
– Ну так бери его, – равнодушно сказал он, – чего ты там телишься, Абрам?
– Не Абрам, я – а Иов, шеф, – обижено напомнил Альтерман, – здесь слишком
много народу, поднимется паника, люди передавят друг друга...
– Что же ты от меня то хочешь, сержант?
– Получить ваше «Добро», шеф...
Так же как Альтерман и любой другой, мало–мальски значащий в полиции чин,
Исмаил не посмел бы решать подобные вопросы единолично. Упустишь мертвяка,
а потом газеты поднимут такую шумиху – до конца дней не отмоешься. Нет, уж
лучше доложить Вольфу
Но комиссару в это время было не до зама, и он грубо отослал его
подальше, пробудив, тем самым придремавший было в подчиненном комплекс
неполноценности. Дозвонившись до Альтермана, униженный заместитель сухо
сказал:
– Вольф приказал действовать по обстановке.
Пока сержант перестраховщик координировал свои действия с усиленно
страхующимся начальством, однорукий быстро смешался с толпой пассажиров и
беспрепятственно прошел в автобус. Это была грубейшая ошибка сержанта, и
он доложил о ней заму:
– Выкручивайся теперь сам, Абрам, – развел руками Исмаил, – будут жертвы
– ответишь по закону.
Он уже предвидел страшный газетный бум и раздражение начальства по поводу
«Неуклюжих действий полиции на автовокзале»
Маршрутный автобус номер 417 выехал в Беэр–шеву в полдень в сопровождении
многочисленного эскорта полицейских машин с включенными фиолетовыми
мигалками. Альтерман счел опасным приступать к операции в густо населенном
районе, где от перестрелки могли пострадать люди, и решил брать Румына за
городом.
На ашкелонском перекрестке сержант внезапно перекрыл дорогу автобусу и
предложил встревоженным пассажирам освободить салон. Он знал, что Румын не
выпустит их из автобуса, и приготовился к долгим переговорам. «Впрочем, о
каких переговорах может идти речь, разве мертвеца можно купить?»
Альтерман был уверен, что спасти пассажиров не удастся. Хотя чем черт не
шутит, если он предпримет молниеносный штурм автобуса жертв, возможно,
будет поменьше. Он был готов к этому варианту, но к его удивлению, мертвец
позволил всем пассажирам свободно покинуть салон, и даже водителя автобуса
выставил вон. Необычное поведение трупа и вовсе расстроило планы
Альтермана.
– Румын, – с напускным спокойствием крикнул он денщику, – сдавайся, или я
оторву тебе вторую руку...
– Милый, – мягко и почему–то по–русски отвечал однорукий, – верни мне,
пожалуйста, селезенку.
– Какую селезенку? – удивился сержант, – вылазь, Румын, тебе зачтется,
что ты выпустил пассажиров...
– Верни селезенку, милок, – тем же ровным тоном попросил однорукий.
Альтерман приказал стрелять.
Сначала это были редкие одиночные выстрелы, на которые однорукий ответил
длиной автоматной очередью (несмотря на серьезное увечье, стрелял он
ловко), подбив две крутящиеся мигалки на патрульных машинах. Потерь в
живой силе, к счастью, не было; полицейские сноровисто укрылись в
придорожной канаве, оставив командира на произвол судьбы.
Позже выяснилось, что автомат Калашникова был припрятан одноруким в
базарной сумке, которую он свободно пронес в салон. Это была вторая
промашка сержанта – допустить в общественный транспорт вооруженную
личность, да за одно это, можно было лишиться погон, не говоря уж о самой
службе.
Альтерман героически отстреливался, пока к нему не присоединился один из
полицейских, с опаской выползший из канавы. Вместе они открыли
беспорядочную пальбу в сторону мертвеца и повыбивали почти все стекла в
автобусе.
Когда все было кончено, сержант, ощупывая, на всякий случай, свой не
очень надежный, как ему казалось, бронежилет, вошел к обезображенному
трупу, повисшему на заднем сидении автобуса, и обнаружил, что это вовсе не
мужчина, а переодетая женщина, которую он ошибочно принял за Румына.
Личность убитой была опознана в лаборатории Абу Кабира – ею оказалась
Тетя Ася, зарезанная генералом на квартире Шварцев. Вскрытие трупа не дало
следствию дополнительных улик. Было установлено лишь, что в теле
замученной няни действительно недостает селезенки, которую генерал принес
внучке в больницу в качестве гостинца. По данному делу выступил на
телевидении комиссар Вольф, который, не разглашая секретных фактов, сурово
классифицировал действия однорукого как вражеские, а самого «террориста»
причислил к экстремистской группировке «ХАМАС», давно уже угрожавшей
свершить теракт в центре страны.
Называть истинное имя «террориста» значило способствовать излишней панике
среди населения. Профессор Хульдаи распорядился похоронить няню в той же
могиле, из которой она выбралась каким–то образом на волю.
Селезенку, похищенную генералом, вшили обратно в тело и «сей гуманный
акт» по словам Хульдаи, должен был служить гарантией того, что в
следующий раз душа неугомонной тети Аси не восстанет вдруг из гроба.
Сержант Альтерман, приготовившийся к серьезной нахлобучке за
недостоверную информацию о мнимом румыне, к своему удивлению, получил
благодарность от Вольфа, за предотвращение опасной диверсии и всю
последующую неделю любовался своими портретами в ведущих газетах страны.
